— Меня там не было, — парень забегал глазами. — Работаю интеллигентно, ты в этом убедился.
— Не хило, — согласился я. — Теперь желаю, чтобы вы прочувствовали, что всему наступает предел.
— Я отдаю половину хрустов.
— Почему половину?
— Ты впоролся. Во вторых, я работаю не один. Пойми, братишка, я не в состоянии собрать всю капусту.
— Цыганский табор тебе братишки, — соснул я воздух сквозь зубы. — Где бабки?
— Ты не десантник?
— В стройбате служил, при штабе.
— Прости за недоразумение, не дави крепко. Люди оборачиваются, — кидала одернул пиджак, высморкнул в платок сгусток крови. — Пойдем, возвращу свои деньги. Подруга в машине. Возле Дома обуви чалили.
— Не понял! — ощерился я.
— Лопатник я перекинул напарнице, — заторопился парень. — Если сейчас она не в машине, то объявится лишь под вечер. Клянусь, это правда.
— Пошли.
Мы перебрались через трамвайные пути, направились к Буденновскому проспекту. Проскочили до обувного магазина. Машины не оказалось. Внутренности у меня будто спаялись, я превратился в робота. Давно прокусил нижнюю губу, готовый в случае обмана разорвать мошенника на месте, хотя он был намного моложе. Роли это уже не играло.
— Уехала, — покрутил головой парень. — В лопатнике ключи от машины.
— От твоей квартиры тоже? — ощерился я.
— Дома кто-то есть. Поканали.
Пройдя пару кварталов, мы свернули на Шаумяна, начали подниматься вверх. Заросшие грязью дома с неубранными дворами, решетки на окнах, редкие прохожие. Парень вертел разбитым носом по подворотням, казалось, искал щель, чтобы нырнуть в нее. Я начал понимать, что догнать не смогу. Согласно профессии, он обязан знать ходы и выходы, в то время, как я споткнусь о первый поворот. Если за нами не следует еще и кодла подельников. Двое амбалов идут в кильватере, сохраняя дистанцию. Будем считать, что не повезло. Но отдавать негодяям добро надоело до приступов рвоты.
— Этот, — скользнул телом в один из полуовальных, с обвалившейся штукатуркой, тоннелей парень.
Забежав в сырую тьму, принялся хлопать по карманам. Вид с косым в мою сторону зырканьем говорил о том, что он жаждет мести за унижение при честном народе. Я вытащил из кармана безрукавки шило, нацелился острием на горло. Скоро должны были появиться шедшие следом. Задержав взгляд на острие, парень усмехнулся, махнул рукой:
— Батяня, сей минут.
Он испарился. Я выглянул на улицу. Амбалы беседовали через дом у неряшливой подворотни. Засунув барсетку за пазуху, я перекинул с руки на руку шило. Подумал, что двор проходной, кидалы след простыл. Бояться амбалов не следует, они остались торчать, чтобы понаблюдать за дальнейшими моими действиями. Пора сматывать удочки. Я приготовился уходить, когда ощутил за спиной шаги. Ко мне направлялся мошенник. Один.
— Держи, брат… батяня. Договор дороже денег, — он передал пачку купюр — Уважаю.
— Половина? — спросил я.
— Стольник тормознул, — засмеялся парень. — Не пустому же переминаться, при моей профессии. А ты молодец.
Тряхнув рукавом пиджака, кидала выбросил на ладонь лезвие похожей на кортик финки с крученой рукояткой.
— Не там искал, отец. Я специально руки поднимал, чтобы не уколоть. Мог бы прямо на базаре. Но… уважаю.
— Те двое тоже с тобой? — кивнул я на торчащих возле входа в тоннель амбалов.
— Зачем это тебе, — улыбнулся мошенник. Потрогал распухший нос. — Что держишь в кулаке, не сыграло бы. Обиды тоже не таю.
— Мне как прикажешь? — засовывая деньги в барсетку, спросил я. — Хранить обиду?
— У каждого свой путь на земле.
— И свой конец, — не удержался я. — Ладно, гасим. Спасибо, что пошел навстречу. Я лоханулся, глупее не придумаешь.
— Ничего бы не доказал, — подтвердил кидала. — Удачи.
