Кухня направо от ванной, и, прежде чем войти, Лена поплотнее завернулась в халат. Склонившись над раковиной, Хэнк обдирал кожу с жареного цыпленка. На разделочном столе громоздились пустые коробки от «Жареного цыпленка по-кентуккски», рядом на бумажных тарелках — картофельное пюре, капустный салат и печенье.
— Не знал, что ты любишь: крылышки или окорочка.
На пюре густая коричневая подливка, от запаха майонеза начал сжиматься желудок. Лену тошнило от одной мысли о еде, а тут приходилось смотреть и вдыхать аромат фаст-фуда. Еще чуть-чуть, и она не выдержит.
Бросив окорочок на стол, Хэнк протянул руки, чтобы придержать племянницу, если та начнет падать.
— Давай садись.
Чуть ли не впервые в жизни она послушалась, придвинув к себе шаткий стульчик. На кухонном столе лежало бесчисленное множество брошюр и буклетов, дядя обожал посещать собрания «Анонимных алкоголиков» и «Анонимных наркоманов», но местечко для Лены освободил. Молодая женщина опустила голову, скорее от смущения, чем от слабости.
Хэнк погладил ее по спине, и заскорузлые пальцы запутались в ткани халата. Лена стиснула зубы, желая, чтобы ее оставили в покое, но, если отстраниться, дядя наверняка обидится.
— Хочешь, позвоню доктору? — откашлявшись, спросил старик.
— Я в полном порядке.
— Но аппетита по-прежнему нет, — справедливо заметил Хэнк.
— Все нормально, — повторила Лена, зная, что дяде не терпится подбодрить и напомнить: она всегда со всем справлялась, значит, и сейчас не пропадет.
Взяв стул, Хэнк уселся напротив. Лена чувствовала: он хочет заглянуть ей в глаза, но, желая помучить старика, подняла голову лишь после небольшой паузы. В детстве дядя казался ей очень старым, но сейчас ей самой тридцать четыре — столько же было Хэнку, когда он взял на воспитание маленьких племянниц. Теперь дядя высох, словно мумия. Жизнь оставила на его лице неизгладимый отпечаток, не менее заметный, чем следы от игл, которые он вонзал себе в вены. В холодных голубых глазах таилась прикрытая заботой злость. Она была постоянной спутницей Хэнка, и порой, вглядываясь в дядино лицо, Лена читала среди морщин свое будущее.
Поездка в Атланту прошла спокойно. Вообще-то у них редко находились общие темы для разговора, но на этот раз тишина тяжким грузом давила на грудь Лены. Она заявила, что в больницу войдет одна, но, едва переступив порог — казалось, даже люминесцентным лампам было известно, что она собралась сделать, — пожалела, что Хэнка нет рядом.
В приемной ждала девушка — худая, скорее, даже истощенная платиновая блондинка, прятавшая глаза от Лены так же, как та от нее. Совсем молодая, а волосы уложила в тугой, больше подходящий старухе пучок. Интересно, как она здесь оказалась? Тщательно спланированная жизнь примерной студентки столкнулась с неожиданным препятствием? Бездумный флирт на вечеринке зашел слишком далеко? Изнасиловал пьяный дядя?
Спрашивать Лена не стала: не хватило духа, да и зачем давать повод для встречных вопросов? В результате они просидели молча почти час, словно ожидавшие казни преступницы, и каждая мучилась чувством вины из-за предстоящего поступка. Детектив Адамс обрадовалась, когда истощенную блондинку пригласили в процедурную, и еще больше — когда медсестра на коляске выкатила ее к Хэнку. Похоже, все это время дядя шагал взад-вперед возле машины и курил. Асфальт был усеян его «фирменными» бычками, от которых остался один фильтр.
Дядя повез ее в отель на Десятой улице, понимая, что племяннице нужно остаться в Атланте на случай, если возникнут осложнения. В Рисе, маленьком городке, где Хэнк вырастил Лену с Сибиллой и до сих пор жил сам, люди только и умели, что обсуждать соседей. К тому же местный доктор уважения не внушал, разве можно ему доверить девочку? Этот тип отказывался выписывать противозачаточные таблетки и постоянно цитировал газеты, где писали: все беды беспутных школьниц из больших городов объясняются тем, что их матери занимались карьерой, вместо того чтобы сидеть дома и воспитывать потомство.
В столь комфортабельном номере Лена еще не останавливалась: ее ждал мини-люкс с отдельной гостиной. Дядя устроился на кушетке и, убрав звук, смотрел телевизор, заказывал еду в номер и даже не выходил покурить. Когда стемнело, он так и заснул перед немым экраном, а негромкий храп, хоть и не давал Салене задремать, действовал очень успокаивающе.
