Утром я был уже на рынке. Настроение то ли праздничное, то ли повышенное. Как у всех людей, даже нищих. Им лафа, ни забот, ни хлопот, народ подобрел. Один, спозаранку навеселе, не успел загнать последнее обручальное кольцо, как тут-же отвалил бродяге пятитысячную купюру. Поделился сразу и радостью, и нуждой.
— А потом член без соли станет жевать, — с раздражением в голосе констатировал этот факт Аркаша. — Хоть убей, не понимаю таких поступков. Тупость поголовная, что ли?
— Последнее не жалко и разделить, — попробовал объяснить поведение мужика я. — Один хрен больше не прибавится.
— Но убавилось, на пять тысяч. Лучше бы своих детей порадовал лишним килограммом печенья, — покраснел от возмущения Аркаша. — Можно было обойтись сотней — другой рублей. С миру по нитке — голому рубашка.
— Загадочная русская душа, — шмыгнул посиневшим носом Скрипка. — Не прикажешь, что хочу, то и ворочу.
Сердито посопев, Аркаша сплюнул под ноги, занялся пересчитыванием купонов. Затем повернулся к Скрипке:
— У нас писатель такой. Напоит, накормит свору подзаборных алкашей, в благодарность они его обворуют. Притащится с бодуна на базар с несчастной сотней тысяч рублей, накрутит какую-то сумму — слава Богу, талант есть, к нам клиенты реже подходят, чем к нему — и снова тасуется с отбросами общества. Кого ублажает, никчемных людишек? Его слова, что они отобрали у предков имение, пустили в распыл всю Россию. Ничего полезного не сделали и не сделают, кроме как оберут до нитки и пропьют. Нет, опять к ним. Лучше бы внучку с сыном озолотил, коли самому деньги не нужны.
— Барская привычка, — поддакнул Скрипка. — На Руси всегда дуроломов было навалом. Взять хоть Савву Морозова, на столах между бутылками танцевал и помогал революционному пролетариату. Дикость, необузданный характер, — он обернулся ко мне. — Смотри на Новый год не напейся. И без штанов останешься, и без квартиры. Могут и убить. Сам рассказывал, что кирпич в мусорном ведре нашел. Капли в рот не бери.
Зябко поежившись, я отошел от коллег поближе к дверям магазина. Подумал, что зря взял бутылку шампанского. Неужели не утерплю, два месяца держался. Значит, характер есть.
Торговля долларами и купонами шла вяло. «Новые русские» притормозили баксы в надежде на очередной скачок посленовогодних цен, хохлов, как я предполагал, приехало мало. В основном, люди несли последние золотые украшения, серебряные изделия, старинные вещи. Я купил мужской массивный серебряный перстень, правда, с инициалами, маленький золотой кулончик в один грамм весом и пару серебряных подстаканников. Аркаша выудил серебряную, сплетенную из тонких ниточек, кольчужку, непонятно для чего предназначенную, но весьма эффектную. Скрипка приобрел стеклянную, оплетенную серебряным орнаментом с замысловатой геральдикой, треугольную бутыль с вогнутыми боками. Вокруг нее разгорелась дискуссия. Кто-то предположил, что это греческая посудина, которую мореплаватели кидали в море, своего рода почтовый ящик. Или испанская, времен Колумба. Рыбки всякие, осьминоги, стекло зеленое, старинной варки. То, что посудина древняя, никто не сомневался, а вот латинские буквы на дне так и остались загадкой. После праздников Скрипка решил отволочь ее в музей. Все-таки реликвия, если, конечно, ее не выкупит любитель «жареного» Алик. Затем принесли карманные часы Павла Буре, правнук которого сшибал миллионы долларов, играя в хоккей за одну из профессиональных канадских команд. Вот и не верь после этого ученым, в отличие от «гениального» Трофима Денисовича Лысенко утверждавшим, что гены наследуются.
— Хорошие часики, — то и дело вытаскивал их из кармана Скрипка. — Как ты думаешь, пойдут за сто пятьдесят штук?
— Вряд ли, — попытался разочаровать я хитрого армянина, которому вещица досталась за восемьдесят тысяч рублей. — Шестьдесят не дадут. Дужка над заводом сломана, циферблат пожелтел, третья крышка вообще отсутствует.
— Найдем, почистим, подправим, — не сдавался Скрипка. — Главное, ход отличный, тихий, четкий, никаких перебоев. Деду — часовщику отдам, он их мигом приведет в порядок.
Подошел клиент с немецкими марками. Все купюры с серебряными пунктирчиками сбоку лицевой и оборотной сторон. Двадцатимарочники украшены прелестными женскими лицами, приятно брать в руки. Я выкупил сто марок. Западногерманская валюта едва не опережала в росте американский доллар. Прав был Мстислав Ростропович, когда указывал на то, что побежденная страна живет богаче страны — победительницы в десятки раз. А его обзывали евреем, предателем. Впрочем, как и бедного Сахарова, впервые с трибуны новоявленного российского парламента бросившего в зал, что советские бомбардировщики накрывали с воздуха советские же позиции в Афганистане. То же самое происходит сейчас и в строптивой Чечне. Слава Богу, сначала додумались раздолбать дудаевскую авиацию на аэродроме близ Грозного, иначе Москва была бы похожа сейчас на Берлин времен конца Второй мировой войны. Возня с чеченцами теперь предстоит долгая, несравненно дольше, чем с афганскими душманами. Исламисты непримиримее христиан, вера их жестче. На базаре чеченцы изредка появляются тоже, но далеко не ровня остальным национальным группировкам. Прекрасные иномарки, великолепные костюмы, лица холеные, взгляды холодные. Если какой надумает подойти, то с предложением взять бриллианты, сразу большую партию. Да куда там. Со всех ваучеристов вряд ли соберешь нужную сумму денег.