На базаре в очередной раз подумал, что пора дергать из валютчиков. Это дурдом, в котором могут выжить лишь обделенные на разум людишки, не способные на решение больших проблем. Если вертеться на крутых суммах, навар есть. Для этого надо сбиться в стаю как цыгане, армяне, азербайджанцы, грузины, турки, обезопасить себя со всех сторон — тогда пахота не бесполезная, а приносящая доход не меньший, чем на стройках века, на нефтяных промыслах, даже на норвежских в Северном море. Не надо никуда уезжать. Но данная суета приносит удовлетворение для человека не творческого склада ума, а больше для лиц кавказской, азиатской национальностей, где менялы, торгаши, сутенеры от торговли, при женщинах легкого поведения — потомки барыг с бухарско — дербентских базаров — получили развитие и процветают испокон веков. Интеллигентной особи рынок покажется кипящей низменными страстями клоакой, распространяющей тлетворный запах, запрет на нововведения далеко вокруг. Но в первую очередь на библейские заповеди, истины в высшей инстанции. Здесь украдут, обманут, изменят, солгут. Убьют. Зачем тратить жизнь на познание пройденной предками первобытной среды. Если кто обогатится, то единицы. Остальные будут кувыркаться в грязи, не расставаясь с надеждой вырваться наверх. Всего и выучить надо пару не библейских, но земных заповедей. Узнать, запомнить, попытаться усвоить:
Деньги куются внизу, крутятся вверху. Внизу пашут в поте лица, создавая любые ценности. Вверху этими ценностями пользуются.
Человек знает, что у каждого из земных созданий свой путь. Почему тогда эти создания стремятся бежать неизвестно куда плотной толпой в одном направлении? Почему ссылаются на то, что буквально необходимо надрываться за кусок хлеба? И где его можно заработать так легко, кроме базара? Ответ один — везде! Но общество не желает пусть на мгновение задуматься, где оно, это везде? Если сказать, что у всякого под носом, никто не поверит. Такова сила привычки. Поэтому и пророков, нашедших свой путь, идущих единственным путем, насчитывается единицы.
А может, оно и правильно. И еще одно. Не стоит обсуждать подобные проблемы так подробно. Все равно к нравоучениям прислушаются именно единицы. Усвоят, и, не тратя драгоценного времени даром, выберут свой путь, свою дорогу. Пойдут по ней до конца, питаясь плодами растущих вдоль нее плодовых деревьев. Значит, права мудрость седая:
Чем дальше в Жизнь, тем меньше слов!
На другой день я пошел в издательство, в которое несколько лет назад отнес рукопись. Роман и две повестушки. Томик получался под шестьсот сорок страниц. Каждый год директор обещал напечатать. И каждый раз не издавал. Год назад дал слово, что книга выйдет через пару — тройку месяцев. Прошло двенадцать. Я снова стоял на пороге его кабинета.
— Писатель, в этом году твой труд выйдет точно, — развалившись в кожаном кресле, радушно встретил меня стриженный полнокровный директор. — Но заголовок придется сменить. Что это за название: «Соборная площадь». Пообъемнее надо, чтобы сразу по мозгам. «Ростов — папа», например.
Это был сдвиг в сторону далекой типографии. Ноги сделались ледяными. Соверши сейчас шаг в любом направлении, они распадутся на промороженные части. Одна голова кипела от мыслей.
— Согласен, — продавил я первое длинное слово. — Правда, под подобным названием книг и книжонок пруд пруди. Даже передачу по телевидению прокрутили. Слабую. Может подействовать негативно, в смысле рекламы.
— Начхать, — потряс щеками в красных яблоках директор. — Ты же не как остальные?
— Сам по себе.
— Отзывы о произведении положительные, несмотря на то, что многие печатать не решились.
— Боятся. Желают разбогатеть, выпуская рукописи за счет малоимущих авторов. Во главе издательств стоят потомки скотников с доярками, сумевшие довихляться до званий «Заслуженных деятелей культуры». Они самые настоящие скрытые враги народа, не дающие любимому на словах народу узнать о себе правду. Подняться в понимании бытия на ступеньку выше. Стыдно признаться, еще во времена хоккейных баталий в Канаде, даже в «наших» Чехословакии с Польшей, не упоминая про трижды неладную Америку, перед лицами родных хоккеистов трясли тряпичными Петрушками, другими народными русскими талисманами. Таким способом пытались внушить нам, что Советский Союз, Россия, далеко отстали в умственном развитии от просвещенного, сытого Запада, от хваленой Америки. С подобными мыслями кто бы меня печатал. Поэтому рукопись я принес к вам.
— Говоришь ты как пишешь, — облокотился о стол директор. Я прикусил язык. — А нужна народу правда? Так ли необходимо его учить уму разуму? Он устал от экспериментов, народ с собой не в силах справиться. В том то и дело, что книга о тебе самом. У нас любят, когда кто-то за все отвечает, сам оставаясь в стороне. А ты рисуешь картины жизни центрального рынка с главным героем — собой — впереди. Тем рукопись отличается от набреханного, и от гольной правды. Она живая. Как листочки в середине дерева Жизни, о котором нам поведал еще Аркадий Исакович. Помнишь выступления Райкина по телевидению?
