а главное — живого, деятельного любопытства. Нет, прямо сейчас он не пойдет учить местные силовые структуры «жить и работать». Вопреки мрачным пророчествам Крячко, прямо сейчас ему даже не хотелось тревожить ранним визитом Капитолину Сергеевну. Хотелось снова окунуться в атмосферу праздника чужого города. Разузнать, в чем дело, самому, а не по сводкам данных или статьям из интернета, понять, что привлекло в Онейск столько туристов.
Личный опыт, как источник информации, надежен, хоть и не скор. Гуров же никуда не торопился. А практика показала, что дело того стоит. Ведь если бы он не оказался в электричке, не увидел своими глазами триптих в тамбуре и вокзал Онейска, тот факт, что в городе праздник, мог бы вообще пройти мимо его внимания. Маршрут путешествия, построенный им еще на службе во время обсуждения поездки со Стасом, был очень прост. Теперь же он обогатился множеством новых обстоятельств и оттенков. Возможно, пожилая наставница Маши красок при описании своей проблемы и не сгущала, но кто знает, может, ее невзгоды вызваны исключительно наплывом иногородних, и по окончании праздника все и без его вмешательства вернется на круги своя?
Улица встретила Гурова непривычной для жителя большого города тишиной. Двор был почти пуст, лишь на детской площадке грустно клевала носом молодая женщина, а двое погодков в ярких костюмчиках лепили и ломали в песочнице, быть может, первые в своей жизни куличики. «Не обманула Светлана, и правда тихий двор. Пока, — подумал Гуров, выходя со двора на тенистую улицу. — Посмотрим, на что этот покой сменится вечером».
Он добрался до исторического центра на очаровательно старомодном дребезжащем трамвае. О том, что жизнь вот-вот забьет ключом, его известил промоутер в форменной кепке, сунувший Гурову прямо в руки листовку. Реклама гласила, что, если бы он не воспользовался любезным приглашением Власовой, ему бы обязательно нашлось место в палаточном городке — временное заселение организовано администрацией Онейска, имеется вай-фай, вода и походная кухня. Автобус ходит утром и вечером, всего полтора часа от центра.
— Это я удачно попал, — пробормотал полковник и поднял голову, заслышав звуки музыки.
Исторический центр Онейска оправдывал свое название полностью. Имелись новенькие стенды с информацией о его истоках и подробностями застройки. При желании можно было посетить краеведческий музей и развалины монастыря. И без путеводителя Гуров видел, как то тут, то там современные здания будто перемешивались с побеленными кирпичными строениями, явно принадлежащими другой эпохе. Узорчатая кладка старых купеческих домов. Округлые и глубокие, похожие на бойницы Кремля, окна городской больницы. Асфальт бугрился корнями могучих деревьев, а местами и вовсе сменялся старой, как сам город, каменной мостовой.
Но главное было в том, что отличало обычный, в общем-то, Онейск от множества прочих городов российской глубинки, делало его уникальным. И загадку этого волшебства Гуров разгадал, едва появившись в городе.
Граффити. Расписано с разной степенью профессионализма и завершенности было почти все: автобусы и автобусные остановки, гаражи и стены домов — причем как частных, так многоэтажек, рядом с которыми стояли пожарные машины и автокраны с монтажными люльками. Это было опасно, вдохновенно и красиво — так, что захватывало дух.
В редком дворе не стояли микроавтобусы, доверху забитые баллончиками с краской, порошками, кистями, растворителями, даже ветошью. На каждом свободном пятаке тут же устанавливалась палатка, в которой продавалось то, что могло бы понадобиться художникам для творчества, для того, чтобы отмыться после творчества, или фастфуд и напитки. Малыши рисовали на асфальте; подросткам, усевшимся на раскладные садовые стулья, расписывали лица и руки.
К полудню улицы и площади были полны восторженным и возбужденным многоголосьем, гремела музыка. Гуров живо представил, что будет твориться здесь вечером и ночью. И как к этому относятся местные? Он бы совсем не удивился, если приветливая бабушка, предлагавшая ему пирожок на вокзале, плюнула в тесто.
«И все это безумие при закрытом наркодиспансере», — размышлял Гуров, решив пройтись по дворам. Там дела обстояли не намного лучше. Сердитые тетки в ситцевых халатах, балансируя на колченогих табуретах, отмывали окна квартир на первых этажах. Собственными глазами Гуров видел, как мужчина выбежал из подъезда, но спасти от непристойного изображения лобовое стекло и крышу своего, видимо, автомобиля не успел. Изображение было анатомически верным, проработанным в объеме и на совесть. Хулиганы в бейсболках и банданах, не только защищающих легкие, но и скрывающих лица живописцев от взглядов и камер, бросились врассыпную.
И это центр. Где сей праздник бытия теоретически контролируется властями, но на практике ни малейшего признака контроля за происходящим Гуров не заметил.
Одного только взгляда на местный детский дом ему хватило, чтобы понять — едва ли художники согласовывают хотя бы половину из осваиваемых творчеством площадей. Тоскливая, похожая на тюремную, высокая стена приюта была разрисована сверху донизу, до зеленого ежика травы. Сюжеты отдавали предпочтение библейским мотивам: страдающие крылатые детишки, сцены Армагеддона и измененная на все лады количеством шрифтов и цветов фраза: «Ангел идет домой!»
Заглянув меж неплотно запертых створок ворот, даже сквозь запущенный сад Гуров разглядел, что от рук вандалов пострадали также стены и окна учреждения — где-то они были выбиты вовсе. Кое-где по стенам расползлись забеленные работниками пятна изуродованной штукатурки.
«Стасик, Стасик, как бы все это безобразие тебе понравилось», — Гуров остановился напротив двухэтажного, непонятно из какой столицы забравшегося в онейскую глушь, автобуса. На дверях красовалось уже знакомое изображение блондина в белой футболке. Он будто стоял полубоком и улыбался каждому, кто взглянет на него. За его спиной через два этажа окон тянулись не до конца проработанные пернатые крылья, пронзенные искристыми грозовыми молниями. Группа человек в семь расположилась неподалеку на газоне с бутербродами и чем-то пенным в коричневых полуторалитровых бутылках. Переговариваясь, художники устало кивали друг другу, не сводя глаз со своего необычного полотна.
Гуров посмотрел на залитые цветными разводами окна и крикнул сидящим:
— Здорово, ребята! Очень. Мне нравится. Но как водитель в боковое зеркало смотреть будет?
Компания молча воззрилась на него, потом перевела взгляд на автобус. Кто-то медленно поднял с глаз защитные очки. Девушки, звонко ахнув, закрыли рты ладонями. Стало понятно, что простая мысль о зеркалах в их творческие головы пришла только что.
Гуров засмеялся и покачал головой. Для первого раза информации у него достаточно, картина ясна. Самое время позвонить Капитолине Сергеевне. И пообедать.
Картофельное пюре с зеленью, сосисками и молочным соусом испортить тоже можно. Однако для этого нужно обладать степенью темной гениальности, доступной далеко не каждому. Картофель был с комочками, соус водянистым, не
