Итак, днем лекции, изучение тонкостей уголовного розыска, а после лекций патрулирование, облавы, обыски. Правда, Васильев и его товарищи были только помощниками в этих операциях, но все-таки они приучались к своему опасному и трудному делу, требующему ума, интуиции, решительности и смелости. И эта повседневная практика, постоянное участие в практической работе дополняли и, если можно так сказать, осовременивали те знания, которые студенты получали от очень опытных, но изрядно отставших от жизни профессоров.
И вот короткий курс обучения пройден. Всего шесть месяцев. Но больше нельзя, страна не может ждать. Прощание с профессорами и с товарищами, торжественные слова о тяжелых обязанностях, которые каждый из них на себя берет, и назначение.
Первое в жизни назначение!
Васильев был назначен следователем в следственную комиссию Петроградского района города Петрограда.
Следственная комиссия Петроградского района помещалась на Каменноостровском проспекте (теперь проспект Кирова). Занимала она помещение бывшей буржуазной квартиры в первом этаже огромного дома. Председателем комиссии был слесарь Балтийского завода, большевик-подпольщик Кауст. Заместителем его был Андреев. Оба они были люди хорошие, прекрасно понимавшие свои задачи, но, к сожалению, совершенные новички в следственном деле, не знающие даже его азов.
Когда Васильев подал свидетельство об окончании первого рабоче-крестьянского университета и направление на работу, Кауст очень обрадовался.
— Вот,— сказал он радостно Андрееву,— будет у нас наконец ученый человек! — Потом, обратившись к Васильеву, спросил: — Жить у тебя есть где?
— Нет,— сказал Васильев.— Койку мою уже заняли, родных в Петрограде нет.
— Ладно,— сказал Кауст,— будешь тут у нас, в бывшей ванной жить. Оно и лучше. Все время на месте. Быстрее приглядишься к работе.
И вот Иван перетащил небогатое свое имущество — пол вещевого мешка — в бывшую ванную, кое-как устроился и стал приглядываться к работе.
Он думал все время, когда наконец поручат ему самостоятельное дело. Очень уж хотелось попробовать свои силы. Страшно было, конечно: вдруг не справится, не сумеет найти преступника? Но в глубине души был уверен: не может быть, чтобы провалился. Все знает: анализ улик, показания подследственных, технику допроса.
Думал Васильев, что самостоятельного дела придется ему ждать долго, но ему повезло: и Андреев и Кауст были завалены работой, и тут поступило заявление об убийстве.
Пришел в следственную комиссию рабочий и рассказал страшную историю. Был у него сын, который только что окончил курсы красных командиров и получил назначение в Семипалатинск. Перед отъездом решил погулять. Есть у них по соседству небольшой домик, в котором живет Алексей Иванович Новожилов с женой. Этот Алексей Иванович человек темный и подозрительный. То есть то, что он варит и продает самогон,— это соседи знают точно. То, что у него идет азартная игра, тоже известно. Но подозревали его и в худших делах. Впрочем, достоверно ничего не знали. И вот молодой красный командир сказал матери, что по случаю окончания курсов хочет пойти к Новожилову выпить, а может быть, и сыграть в карты. Как его мать ни уговаривала, он пошел.
Ждали его вечер, ночь, начало следующего дня. Отец нё знал, куда сын пошел, и поэтому сначала не волновался, но на следующий день стал серьезно тревожиться. Тут мать и призналась ему, что сын пошел к Новожилову. Решили узнать у Новожилова. Три дня не могли застать Новожиловых дома. Может быть, конечно, те и были дома, да не открывали на стук. Наконец достучались. Вошли в квартиру. Новожилов полупьяный, в квартире воняет спиртищем. Оба, и хозяин квартиры и жена, уверяют, что знать ничего не знают. Был, мол, действительно молодой красный командир Иваненко, выпили изрядно, сыграли в карты, а потом он ушел, и больше о нем ничего не известно. Говорить они это говорят, а старик Иваненко оглядел комнату и видит — на гвозде висит шинель сына, его папаха и его ремень. Иваненко сделал вид, что не заметил, и побежал в следственную комиссию.
Дело серьезное. Убийство! Да еще красного командира. Не шутки. И тут Андреев сказал:
— Займись-ка ты, Ваня, делом, а то нам не разорваться же.
