— Не преступая заповедей.
— Да, но ты не венчалась в церкви, а я разведен…
Нашарив припухшие губы, я осторожно взял их в свои. Холод неторопливо переместился к ступням. Вскоре согрелись и они…
Женщина приходила ко мне в течении почти месяца. Смотавшись на Украину, торопилась обратно. Я помогал как мог — носил сумки, прятал у знакомых лавочников колбасу, чтобы в случае задержания не конфисковали всю. Она не просила поддержки деньгами, рассчитывая лишь на свои силы. Да и я после загулов с трудом вставал на ноги. Пьянки прекратились, количество выкуренных сигарет сокращалось тоже. У нас образовалась почти семья. Кажется, она увлеклась мною. Мне тоже было приятно с ней. С каждым разом о Людмиле вспоминал все реже, но о Данилке не забывал никогда. В одну из очередных встреч мы лежали в постели и перекидывались глупыми фразами. Наконец-то затопили и в комнате было тепло.
— В первую ночь я испугалась, — хихикала она. — Думала, нарвалась на полового гангстера.
— Показалось долго? — удовлетворенно хмыкнул я. — Твой, наверное, как воробей.
— Да, он слабее тебя. Но дело не в этом, теперь мы почти не живем. Просто у тебя длиннее и я подумала, что пришел мой последний час. Кроме своего больше никого не знала.
— А сейчас как?
— Нормально, ничего особенного. Приятнее, конечно, но не так, как ахают бабы.
— Ну да, вам подавай такой, чтобы уши отлетали.
— Я же сказала, что разница небольшая, — женщина задумалась. Затем чуть развернулась в мою сторону. — Ты давно к своим не ездил?
— Что толку, — вздохнул я. — Не открывают. Каким стал Данилка, даже не знаю. Дети в этом возрасте растут быстро. Наверное, уже ходить учится, лепетать что-то.
Где-то с полчаса, не замечая, что подруга отодвигается все дальше, я распространялся на эту тему. Говорил, что и сам в детстве не получил достаточного тепла, потому что воспитывался в неполноценной семье. После революции и Великой Отечественной войны однобокость общества стала привычным делом, все больше отклоняющимся в негативную сторону. А Данилка еще маленький, в этом возрасте он просто обязан чувствовать рядом мужчину. Хотя бы лет до двенадцати, чтобы успел впитать мужское начало, не хныкал и не прятался за материнскую юбку по любому поводу. Иначе может вырасти сентиментальным гермафродитом, имеется ввиду характер, не способным отстоять свою точку зрения, тем более, вынести ее на широкий круг обсуждения. Семья у людей с однобоким воспитанием тоже редко складывается удачно. Преобладают ссоры и, как следствие, разводы, потому что парень или девушка никогда не слышали противоположной, более умудренной опытом, стороны. А что может дать одинокая мать, тем более отец. У них одна мысль — накормить, обуть, одеть, поднять на ноги. То есть, вырастить. А кем он станет, к чему у него склонности — способности, второстепенный вопрос, ответить на который просто нет времени.
Отобрав у меня часть одеяла, хохлушка отвернулась к стене.
— Ты что? — не понял я. Подумал, что утомил ее нудными рассуждениями. — Спать уже захотела?
— Больше я к тебе никогда не приду, — после долгого молчания еле слышно ответила она.
— Почему? Что случилось?
Но я уже и сам понял никчемность вопроса. Во первых, у нее почти такая же ситуация, во вторых, я слишком разоткровенничался о непреходящей тяге к своему сыну, в третьих, вернее, в главных, она, видимо, на что-то рассчитывала. Может быть, на совместную жизнь. В мыслях успела воздвигнуть воздушный замок. Ведь до этого вечера все протекало прекрасно. А я одним движением языка слизнул его, не позаботившись оставить хотя бы фундамент. Тогда оставалась бы какая-то надежда построить заново еще один, даже крепче прежнего, потому что откровения говорят о доверии. Но в том-то и дело, что я не просто откровенничал, а признавался в большой любви к своему ребенку. Чутким женским сердцем она поняла это сразу. Переубеждать, тем более, оправдываться представлялось не только поздно, но и бесполезно. Поэтому я встал с кровати, оделся, выскользнул за дверь. Комок на площади перед магазином работал на полную катушку. Выбрав самый дорогой ликер и необыкновенную шоколадку, я приплюсовал еще бутылочку коньяка, пошел обратно. Расставаться, так по человечески. Она этого заслужила, в первую очередь, преданностью.
