По обе стороны трассы тянулись поля, отгороженные от дороги сетчатым забором. На сочной темно-зеленой траве паслись отары знаменитых уэльских овец. Здешние фермеры специализировались на разведении племенных животных. Олег вспомнил картины старых английских мастеров. Не так давно он ездил со своими ребятами в национальную галерею и там подобных пейзажей насмотрелся вдоволь. И сейчас, поглядывая в окно, удивился, насколько точно передавали художники картины своей родины, которые за пару сотен лет не слишком изменились.
До Сванси оставалось километров сорок, когда зазвонил телефон. Олег взял трубку и поехал тише. Он ждал звонка ректора, и не ошибся. Звонил сэр Чарльз.
— Мистер Голенев, профессор Слоун уже передал мне ваше приглашение. К сожалению, сегодня вечером я занят. Как я понимаю, вы после торжества, связанного с вручением дипломов, собираетесь на родину. Или я не прав?
— Вы правы, я планировал ехать в Россию.
— Хотел бы с вами встретиться до вашего отъезда, и как можно скорее.
— Готов в любое время. Вы человек занятой, а я о себе этого сказать не могу. К тому же и мне надо вам кое-что сказать.
— Прекрасно. Я хотел бы вас видеть завтра утром в своем кабинете. В десять вам не рано?
— Ровно в десять я у вас.
— До встречи, господин Голенев. И хочу вас поблагодарить за ваши хлопоты. О поездке в Россию наших студентов мне тоже доложили.
Подъезжая к дому, Олег увидел маленькую японскую машинку Юлика и обрадовался: «Неужели ребята приехали?» Но Юлик приехал один. Голенев обнял юношу.
— Поздравляю с защитой.
— Спасибо. Я приехал посоветоваться.
Голенев указал на кресло у камина и уселся сам:
— Есть хочешь?
— Нет, я пообедал в университетской столовой.
— Тогда выкладывай.
— Меня сегодня вызвал к себе наш ректор, — начал Юлик и замолчал.
— Дальше, — поторопил Голенев.
— Он предложил мне остаться в университете в качестве профессора.
Олег немного растерялся от известия, но вида не подал:
— И что ты решил?
— Пока ничего. Хотел услышать, дядя Олег, твое мнение.
— Ты уже сам взрослый мужик. Я за тебя решать не могу.
— Я этого не прошу. Хочу знать, что ты об этом думаешь?
Голенев встал с кресла и подошел к окну. Ему не хотелось, чтобы Юлик видел его лицо:
— Я рассчитывал, что ты приедешь в Глухов и займешь место своего отца. Леня, Митя, Саша и Тема стали бы твоими помощниками. Вместе вы бы подняли город. Это моя мечта. Но мечты не всегда осуществляются. Я человек уже не молодой, и это хорошо понимаю.
Юлик поднялся и подошел к Голеневу:
— Тогда я откажусь. Мне тоже, дядя Олег, хочется домой. Я маму давно не видел. И потом, там… — И он явно смутился.
— Кто там? Договаривай.
— Да, так… — Уклонился от ответа юноша.
— Не хочешь, не говори. — Улыбнулся Голенев: — Но решать этот вопрос придется тебе самому.
— Я уже решил. Ира давно не звонила?
— Надеюсь, приедет на ваше торжество.
— Правда!? Откуда ты знаешь? — Юлик не смог скрыть волнения, густо покраснел и стал очень похож на отца. Олег невольно воскресил в памяти образ погибшего друга.
— Ты мне так и не ответил, — напомнил Юлик.
— Я послал ей телеграмму. Если не могла, позвонила бы. Значит, собирается. — Улыбнулся Олег и подумал: «Неужели у Юлика к Ире что-то серьезное?»
— Здорово! Можно я поеду ее встречу?
— Конечно, поедем вместе. Она, когда возьмет билет, мне сообщит.
