Марта прервала чтение и взяла сигарету. А я свою раздавил в пепельнице, она была невыносимо горькая. Итак, Ланцманн был убежден, что Грегор лжет, что он меня придумал. Я был весь напряжен, как скрипичная струна. Марта бросила на меня взгляд:
— Как ты?
— Продолжай.
Она вздохнула и снова принялась читать. Дождь полил еще сильней, по стеклам струились потоки воды. Сквозь окна ничего не было видно. Остались только эта темная комната и голос Марты, вызывающий к жизни призраков.
3 января 1985. Если в первые свои визиты Грегор изъяснялся на немецком, то сейчас мы говорим только по–французски; этим языком Грегор владеет в совершенстве, равно как и русским, и английским, поскольку прошел специальное обучение в своем элитном подразделении. Отказ от родного языка кажется мне знаменательным симптомом.
Выдержки из записи сеанса:
Я: О чем вы думаете, Грегор?
Г. К.: Я напал на его след.
Я: На чей след?
Г. К.: Моего брата. Он живет тут неподалеку. Мне надо найти его. Надо с ним объясниться. Чтобы он понял. Чтобы знал, что я не держу на него зла.
Я: А за что вы можете держать на него зло?
Г. К.: За то, что моя мать хотела меня убить. А его любила. Всегда любила. Она говорила, что я похож на моего отца. Потому–то она и сделала это.
Я: Что сделала?
Г. К. (в крайнем возбуждении задирает свитер, чтобы показать живот): Вот это! (Тычет пальцем в многочисленные шрамы, следы порезов.) Она сказала, раз я сын Мясника, я должен научиться…
Я: Чему научиться?
Г. К.: Научиться резать мясо! А его она любила!
Я: Вы говорите о своем брате?
Г. К.: Да, о Жорже.
Я: О Георге фон Клаузене?
Г. К.: Нет, Жорже Лионе. Один из скотов–американцев, с которыми мать спала за плитку шоколада, полюбил Жоржа и позволил дать ему свою фамилию, а меня они выбросили в помойный бак. Как будто я вообще не существовал. Даже в приюте никто не верил, что у меня есть брат. Даже мой мерзавец папаша не поверил.
Я: А почему они не хотели вам верить?
Г. К.: Когда меня нашли, у меня на шее была привязана только лента с фамилией отца. Моя мать даже не зарегистрировала наше рождение. Думаю, она просто боялась бумаг, всего, что было с ними связано. И ни в какую не хотела заниматься ими. Да вообще в то время все плевали на это, тогда был хаос. Полицейские даже не смогли ее найти! Хотя я сказал им, что ее зовут Ульрика Штрох, я знал ее фамилию, потому что она упорно повторяла ее всем своим клиентам, которые приходили к нам, хотя Жорж всегда затыкал уши: ему было стыдно, он не хотел, чтобы они знали ее фамилию.
Я: А вам не было стыдно?
Г. К.: Мне было наплевать. Мне было наплевать, чем она занимается. Я ненавидел ее. Хотел, чтобы она подохла!
Я: И вы обрадовались, когда она умерла?
Г. К.: Я узнал об этом позже, много позже. Мне сказали, что ее нашли мертвую, точно даже не знаю где, неподалеку от швейцарской границы. Она была одна. Я решил, что Жорж, если он остался жив, был отослан в швейцарский приют.
Я: В нейтральную страну.
Г. К.: Да. В безопасное место. Как всегда. (Невесело смеется.) А когда я открыл, что мой отец стоит во главе организации престарелых психопатов, то понял, что должен сделать. Найти список. И найти Жоржа.
Я: Почему вы убили отца?
Г. К. (приходит в лихорадочное возбуждение, выказывая все признаки крайнего беспокойства): Потому что получилось так: либо он меня, либо я его! Он уставился на меня, уставился своими порочными глазами, я стоял у его стола, список лежал передо мной, а вокруг эти чудовищные фотографии… Знаете, где он прятал этот чертов список? В унитазе туалета, смежного с его кабинетом. Запечатанный в водонепроницаемый пакет и приклеенный скотчем в сифоне унитаза. Чтобы его достать, надо было засунуть руку в воду и нашарить его в колене сифона. Ловко, да? Но за годы службы в архиве я достаточно начитался рапортов об обысках, чтобы представлять все возможные тайники. Тем паче я обратил внимание, что он никогда не пользуется этим туалетом. Я ведь прожил у него довольно долго: он считал, что я примчался к нему, движимый сыновней любовью.
Я: Вы не ответили на мой вопрос.
Г. К.: Я не хотел говорить на эту тему, это был несчастный случай. Зачем вы требуете, чтобы я говорил об этом?
Я: Несчастный случай?
