Ознакомительная версия.
Колосов заставил себя подняться в три часа утра: ем) не терпелось приехать на базу как можно раньше. Было холодно. Из безмолвных переулков тянуло каменной плесенью, город еще видел седьмые сны. Но небо на востоке уже начинало бледнеть. Затем тьма в считанные мгновения словно растворилась, ушла куда-то, оттеснённая полосами прозрачно-зеленого и фиолетового цветов Диск луны на ущербе вылинял, истончился, и еще ярче засияла утренняя звезда — пастушеская Венера. Всю дорогу до Новоспасского Никита видел ее перед собой, точно настырного светляка, зависшего над пустынным шоссе. Звезду не заслоняли тучи, и это уже вселяло надежду на удачу.
К базе он подъехал со стороны Спасска. Свернул с дороги, загнал машину в ельник. Бережно вытащил из салона увесистую спортивную сумку и зашагал вдоль бетонного забора к пролому.
В сонном лесу царила торжественная чуткая тишина. Из сырых ложбин и оврагов ветерок доносил запах мокрой травы, гниющей листвы, земли и хвои. И еще в лесу чуть кисловато, но вкусно пахло грибами. Никите попался под ноги роскошный пунцовый мухомор, потом еще один, еще. Он хотел было сшибить их ногой, но потом пожалел.
У пролома он остановился. Прислушался. Нет, лес абсолютно безмолвен и здесь, с внешней стороны забора, и там, на территории базы. Ели, березы, дубы, рябины и сосны — точно частокол на фоне светлеющего неба. Он, пригнувшись, нырнул в дыру. Шел, озираясь, выбирая место для своей грядущей…
— На охоту никак собрались, товарищ майор? Никак важный зверюга наклевывается? — так сказал дежурный по оперативно-техническому отделу, накануне вечером выдававший Колосову спецтехнику — мощную оптику и набор хитрых «ушей» — приспособлений для прослушивания на дальнем расстоянии. — Будьте покойны, для любой охоты эти игрушки сгодятся. Даже на сверхкрупную дичь. Пользоваться знаете как?
Колосов кивнул: со спецтехникой он дружил давно и серьезно.
Главным объектом наблюдения он выбрал сектор первый — обезьянник. Если на базе и происходит нечто странное и зловещее, истоки, судя по всему, надо искать у предков. Приближаться к клеткам не стал из осторожности: еще почуют макаки, гвалт поднимут. Подслушивающий «жучок»-микрофон закрепил на березе метрах в двухстах от клеток. Тщательно настроил приемйое устройство: загорелся красный индикатор — вроде работает. Теперь настала очередь позаботиться о том, чтобы выбрать наиболее удобное место для визуального наблюдения.
Самый оптимальный вариант, конечно, был «верхний». Колосов придирчиво осмотрел несколько деревьев: то слишком сухое, это тонкое, то — гладкое без сучков. Подходящей оказалась дикая груша, корявая, старая и какая-то уютная: на развилке ее толстых ветвей так и тянуло свить теплое гнездышко. Никита с огромной осторожностью пристроил оптику, затем вскарабкался сам: «Эх, кто тут Тарзан, еще поглядеть надо. Только наши б не узнали, а то засмеют». Кое-как закрепившись страховкой, он начал настраивать гляделки — так непочтительно именовали эти великолепные цейсовские изобретения бывалые асы из оперативно-технического. В дополнение к ним у него имелся и мощный полевой бинокль, его, к счастью, и настраивать было нечего.
А потом потянулось долгое томительное ожидание. Первые лучи солнца уже сушили росу на траве и листьях. Птицы проснулись и завели свой вечный мелодичный треп в густых кронах. Заметно потеплело. И Никита тихонько начал дремать.
Из предосторожности он все же надел наушники — не пропустить бы чего в этой нирване, еще раз проверил страховку. Глаза его слипались, веки тяжелые, он чувствовал — еще мгновение, и он… Резкий злобный визг едва не сбросил его с дерева. Он поправил наушники, умерил громкость на приемнике и прильнул к окуляру: обезьяны проснулись. Все было отчетливо видно, слышно довольно сносно, но с какими-то трескучими помехами, однако он пока не чувствовал в себе жилки натуралиста-любителя, а потому оперся спиной о ствол груши, вытянул поудобнее ноги и подставил лицо солнечным лучам, пробивающимся сквозь листву: бог с ними, с макаками, успеем еще налюбоваться.
Так прошел час, миновал второй. Около половины седьмого у клеток наконец-то появился заспанный лаборант. «Ага, маменькину сынуле теперь тут ночевать разрешают. Калязиной-то нет. Вот он и радуется на природе. Ну и куда же ты у нас, сынуля, чешешь?»
Лаборант «почесал» в неизвестном направлении — скрылся за углом обезьянника. Минут через двадцать вынырнул с ручной тележкой, нагруженной овощами и фруктами. Предки встретили его ликующим уханьем, суетной мимикой и одобрительными жестами.