Утром она ушла. Навсегда. Некоторое время я еще высматривал ее среди колбасниц, но женщина, видимо, перестала ездить в Ростов, променяв его на тот-же Таганрог. Цены везде одинаковые, а путь даже ближе. Странно, несмотря на ощутимую потерю, я совершенно бросил пить. Ребята одобрительно похлопывали по плечу:
— Есть характер, есть. Теперь мы видим, что в роду у тебя были не одни холопы, а кое-кто покруче. Например, староста села.
В один из декабрьских дней ваучеристов облетела весть, что нахрапистого кавказца, начальника уголовного розыска районного отделения милиции, застукали на взятке.
— Подставили, — убежденно констатировал данный факт Саня Хохол. — Зацепил капитально одного из наших с базара, мол, будешь платить каждый месяц. А у того связи в областном управлении, может, родственник. Чекисты вручили меченые баксы, чтобы в виде откупа передал мордовороту. Во время сделки приловили.
— Ты знаешь его? — спросил Скрипка.
— Знаю, но высвечивать не собираюсь.
— Теперь ему хана, работать, как пить дать, не дадут.
— На-ка, выкуси, — сунул Хохол кукиш под нос Скрипке. — Как пахал, так и продолжает. А начальника уголовки убрали. До пенсии, говорят, оставалась немного. Не будет наглеть.
— Если с каждого по соточке, по двести баксов, то наварчик приличный, — шмыгнул носом Сникерс. — Самые крутые из нас никогда таких денег не имели.
— Заметь, в среднем, — подсказал Коля. — Не считая приловов на месте, когда ты с клиентом не успел разойтись. Поэтому он и барражировал по нашим рядам каждодневно. Другие пришли, пивком, там, сигаретами побаловались и отвалили, потому что понимают, закон спущен на тормозах. А если его придерживаться, в России нового ГУЛАГа не хватит. Всех безработных надо брать, которые ваучерами, долларами, тряпками, сигаретами занимаются. А жрать на что?
— Проблема посерьезнее, — пощипал губы Аркаша. — Идет спланированное разделение общества на бедных и богатых. Если грубо вмешаться в этот хаотичный процесс, то новой революции не избежать. Поэтому дают возможность нажиться любому посообразительнее тупого соседа. Подойдет время — и лавочку прикроют.
— И когда оно подойдет? — насторожился Скрипка.
— Тебя давно пора раскулачивать, — цыкнул слюной сквозь зубы Сникерс. — Пальто бы новое купил, брюки. Стоишь, нас позоришь. За копейку готов удавиться.
— Неправда, — защитил Скрипку Аркаша. — Недавно он одному оперативнику уступил для его сына старую скрипку за семьдесят тысяч. А цена ей под два лимона. И звучит — не сравнить с деревянными магазинными.
— Конечно, приобрел за червонец у какого бедолаги, а продал за семьдесят штук, — съязвил Сникерс. — Старый барыга, да чтобы свое упустил. Хотя, надо признать, своего рода подвиг. Писатель, вон, в который раз влетает на ваучерах. Сколько набрал, художник?
— Поменьше, чем у тебя билетов Мавроди, — огрызнулся я.
— Свои «мавродики» я уже вернул на перегонах машин, а ты заторчал капитально. Ваучеру полный капут.
— Действительно, вложил бы в инвестиционный фонд, чтобы совсем не пропали, — посоветовал Аркаша.
— В какой? — поднял я глаза. — Нигде не принимают, даже в Москве.
Приближался новый тысяча девятьсот девяносто пятый год. Два месяца я не пил и не курил. За это время успел приобрести магнитофон «Филиппс». Ковровое покрытие на пол. На старый, залитый вином, затруханный пеплом, палас невозможно было смотреть. Купил обновы из одежды, обуви, взял в комиссионном хрустальную вазу. За три дня до события выбрал на площади пушистую сосну, правда, теперь с одной вершиной. Ребят по прежнему грабили в подъездах, встречали на улицах шакалы. У кого-то вырвали сумку с деньгами, кто-то попал в больницу, сорвался в пьяный омут сам. Меня пока Бог миловал, хотя давно заметил на родной площади перед магазином, сразу за которым стоял мой дом, дефилировавших туда-сюда базарных кидал. Контактов старался не заводить. Кивнул издалека, перекинулся парой незначительных фраз и сразу домой, несмотря на настойчивое желание последних поговорить. Неприятные личности. Смущало и то, что они объявились в нашем районе. Да что с меня брать, самый бедный на рынке ваучерист. А если входил в штопор, то бабки летели в разные стороны как голуби. Подходи любой, кто жаждет выпить, все равно не вспомню, кому отдал пятидесятитысячную купюру на бутылку вина. Значит, спрашивать не с кого.
Перед самым праздником я увидел крутившегося невдалеке старшего сына Людмилы Антона. Подозвав к себе, с нетерпением начал расспрашивать об их жизни, о Данилке.