— Отделять надо было. Немедленно, — как один высказывались на сходках ваучеристы после объявления начала военных действий в Чечне. — Вывезти всех русских с предоставлением тотчас жилья в России и перекрыть границы наглухо. Мало фальшивых авизо, пятидесятитысячных купюр? Или кровавых разборок в Москве, других городах? Всего три миллиона тонн нефти в год из всех чеченских скважин. У нас одна тюменская выбрасывает больше. Имперская мания, видите ли, Россия едина и неделима. Ну так получайте. Вокруг одни Ленины, скоро послать будет некого. Тьфу, залез холоп на трон и готов весь мир к рукам прибрать.
Это выражали свое мнение абсолютно неполитизированные граждане, для которых деньги были главным мерилом всего. Что думали простые люди, догадаться не трудно. Но правительству возникшая проблема представлялась в ином свете. Разве жалко молодую поросль, когда выявилось столько лишних людей? Пусть воюют, гибнут, зато мысли остального народа отторгнуты от насущных проблем, от того, что творится в стране вообще.
Спрятав дойчмарки во внутренний карман дубленки, я осмотрелся вокруг. Ребята уже принялись отмечать Новый год едва ли не лучше конца приватизации. Взрывались петарды, хлопали пробки от шампанского. Обнаглевшие поддатые ваучеристы в обнимку со штатными сотрудниками милиции и даже омоновцами сосали из банок пиво, рвали зубами вяленых рыбцов и, не снимая табличек, бродили вдоль коммерческих ларьков взад — вперед. Если кто из людей подходил с простеньким товаром, то сами менты помогали сбить цену. При клиентах с долларами, они смолчали или отворачивались в сторону, а с золотом настораживались, готовые в любой момент подхватить под руки незадачливого продавца, отвести в базарное отделение милиции, где тот, естественно, пытался откупиться. Время приближалось к четырем часам дня. Аркаша со Скрипкой ушли домой, напомнив мне на прощание о вреде пьянства. Коля несколько раз предлагал стакан с шампанским, но я твердо стоял на своей позиции, чем заслужил одобрение со стороны ребят. Подошли ваучеристы, работающие внутри базара. Гомон, громкие радостные восклицания усилились. У каждого на плечах болтались набитые деньгами сумки. Почему бы не повеселиться, не позволить себе глоток хорошего вина после всех, оставшихся позади, великих трудностей. После взлетов и падений, накладок и крупных успехов. Год завершился, второй, полный, не считая маленького хвостика из девяносто второго года, с сентября которого началась великая приватизация государственного имущества его истинными владельцами. Потеха. Созданное своими руками пришлось приватизировать самим же. Знакомые ребята все чаще похлопывали по плечу, предлагая то пива, то вина. Если объявится кто из друзей — литераторов, не устоять. Поэтому я снял табличку, сунул ее в сумку и, стараясь остаться незамеченным, подался в сторону автобусной остановки. На сегодня хватит и тех тысяч, которые удалось сбить, иначе при такой бурной радости с абсолютной потерей контроля, можно влететь капитально. За потехами ваучеристов кровожадно следили из толпы вокруг шакалы, алкашня и просто обыкновенная мразь, готовая перерезать горло за несчастную тысячу рублей.
Быстро свечерело. Город готовился к празднику. Вокруг, на протянутых поперек освещенных улиц проволоках, раскачивались поздравления, в витринах магазинов сверкали игрушками разряженные елки. Кажется, богаче, щедрее застойных и даже коммунистических времен, но что-то не так. Теперь к этой роскоши руки запросто не протянешь. Зайдя в заваленный продуктами магазин на Ворошиловском проспекте, набрал в комиссионном отделе хорошего сыра, сухой колбасы, апельсинов, яблок, и не спеша направился на автобусную остановку напротив центральной городской больницы. Только сейчас вдруг заметил, что люди, в основном, одеты лучше прежних годов. Добротные пальто, дубленки, кожаные меховые сапоги, пушистые шапки. Народ, пока не слишком поздно, выставлял себя на показ, на многолюдных перекрестках щедро делился с нищими и стариками. Ближе к ночи этого уже не будет. Город опустеет, словно вымрет. По широким проспектам примутся носиться только шальные иномарки, карманы владельцев и пассажиров которых будут отягощены плотными пачками денег, да пистолетами со взведенными на всякий пожарный курками. Ростов есть ворота в Северный Кавказ. А в южных городах конфликты разрешаются тихо и мгновенно. Не как в северных — длинно и шумно с горой отборных матерных слов.
