На сей раз от переезда свернули в другую сторону, где воздух был еще закопченней, а ландшафт совсем мрачный: сплошные приплюснутые бараки со слепыми окошками.
— Тут мазутный завод, — объяснил Гасым. — Поэтому Черная улица. Рабочие, кто на завод работают, тоже черные. Сейчас их нет никто. Хозяин Джабаров, плохая человек, выгнал… Вон там записка лежал.
Он показал на домишко, ничем не отличавшийся от остальных — с такими же черными от въевшегося чада стенами.
«Джабаров? Это молодой нефтепромышленник, который на банкете в Мардакянах жадно пялился на Клару, — вспомнил Эраст Петрович. — Уж не он ли и есть таинственный похититель?»
— Странное место для любовного г-гнездышка. Ты уверен, что это здесь?
— Хороший место, — ответил Гасым, с кряхтением слезая. — Никто искать не будет. Можно ковер положить, на стена шелк вешать. Красиво будет. Зачем вопросы спрашиваешь? Откуда я знаю? Сейчас войдем, сами увидим.
Эраст Петрович вспомнил, что в обоих пистолетах, большом и маленьком, не осталось патронов.
— У тебя случайно нет з-запасного оружия? Я с пустыми руками.
— Почему нету? Всегда есть.
С револьвером, полученным от Гасыма, Фандорин осторожно двинулся вперед. В доме было тихо, но это ничего не значило.
Толкнул скрипучую дверь. Не заперта.
— Тсс! Я первый, ты за мной.
Посветил фонариком.
Кажется, здесь никто не живет: всюду мусор, щебень. Но что это за едва различимая светлая полоска на полу?
Щель, и через нее просачивается свет.
Эраст Петрович вздохнул с облегчением. Теперь — быстрота и натиск.
Он взялся за кольцо, приделанное к люку, рванул его — увидел спускающуюся вниз тускло освещенную лестницу. Кинулся вниз по ступенькам.
Вдруг на затылок обрушился тяжелый удар — и спуск Фандорин завершил не так, как собирался, а кубарем, с грохотом. И приземлился в темноту.
* * *Очнулся и подумал: «Стоп. Это со мной уже было. Недавно. Что за дурацкое дежавю? Только жасмином не пахнет».
Он сидел прикрученный к стулу, совсем как давеча, в страховой конторе. Правда, без подушек, и связан был гораздо основательней: не одни руки, но и колени стянуты веревками.
В затылок недвусмысленно упирался металлический ствол. Помещение было без ковров и шелка, а всё какое-то черное, но толком Фандорин не рассмотрел, потому что увидел перед собой человека, который никак не мог здесь находиться.
— Очухался? — спросил Дятел. — Я сейчас уйду. Просто хотел, чтобы ты на меня посмотрел и понял, кто из нас победитель.
В черной комнате пахло пылью и еще — слабо — чем-то знакомым. Клариными духами.
— Где Клара? — спросил Фандорин скрипучим голосом.
— Отпустили. Зачем мне эта кукла? — дернул плечом подпольщик. — Я не сомневался, что ты решишь напоследок поиграть в рыцаря. Люди твоей породы слишком предсказуемы.
— Что с Гасымом? — спросил тогда Эраст Петрович.
Но Дятел обратился не к нему, а к тому, кто стоял сзади и целился Фандорину в затылок.
— Всё, ухожу. Он твой.
Усмехнулся, подмигнул, исчез из поля зрения.
Звук удаляющихся вверх шагов. Стук дверцы. Тишина.
Перед беспомощным Фандориным появился человек, одетый в черное.
— Я должен тебя убить, — сказал Гасым, покачивая револьвером. — Но сначала хочу с тобой поговорить. Ты сильный человек, ты не заслуживаешь бараньей смерти.
«Как чисто он говорит по-русски!» Вот что поразило Эраста Петровича больше всего.
— Этого не может быть, — сказал Фандорин, щурясь от света лампы. — До такой степени я не ошибаюсь в людях. А Маса тем более. Ты не можешь быть предателем. У людей, способных на предательство, глаза с двойным дном.
— Я не предатель, — ответил Гасым. Лицо его терялось в тени — он возвышался над пленником. — Просто я верен не тебе, а ему. Он открыл мне глаза на жизнь, когда мы сидели в одной камере. Научил меня хорошо говорить, хорошо думать. Всему научил. Он мне как отец. Ты тоже мог бы быть мне как отец, если б я встретил тебя раньше. Но двух отцов не бывает.
— Я не понимаю, — признался Эраст Петрович. — Я совсем ничего не понимаю.