Итану она сказала, что собирается в бюро расследований штата по совету Джеффри прослушать курс по осмотру места преступления. Для Нэн, вместе с которой она снимала дом, Лена придумала, что едет к Хэнку разбирать вещи Сибиллы. Позднее она поняла: во избежание проблем сочинять надо было одинаково, но почему-то врать в глаза Нэн Томас не хотелось. Они с Сибиллой любили друг друга и жили вместе, а когда случилось страшное, библиотекарь взяла Лену под свое крыло. Но как Нэн ни старалась, ей не удавалось заменить девушке сестру. Боже, ну почему она не раскрыла подруге истинную причину поездки?!
Нэн была лесбиянкой, а судя по журналам, которые выписывала, еще и феминисткой. С ней ехать в клинику было бы лучше, чем с Хэнком: она наверняка смогла бы поддержать и успокоить, а не кипела бы от молчаливого презрения. Нэн разогнала бы чопорных демонстрантов, которые орали «Преступница!» и «Детоубийца!», когда медсестра выкатила Лену на скрипучем кресле-коляске. Нэн заварила бы чаю и принесла поесть, вместо того чтобы смотреть, как подруга терзает себя голодовкой и портит желудок, воспринимая слабость как заслуженное наказание. Она ни за что не позволила бы Лене просиживать круглые сутки в спальне у окна.
Именно поэтому и следовало скрывать от Нэн свои проблемы. Она уже знает о Лене достаточно плохого, не стоит пополнять длинный список еще одним пунктом.
Подперев щеку рукой, Лена стала смотреть дяде через плечо. Даже моргать сил нет! Пять минут, она посидите ним пять минут, а потом уйдет в спальню.
— Твое решение… — начал Хэнк. — Я понимаю, почему ты так поступила. Правда, понимаю.
— Спасибо, — милостиво поблагодарила Лена.
— Если бы мог… — сжал кулаки дядя, — разорвал бы парня на части и закопал там, где никто искать не станет!
Этот разговор они заводили много раз. В основном высказывался Хэнк, а Лена смотрела в пустоту, надеясь, что он поймет: эта тема обсуждению не подлежит. Дядя постоянно ходил на собрания и видел слишком много алкоголиков и наркоманов, готовых излить душу первому встречному-поперечному в обмен на право носить пластмассовый значок.
— Я бы его вырастил, — уже не в первый раз предложил он, — как вас сестрой.
— Да, конечно. — Лена еще плотнее завернулась в халат. — Ты бы прекрасно справился.
— Ты никогда меня не признавала!
— В качестве кого? — уточнила племянница. Дядя больше любил Сибиллу. Еще ребенком она была мягче и старалась ему угодить, а вот Лену всегда считали неуправляемой сорвиголовой.
Боже, да она, оказывается, трет себе низ живота! Нужно срочно остановиться… Туда ударил Итан, когда она сказала, что не беременна, что тревога была ложной. Грин пригрозил, что убьет ее, если она избавится от ребенка. Хэнк грозил много и часто, только Лена не слушала.
— Ты же очень сильный человек, — не унимался дядя. — Не понимаю, как ты позволила этому мерзавцу себя контролировать?!
Лена объяснила бы ему, только как? И разве мужчина такое поймет? Они не понимают, что сила, физическая или душевная, далеко не главное. Главное — зов природы и боль, которую они умеют снимать. Когда-то Салена Адамс презирала женщин, молча сносивших физическое насилие. Да что с ними такое? Разве можно плевать на себя? Они не люди, а жалкие твари и получают по заслугам. Иногда ей даже хотелось применить физическую силу, чтобы жертвы насилия взялись за ум и перестали быть тряпками.
Однако изнутри все выглядело совсем иначе. Легко ненавидеть Грина, если его нет рядом, но, когда он приходит и дарит немного ласки и нежности, сил прогнать его не хватает. Под настроение он может сделать безрадостную Ленину жизнь лучше или, наоборот, невыносимее. Так здорово устраниться от ответственности за свою судьбу и, положившись на Итана, просто плыть по течению. Если честно, иногда она тоже его била, порой даже первой.
Каждая женщина, подвергавшаяся физическому насилию, утверждает, что виновата сама, мол, довела мужа или бойфренда: разозлила, приготовила невкусный ужин и так далее и тому подобное. Но Грина-то провоцирует именно Лена… Узнай об этом Хэнк, он страшно удивился бы и расстроился. Итан ведь мечтал стать другим. Когда познакомились, он очень хотел исправиться. Так что фактически синяки Лена ставила себе сама. Именно она толкала любимого обратно в черную пропасть. Именно она травила и изводила, пока он не взрывался. И лишь когда Итан подминал ее под себя — во время драки или грубого секса, — Лене было хорошо. Он словно заново открывал мир, утолял ее жажду.