Так получил Васильев первое свое самостоятельное дело. Показания старика были настолько убедительны, что Иван решил действовать сразу же и решительно. Выписал ордер на арест. Взял нескольких красноармейцев и нагрянул с обыском. Вошли. Новожилов испугался, растерялся, но делать нечего, пустил гостей. Глаза у него бегали. По всему заметно было, что есть у него основания бояться следовательских работников. Шинель, папаху и ремень обнаружили сразу, они так и висели на гвозде, в том месте, где указал Иваненко. Новожилов не отрицал, что вещи принадлежат молодому Иваненко.
— Верно,— говорил.— Сели в картишки поиграть. Денег у него не хватило, он нам шинель, папаху и ремень проиграл.
Самогонный дух был настолько явственно ощутим, что сомнений не было — самогон гонят. И действительно, без большого труда обнаружили самогонный аппарат. Стали искать тщательней. На стене обнаружили следы крови. Новожилов сказал:
— Верно, что кровь, но только к Иваненко она отношения не имеет. Пришлось мне жену поучить. Она у меня упрямая. Вот у нее носом кровь и пошла.
— Верно,— сказала жена.
Была она маленькая забитая женщина, и в глазах у нее прятался страх. Может быть, потому, что она знала об убийстве и боялась наказания, а может быть, и потому, что очень уж часто приходилось ей быть битой.
Впервые в жизни Васильев самостоятельно проводил обыск. Шинель, папаха, ремень, кровь, самогонный аппарат, даже карты, разбросанные на столе,— все это были страшные улики, но Васильев не успокаивался. Дом был деревянный, маленький, квартира бедная, потолки низкие.
Видно, ни самогон, ни картежная игра не принесли в дом благосостояния. Легко и бесчестно заработанные деньги пропивались, проигрывались, расшвыривались. Даже на обои денег не хватало. Комнаты были оклеены просто газетами. Внимательно разглядывая газеты, Васильев прошел вдоль стен. Казалось бы, бессмысленное занятие. Газеты и газеты, что в них может быть? Но, как ни странно, осмотр дал неожиданные результаты.
Газеты пожелтели от времени — хозяева не заботились о чистоте в квартире,—а одна газета была почти свежая. Видно, наклеили ее недавно, гораздо позже, чем была оклеена комната. Васильев постучал в стену. Звук показался глухим. Значит, в стене пустое пространство. Взяли лом, взломали стену. В тайнике лежала винтовка. У хозяина стал совсем испуганный вид. Список доказанных преступлений рос. Самогоноварение, хранение оружия — все это было достаточно серьезным. Но убийство все-таки осталось недоказанным. Обшарили всю квартиру. Тщательнейшим образом обыскали все. Поднялись на чердак. Чердак был завален рухлядью. Разбросали. Под рухлядью лежали патроны. Все сходилось одно к одному. Молодой краском Иваненко был убит. Была винтовка, были патроны, были вещи убитого. Не было только убитого. Еще и еще раз осмотрели, простукали каждую половицу, каждый кусочек стены. Убитого не нашли. Конечно, отсутствие его объяснить было нетрудно. Пять суток прошло после предполагаемого убийства. Иваненко можно было вынести, бросить в Неву. Много тогда находили на улицах и в реках Петрограда неопознанных мертвецов. Объяснить-то отсутствие трупа можно было. И все-таки только труп был бы бесспорным доказательством преступления.
Новожиловых арестовали. Васильев отвез их в тюрьму и вернулся в следственную комиссию. Андреев и Кауст внимательно выслушали его доклад. Сомнений в том, что Иваненко убили Новожиловы, не было ни у кого из них. Но уверенность следователя — это одно, а доказательства в суде — это все же другое.
— Может быть, сознаются,— сказал Андреев.— Тут дело в допросах. Ты человек с образованием, должен понимать. Если сумеешь заставить на допросе сознаться, тогда дело готово, можно передавать в суд. А без сознания— что же мы? Признают его виновным в незаконном хранении оружия и самогоноварении, а убийство-то останется недоказанным.
День за днем ездил Иван в тюрьму. День за днем допрашивал то жену, то мужа. Новожилов твердо стоял на своем: «Самогон варил, это верно, винтовка была, не отрицаю, а про убийство ничего не знаю. Был у нас Иваненко, выпивали мы с ним, играли в карты, проиграл он мне шинель, папаху и пояс и ушел».
Жена говорила приблизительно то же самое. Была она забитая, несчастная женщина и хотя, казалось Васильеву, сама не способна была на убийство, но так боялась мужа, что под его влиянием могла пойти на что угодно. Иван считал, что если освободить ее от этого страха, убедить в том, что теперь ей бояться мужа нечего, то может она дать очень важные показания.