— Что тут понимать? Он сказал: «Мне понадобится этот человек. Японца нужно вывести из игры, мешает. Займи его место. Оберегай Фандорина до поры до времени». Поэтому ночью, в Мардакянах, в тебя не стреляли. Тебя кинули в скважину, я достал, и ты сделался как глина в моих руках.
— Значит, засаду организовал не Арташесов и не Шубин?
— Нет, там был Краб и его люди.
— А шайка Хачатура?
— Отец мудрый, — сказал Гасым. Его глаз Фандорин по-прежнему не видел. — Однорукий Хачатур мешал, не хотел договариваться. Отец сказал: «Одним Фандориным двух зайцев: избавимся от болванов-анархистов, а заодно пускай думает, что Краб мертв».
— А кто был человек, которому ты отрубил руки?
— Вор. Украл у партии деньги. Прятался, но мы нашли. Отец сказал: «Гляди, чтобы с трупа не сняли отпечатки пальцев, а то установят личность. Он проходит по полицейской картотеке». Поэтому я оставил его без рук.
Эраст Петрович закрыл глаза. Он вспомнил, как Гасым о чем-то шептался с Арташесовым, и тот взял вину на себя. С Шубиным гочи тоже оставался в лодке один на один. То-то жандарм в последний миг крикнул: «Мы так не договаривались!».
— Что ты молчишь? — Гасым наклонился. Взгляд у него был острый, холодный — через знакомые черты будто выглядывал совсем другой человек, о котором Фандорин совсем ничего не знал. — Ты думал, я тупой дикарь. Ты относился ко мне свысока. Я знаю грамоту. Я читал твой дневник, я знал все твои планы. Я долго водил тебя, как собаку на поводке. Один раз тебе удалось обмануть меня, и ты сдал отца в полицию. Но я освободил его. Я победил. Я умнее тебя.
— Предатель не бывает победителем, — с отвращением сказал ему Эраст Петрович. — Стреляй, предатель. Хвастаться, предатель, будешь потом.
— Я тебе уже говорил, я не предатель! — Черные глаза вспыхнули, они уже не были холодными. — Я человек чести! Ты тоже человек чести, поэтому я не хочу убивать тебя. Я просил отца, чтобы он тебя отпустил. Но отец сказал, что, пока ты стоишь на его пути, дело сделано не будет. Ты поедешь в Вену и помешаешь войне. А без войны не будет революции. Тебя обязательно нужно убить.
— Надоел. Стреляй.
Фандорин посмотрел в сторону, чтобы не видеть в последние мгновения жизни гнусную физиономию предателя. Лучше уж глядеть на черную стену.
«Сочинить бы предсмертное стихотворение, как предписывает «сидзюцу», наука правильной смерти. Что-нибудь про черный цвет. Про то, что из такой черной комнаты совсем не жалко уходить в еще большую черноту. И кто знает — может быть, за нею сияет свет?
Нет, не успеть. Наскоро такое ответственное дело не делается. Нужно было заранее озаботиться. Еще ведь надо слоги считать.
А если без арифметики? Попросту, как получится?
Три строчки:
Забираю душу в космос,
Возвращаю Земле взятую напрокат материю.
Спасибо, жизнь, и прощай».
Но человек в черном всё нудил что-то, мешал сосредоточиться на поэзии.
— Я обещал отцу, что обезврежу тебя. «Обезврежу» не обязательно значит «убью». Поклянись, что ты навсегда уедешь из России, что никогда не станешь вредить отцу и его делу. Забирай Саадат-ханум, уезжайте очень далеко, на другой конец света. Я читал, есть такая страна посреди моря, называется «Океания». Там хорошо, как в раю. Не заставляй меня убивать тебя. Дай честное слово. Я тебя изучил. Если ты дашь слово, ты его не нарушишь.
Эраст Петрович задумался. Попробовал представить, как они с Саадат живут на далеком райском острове.
Нет, невозможно. Вот еще одно изречение в дар Конфуцию: «Человек, долго шедший по Пути, а потом свернувший с него к тенистой роще, повесится там на первом же дереве».
Свернуть в сторону от зла, преградившего тебе путь, означает признать свою жизнь никчемной.
Можно было бы сейчас наврать — казалось бы, чего проще? Но и этого Фандорин позволить себе не мог. Сказано: «Летящая стрела хвостом не виляет». Гасым действительно хорошо его изучил.
Эраст Петрович качнул головой:
— Нет.
— Жаль. Но я знал, что ты так скажешь.
Человек в черном поднял револьвер и выстрелил связанному в голову.
Вдруг голос, очень знакомый, но уже не вспомнить чей, зашептал Фандорину на ухо сказку, под которую когда-то было так страшно засыпать: «В черном-черном городе, на черной-черной улице, в черном-черном доме…»
Между нами говоря (фр.)
