Дефорж был не более чем в нескольких футах от места событий. С силой метнув гарпун, он потерял равновесие, поскользнулся и упал на одно колено. Гарпун впился медведю в правый бок над лопаткой. Рычание раненого зверя было похоже на раскат грома. Выбравшись из колотого льда, он встал на дыбы и одним ударом переломил гарпун пополам.
Дефорж развернулся и побежал назад, но было уже поздно. Между ним и берегом образовалась темная полоса, спустя мгновение он оказался по пояс в воде и отчаянно барахтался в ледяной каше. Медведь мчался к нему со скоростью курьерского поезда.
Я прорвался сквозь строй охотников и вскинул винчестер. Нас разделяло не более пяти ярдов. Но у меня было время только на один выстрел. В тот момент, когда медведь вздыбился на задние лапы, я спустил курок. Тяжелая пуля буквально разнесла ему верхнюю часть черепа. Он рухнул, как гигантская башня; кровь и мозги забрызгали лед.
Оказавшись на берегу, Дефорж повалился на колени и уперся руками в землю, чтобы не упасть.
Пока он отлеживался, охотники помчались вперед, чтобы не дать туше уйти под воду. Я присел рядом с ним. Внезапно в серо-стальной бороде сверкнула белозубая улыбка. Тыльной стороной ладони он отер кровь со лба.
– Я всегда любил сам исполнять свои трюки.
– Отличный сценарий, – поддержал я. – Как вы собираетесь назвать свой фильм? Может, «Исчадье Севера»?
– Мы сможем здесь отснять хороший метраж, – продолжил он вполне серьезно, пока я помогал ему встать на ноги.
Охотники выволокли тушу медведя на берег. Их главный выдернул половинку сломанного гарпуна и подошел к нам, быстро заговорив по-эскимосски. Я переводил для Дефоржа.
– Он говорит, что по праву медведь принадлежит вам.
– Черт побери, почему это он так решил?
– Гарпун попал в легкое. Медведь наверняка бы умер.
– Что ж, это, безусловно, хорошее известие. Возможно, нас с тобой ожидает великое будущее.
– Он хочет знать, будете ли вы брать шкуру.
– Какой смысл? Все равно какой-то легкомысленный ублюдок разворотил ему башку. Скажи, они могут забрать ее себе.
Я кивнул охотнику. Тот заулыбался, как ребенок, и позвал своих друзей. Они образовали кольцо, взяли друг друга под руки и, шаркая ногами, пошли по кругу, изображая хоровое пение.
– А это что значит? – требовательно поинтересовался Дефорж.
– Они просят прощения у медведя за то, что убили его.
Джек закинул голову и расхохотался от всей души. Звук его голоса эхом разнесся по поверхности воды.
– Если бы все это не было привычкой... Ну ладно, пошли отсюда, пока я не стал молотить вздор, или не окоченел до смерти, или еще что-нибудь в таком роде. – Он круто развернулся и зашагал назад вдоль берега.
* * *
Мы вернулись к вельботу. Пока я сталкивал его на воду, Дефорж забрался внутрь и шарил в кормовом отсеке в поисках одеяла. К тому времени, как я присоединился к нему и стал заводить мотор, он уже набросил одеяло на плечи и пытался зубами выдернуть пробку из бутылки с виски.
– Похоже, они возят с собой неприкосновенный запас, – заметил он. – Будешь?
– Мы это уже проходили, Джек, – отрицательно качнул я головой. – Если вы помните, я не употребляю эту дрянь.
Я не знал, сколько виски он уже принял до меня, но и так было видно, что он уже на той стадии опьянения, когда забываешь, где ты, почему и что вообще происходит. Мне это хорошо знакомо. Было время, когда я слишком часто просыпался по утрам в полном тумане относительно того, где я нахожусь и что со мной. С этой точки начинается быстрое падение, если у вас не хватит здравого смысла притормозить и сделать хотя бы первый нетвердый шаг в обратном направлении.
– Прости, забыл, – повинился Джек. – Теперь мне... Вот теперь я счастлив. Я всегда готов победить или отступиться. – Он улыбнулся, слегка стуча зубами. – Но в основном – победить, запомни! Это одно из величайших наслаждений в жизни, сравнимое только с хорошей женщиной.
Что он имел в виду под «хорошей» – оставалось только догадываться. Сделав большой глоток, он состроил мину и принялся изучать этикетку на бутылке.
– "Глен Фергюс. Солодовое виски". Никогда не встречал такого, хотя у меня в этом деле большой опыт.
– Наша лучшая местная пивоварня.
– Они должны готовить это в очень старых цинковых ваннах. Последний раз я пробовал нечто подобное во времена сухого закона.