Колосов лениво наблюдал процесс кормления приматов. Суворов клеток не открывал. Металлическим крюком он вытягивал кормушки на безопасное расстояние, накладывал порции овощей и с грохотом задвигал обратно. В семь у клеток появился второй посетитель — Званцев. Голый по пояс с махровым полотенцем на шее. Он похлопывал по прутьям, бормоча что-то нечленораздельно-ласковое. До Никиты в наушники доносилось: «Молодец, дурачок… жуй хорошенько…» Словом, демонстрировалась полная идиллия взаимоотношений. Никита навел объектив на Хамфри. Тот сосредоточенно трудился над кормушкой. По бороде его текла слюна. Куски яблок, репы и дыни исчезали с удивительной быстротой. «А и верно, классная оптика, — отметил Колосов. — Какое четкое приближение объекта. А ты, смазливый мужичок, оказывается, предок. Вон как на тебя дама пялится».
Флора, прильнув к боковой сетке, угрюмо наблюдала, из своей клетки за соседом. Видимо, ей мерещилось, что Хамфри достались лучшие куски.
И тут на дорожке появился Ольгин в спортивном костюме цвета болотной ряски. Обезьяны мигом встревожились. Чарли заметался из угла в угол, затем вскарабкался на сук, укрепленный под самым потолком. Флора ощерилась. Хамфри тоже прекратил есть. Он уцепился длинными руками за прутья и замер.
— Ешь, — произнес Ольгин. Колосов слышал его хрипловатый баритон в наушниках совершенно отчетливо. — Ну-ка ешь, тебе это сегодня особенно нужно. Я кому сказал.
Никите показалось, что антрополог подкрепит свой приказ нажатием кнопки на том самом «мозговом раздражителе», однако ничуть не бывало. Ольгин достал из кармана яблоко, показал обезьяне, надкусил, затем швырнул в клетку. Хамфри помедлил, затем потянулся к огрызку.
Ольгин направился к ветпункту. Потом прошло еще бог знает сколько времени. Солнце уже жарило вовсю. Никита ослабил страховку, скинул куртку, оставшись в футболке и джинсах: терять удобный пункт наблюдения из-за солнцепека он не собирался.
Только около одиннадцати ему наконец-то довелось увидеть нечто весьма странное, если не сказать больше.
Первой на этот раз появилась Иванова. За ней Ольгин и Званцев несли какой-то металлический чемодан. Его аккуратно поставили на гравий рядом с клеткой Хамфри. Начали раскрывать, раскладывать. Оказалось, что это прибор с проводами, сферическим экраном и наборной клавиатурой. «Осциллограф, что ли? — недоумевал Никита. — Вроде не похоже». Иванова села на раскладной матерчатый стульчик перед прибором и начала там что-то настраивать, подключать. И тут же треск в наушниках Колосова стократно усилился: появились мощные радиопомехи. Чертыхаясь, он прильнул к объективу.
Ольгин уже возился с запором, открывая клетку Хамфри. Обезьяна поднялась, ощерила клыки, с силой ударила себя несколько раз кулаками в грудь. Ольгин что-то говорил, видимо, успокаивая. Подошел Званцев, на миг закрыв собой всю картинку. Видимо, как раз он и пустил в дело «раздражитель», потому что Никита увидел, как Ольгин безбоязненно заходит в клетку, а Хамфри лежит на полу: морда его искажена, он визжит, однако не двигается и не защищается.
На голову обезьяне надели нечто вроде закрытого шлема с проводами. На волосатые запястья и щиколотки — резиновые манжетки. Колосов торопливо переводил объектив с одной точки наблюдения на другую. Вот Иванова склонилась над аппаратом. Званцев ей помогает. Они делают все четко, слаженно, быстро, видно, что не впервые. А Ольгин вытаскивает из нагрудного кармана что-то… что… Колосов увеличил резкость до максимума: ага, это шприц и ампула. В наушниках щелкнуло, потом донеслось:
— Вклю… осторож… — голос Званцева словно из гулкой бочки.
Ольгин сделал Хамфри укол в предплечье, прошло минуты две, и вдруг… Никита вздрогнул, покрылся холодным потом: наушники раздирало от дикого мучительного воя, словно волчья стая, попавшая в капкан, остервенело грызла ущемленные лапы. Вой вибрировал на самой высокой болевой ноте, потом опустился до рева, хрипа, стона. Хамфри широко разевал пасть и кричал, кричал. Никита не мог более этого выносить, сдернул наушники.
— Болевой синдром… Сердце… выдержит… — доносилось из них. Словно кузнечики стрекотали там металлическими голосами. Но все это перекрывалось приглушенным расстоянием, однако ясно различимым воплем терзаемого существа.
Ознакомительная версия.