Г. К.: Да! Он там стоял с хирургическими ножницами в руках, у него всегда при себе была сумка с инструментами, а я был безоружен, я думал, что он принял снотворное, но этот старый мерзавец заподозрил. Он нацелил на меня ножницы, бросил взгляд на фотографии, на «музей памяти», как он называл их, и с печальной улыбкой произнес: «Как видишь, я был прав, расовые дефекты обязательно проявятся. Теперь ты понимаешь, почему надо уничтожать неполноценные расы?» Произнес с соболезнующей улыбкой. Я понял, что он убьет меня глазом не моргнув. Даже с удовольствием. Тут зазвонил телефон. Он перевел взгляд на аппарат, а я схватил бронзовую пепельницу и ударил его по голове. Я не хотел его убивать, я хотел только оглушить, но он был старый, такой старый… (Плачет, закрыв лицо руками.)
Я: А Жоржу вы желаете зла?
Г. К.: Не–ет… Я только хочу, чтобы он мне помог. Хочу, чтобы он все узнал. Жорж всегда меня защищал, мне он нужен. Я ведь действительно очень плохой!
Марта закашлялась; комната была ледяная, холод пробирал меня до костей. Но мне было все безразлично, кроме продолжения рассказа Ланцманна. Марта взяла следующую страницу:
30 января. Я уже много раз встречался с Грегором. Он удивляется, почему бригады до сих пор не начали действовать, и хочет увидеться с кем–нибудь из руководителей. Он становится опасен.
Я предложил ему попробовать гипноз, чтобы пройти к истокам воспоминаний. Он отказался. У меня впечатление, что он не вполне доверяет мне.
8 февраля. Сейчас я совершенно убежден, что Грегор сползает к безумию. Он утверждает, что нашел своего брата, того самого пресловутого близнеца. Я попытался растолковать ему, что этот брат является проекцией его сознания, чтобы избавиться от чувства вины. В каком–то смысле моделью «хорошего» Грегора. Он посмотрел на меня так, словно с ума сошел я.
22 марта. Грегор перешел в наступление. Он не понимает, почему список до сих пор не стал достоянием гласности. Мне пришлось объяснять, будто бригады всегда так действуют — неторопливо и осмотрительно. Врага надо брать врасплох… Он ничего не сказал и посмотрел на меня тем странным пристальным взглядом, какой бывает у него иногда, и мне стало не по себе. Мне пришла мысль, что, если Грегор и впрямь сойдет с ума и станет считать себя собственным братом–близнецом, он перестанет представлять опасность. Я работаю в этом направлении во время наших сеансов. Начал без его ведома применять гипноз. Хорошие результаты.
— Подлец! — воскликнула Марта, прервав чтение.
Я устало пожал плечами. Да, ничего не скажешь,
Ланцманн был изрядный подлец. Старался сделать так, чтобы брат побыстрей сошел с ума. Интересно, а что он без моего ведома проделывал со мной во время сеансов «релаксации»?
Я попросил Марту продолжать. Задувал ветер, лил дождь, и в окно негромко, монотонно стучала ветка, точно рука ребенка, который просит приюта. Марта перевернула страницу, машинально прочла первые строчки и подняла на меня озабоченный взгляд.
— Что такое?
— Знаешь, я думаю, будет лучше, если ты сам прочтешь.
Я буквально выхватил у нее записи Ланцманна и лихорадочно пробежал жирно отпечатанный машинописный текст:
Когда Грегор завершит свое превращение в Жоржа, хорошего двойника, любимчика матери, не совершившего отцеубийства, мне достаточно будет только шевельнуть пальцем, и Грегор фон Клаузен окончательно исчезнет с поверхности земли. Я стану единственным обладателем его тайны. И единственным получателем солидных сумм, которые эти выжившие из ума престарелые нацисты готовы платить мне.
Вне себя от ярости я швырнул пачку страниц на пол.
— Он врет, врет! Ты слышишь? Это он сошел с ума, а не Грегор! Он и из меня пытался сделать сумасшедшего! И как я мог столько лет доверяться ему! Господи, каким же я был дураком! Вот уж он, наверно, веселился во время сеансов!
Марта повернула ко мне страдальческое лицо и вдруг припала к моей груди.
— Ох, Жорж, Жорж…
Я гладил ее волосы, возбужденный ее близостью, не находя, что сказать. Руки Марты обвились вокруг моей шеи, ее грудь прижалась к моей, я чувствовал на коже ее дыхание, и мы молча, взволнованные, опустились на кровать. Пачка листов упала на пол.
В леденящем холоде я встал, достал сигарету, закурил. Смерклось, и в темноте вспыхивал красный огонек сигареты. Марта потянулась, села на кровати. Машинально оправила измятое, расстегнутое платье, провела рукой по моей щеке. Шепнула:
— Я так боялась, что ты больше никогда не захочешь меня.
— Почему?
— Я боялась, что ты будешь испытывать ко мне отвращение.