Было непохоже, чтобы он собирался позволить этой небольшой дозе свалить его с ног. В то время, как я осторожно вел вельбот мимо плавучих льдин, он перебрался на нос и устроился там, закутавшись в одеяло и прижимая бутылку к груди. Взгляд его блуждал между ледяными вершинами гор за кормой и айсбергом, мимо которого мы проходили. Цветом он напоминал зеленое бутылочное стекло. Не оборачиваясь, Дефорж заговорил:
– Илана – замечательная девушка, верно?
– У нее есть свои достоинства.
– И немало. Я могу рассказать о ней такое, что у тебя волосы встанут дыбом. В шестьдесят четвертом году она была готова лечь с любым режиссером, чтобы получить роль. – Я почувствовал в его голосе смутное чувство обиды, первый признак нарастающего гнева – столь же необъяснимого, сколь и неожиданного, но он продолжил как ни в чем не бывало: – Я первый, кто предоставил ей серьезный шанс, ты знаешь.
Я кивнул.
– Она рассказывала мне об этом, пока мы летели сюда. Какая-то картина про войну, которую вы снимали в Италии.
Он беззвучно рассмеялся, развалившись на фальшборте, словно все это задним числом казалось очень забавным.
– Самая большая ошибка в моей жизни. Постановка и режиссура Джека Дефоржа. Ну что ж, на ошибках учатся.
– Это было так плохо?
Он уже не смеялся.
– Тухлятина, с которой не сравнится и корзина прошлогодних яиц.
– А как Илана?
– О, она была замечательна! Не Бергман[6], конечно, – пожал он плечами, – но у нее есть свои достоинства. Я понял это сразу. – Отхлебнув еще из бутылки, он добавил: – Я все сделал для этой девочки. Одевал, холил, лелеял, даже придумал новое имя... В общем, буквально все.
– Вы хотите сказать, что Илана Итэн – ее ненастоящее имя?
– Черта с два! Ей так же пришлось ловчить, как и всем остальным. Я сам начинал как Гарри Уэллс из Тилман Фоллс, штат Висконсин. Когда я впервые встретил Илану, она была обыкновенной Майрой Гроссман.
– Так она не из Израиля?
– Это тоже часть имиджа. Тебе это знакомо. Израильтянка – лучше звучит. Для нее это важно и, во всяком случае, полезно. У нее куча комплексов. Ее старик владеет портняжной лавкой в Лондоне, в местечке под названием Майленд-роуд. Слышал о таком?
Я кивнул, стараясь подавить внезапный приступ смеха.
– Как все-таки забавен этот Старый свет, Джек! Вам это никогда не приходило в голову?
– Ровно по пять раз на дню в течение пятидесяти трех лет кряду! – хмыкнул он. – Впрочем, надо признать, что помню я из них только сорок пять. – Его настроение внезапно и резко изменилось. Он беспокойно пошевелился, плотнее закутываясь в одеяло. – Я вот о чем подумал. Привезла ли Илана что-нибудь для меня?
– Например?
– Ну, может, письмо какое? – В голосе вдруг проявилась тревога, которую он не смог скрыть.
Я тряхнул головой.
– Не знаю, конечно, но с чего бы она стала говорить мне об этом?
Он согласно кивнул и вновь поднес бутылку к губам. Несмотря на солнце, сияющее на безоблачном голубом небе, стало холодно. Над водой тянул небольшой ветерок. Я заметил, что рука с бутылкой слегка дрожит. Он весь как-то нахохлился, и впервые с тех пор, как я познакомился с ним, выглядел на свой возраст. Потом, совершенно неожиданно, опять рассмеялся.
– Ты понял, что на самом деле там произошло? Я имею в виду – с медведем. В чем дело было? Ведь это обычная киношная манера – нам не надо «хорошо», нам надо к ближайшему понедельнику!..
Он еще раз отпил из уже наполовину опустошенной бутылки и загоготал.
– Помню, как-то однажды Эрнест Хемингуэй сказал, что человек перед, концом должен встать на задние лапы и плюнуть прямо в глаза всей этой паршивой вселенной. – Он обернулся ко мне, полупьяный и довольно агрессивный. – А ты что обо всем этом думаешь, Джо, мальчик мой? Каково мнение Старого света по поводу этой тяжкой проблемы жизни и смерти? Или ты сейчас не готов высказаться?
– Я видел смерть, если мне удалось уловить вашу мысль. Это всегда больно и обычно страшно. Любая жизнь лучше.
– Для тебя это факт? – Он поник, опустив голову, и произнес негромко: – А что, если ничего не осталось?
И вдруг вскинулся, выпучив глаза, и жутким голосом, брызгая слюной, проорал:
– Что ты на это скажешь, а?!
Сказать я ничего не мог – ничего, что могло бы помочь унять страшное отчаяние в этих глазах. Некоторое время он стоял, пригнувшись, на дне лодки, и пристально смотрел на меня, потом выпрямился и с размаху швырнул бутылку в сторону зеленого айсберга. Она ударилась о склон, осколки вспыхнули на солнце, как искры, и осыпались вниз.