Юлик еще немного посидел с Голеневым. Но выглядел рассеянным и часто смотрел на часы. Олег его не задерживал. Простившись с парнем, он вышел в сад, спустился к пляжу и уселся в шезлонг. На столике еще лежали сигареты Маки и бутылка коньяка. Он налил себе пол-стакана, сделал глоток, припомнил смущенное лицо Юлика и вытянул из пачки сигарету. Пролежав несколько дней на улице, табак немного отсырел, но Голенев этого не заметил. Сегодня он как-то особенно остро понял, что его дети выросли. У них уже начинается своя взрослая жизнь, и он сомневался, вправе ли навязывать придуманную для них жизненную схему. Но тогда как быть с целью, ради которой он столько потратил сил и времени? Он учил своих сынов и Юлика Постникова, для того, чтобы повзрослев, они вернулись домой и сделали, то, что не смогли их родители. Создали хоть в маленьком Глухове модель нормальной европейской жизни. Голеневу для этого не хватало образование. Он, конечно, поможет, и сил еще достаточно, но руль брать в свои руки должны молодые. Потом он стал думать об Ире. Его с девушкой связывали какие-то особенно нежные отношения. Когда Ира приезжала, все наполнялось удивительным светом. Ира излучала солнышко. Ему было грустно, что у Лены и Трофима не все хорошо. Он знал, что отчим Ирочки становится пьяницей. Голенев не понимал почему? Ведь Трофим занял место Постникова. У мэра города нагрузка не шуточная. Молодого мужика это должно стимулировать. Рядом любимая жена, хороший новый дом, возможность помогать людям своей работой. Что еще нужно для счастья мужчины!? А он запил. Голенев сам стал понемножку прикладываться к спиртному. Недаром любовница его предупредила — «Смотри не спейся». Но с ним все понятно. Настоящего острого дела нет. На родине прекрасно обходятся без него. И здесь, в Англии, парни учатся без его помощи. Большой любви тоже нет. Мака скорее привычка, чем лирическая привязанность. Ее тело по-прежнему волнует его мужское начало, оставляя душу и сердце спокойными. Но зависимости от алкоголя Голенев не боялся. Он знал, в любой момент может убрать бутылку в бар и забыть о ее существовании.
После встречи с Юликом Олег догадался, о чем хочет говорить с ним ректор. Посоветует оставить Постникова в Англии. Бывший афганец сам хотел и боялся последней встречи с сэром Чарльзом. Впервые познакомившись с ректором, он мучительно вспоминал, откуда знает его фамилию, и вдруг понял — у него на руке часы с гравировкой на обратной стороне — Bear with honour, что переводится как «носи с удовольствием» или «носи с гордостью», и подпись «твой отец Чарльз Вайтли».
* * *
Отец Никодим сам чувствовал, что провел воскресную службу вяло. Толпа, заполнившая маленький храм, держалась плотной массой, и воздуха верующим не хватало. Священник тоже начинал задыхаться и воскресную службу по возможности сократил. Когда он уходил за Врата Господни, видел, как бабки в правом пределе шушукались и неодобрительно посматривали ему в спину. Никодим забыл подойти к ним и окропить святой водой. Рассеянность батюшки проистекала не только от спертого воздуха, но имела и вторую вполне мирскую причину. Молодой священник со вчерашнего дня ждал свою главную прихожанку и не дождался. Он уже было скрылся от своей паствы, но его кто-то схватил за рукав:
— Исповедоваться бы, батюшка. Грех на мне. — Священник оглянулся и увидел полную женщину, взирающую на него с тихим восторгом.
— Приходи, сестра, в любой будний день. Сегодня Воскресенье, и не положено, и народа тьма. — Отказался Никодим, но прихожанка не сдавалась, схватила его руку и присосалась к ней поцелуем: — Смилуйся, батюшка, трудно терпеть. Исповедуй.
— Ладно, сестра, иди за мной. — В маленькой церкви, выстроенной бандитом Кащеевым, исповедальной комнатки не имелось. Да в его времена не возникало и большой необходимости в этом. Кащеев стоил церковь для себя и на приток верующих не рассчитывал. На территорию его царства горожане приходили за покупками, а молились в церкви деревни Щеглы. Маленькая деревянная часовня на кладбище постоянно не действовала. В ней отпевали покойников. А город, с тех пор как храм на Вороньем холме большевики взорвали, своей церкви не имел. Но времена изменились. На месте кащеевского кооператива возникли огромный супермаркет и здание офиса компании Маки из стекла и бетона. Заведовал офисом приезжий немец, благодаря чему супермаркет и его окрестности горожане прозвали Немецкой слободой. Из прежних строений подружка убиенного бандита сохранила церковь и свой коттедж. Народ в супермаркет съезжался со всей округи, и маленькая церковь теперь едва вмещала прихожан. Построив себе особняк на берегу реки, Мака передала кащеевский коттедж отцу Никодиму.
— Ну в чем ты грешна, раба Божья? — Рассеянно поинтересовался батюшка.
— Мне стыдно, — прошептала толстуха, продолжая пожирать глазами священника.
— Перед Господом стыда нет, а я слуга его на земле. Так что и меня стыдиться не нужно. Выкладывай. — Ободрил женщину священник.
— Грешна я, батюшка, и в своих помыслах, и в своих желаниях. А по-людски сказать, любовь к тебе извела мою бабью душу. Вот и пришла открыться.
Никодим осмотрел женщину, отметив про себя ее объемные прелести, и покачал головой:
— Не искушай, сестра, понапрасну. Не будет этого. Что вы, сговорились все!? Я же священник, а не племенной жеребец.
