— Странно, что это говоришь ты, — ответила она. — Ведь это она познакомила нас. Она привела тебя в дело.
Тео сжал губы, отвел глаза, потом снова устремил их на Тересу. Казалось, он в раздумье — словно делает выбор между двумя объектами своей преданности или, вернее, взвешивает свою преданность одному из них.
Преданность далекую, полинявшую. Изжившую себя.
— Мы с ней хорошо знаем друг друга, — заговорил он наконец. — Или знали. Поэтому я отдаю себе отчет в том, что говорю. Она с самого начала предвидела, что произойдет между нами — тобой и мной… Я не знаю, что было в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, да мне это и не важно. Я ведь никогда не задавал тебе вопросов. Но она не забывает.
— И тем не менее, — настойчиво повторила Тереса, — именно Пати свела нас с тобой.
Тео набрал в легкие воздуха, будто собираясь вздохнуть, но так и не вздохнул. Он смотрел на свою левую руку на столе — на обручальное кольцо.
— Может, она знает тебя лучше, чем ты думаешь, — ответил он. — Может, подумала, что тебе нужен кто-то… в разных качествах. И что со мной ты не рискуешь.
— Не рискую? Чем?
— Влюбиться. Осложнить себе жизнь… — Он улыбался, и от этого показалось, что он шутит. — Возможно, она увидела во мне замену, а не соперника. И, пожалуй, в некотором смысле она была права. Ведь ты никогда не позволяла мне переступать черту.
— Мне перестает нравиться этот разговор.
Как будто услышав ее слова, в дверях появился Поте Гальвес. В руке он держал мобильный телефон и выглядел мрачнее обычного.
— Что случилось, Крапчатый?
Киллер нерешительно топтался у порога, не переступая его. Почтительный, как всегда.
— Простите, что помешал, — выговорил он наконец. — Но, сдается мне, это что-то важное. Похоже, у сеньоры Патрисии проблемы.
***
Это больше, чем проблема, поняла Тереса, оказавшись в отделении скорой помощи городской больницы в Марбелье. Обстановка была типичной для субботнего вечера: «неотложки» во дворе, носилки, голоса, люди в коридорах, суетящиеся врачи и медсестры. Пати сидела в кабинете одного из врачей: наброшенный на плечи жакет, перепачканные землей брюки, недокуренная сигарета в пепельнице, вторая зажата в пальцах, на лбу свежий синяк, на руках и блузке пятна крови. Чужой крови. А еще двое полицейских в коридоре, мертвая девушка на носилках и машина — новенький «ягуар» Пати с откидным верхом, разбившийся о дерево на повороте шоссе к Ронде: на полу пустые бутылки, по сиденьям рассыпано добрых граммов десять кокаина.
— Вечеринка… — объяснила Пати. — Мы ехали с этой проклятой вечеринки.
Язык у нее заплетался, на лице — недоумение и растерянность, как будто она не вполне понимала, что происходит. Тереса знала погибшую — смуглую, похожую на цыганку девушку, в последнее время не отходившую от Пати: ей только что исполнилось восемнадцать, но она была порочна, многоопытна и бесстыжа, как женщина за пятьдесят. Девушка погибла на месте — врезалась лицом в ветровое стекло, когда Пати, задрав ей юбку до самых бедер, ласкала ее на скорости сто восемьдесят километров в час.
— Проблемой больше, проблемой меньше, — холодно пробормотал Тео, с облегчением переглянувшись с Тересой, когда они стояли над телом, накрытым простыней, набрякшей от крови с одной стороны головы (половина мозга, сказал им кто-то, осталась на капоте, среди осколков разбитого стекла). — А теперь взгляни на это с другой стороны. С хорошей. В конце концов, мы избавились от этой маленькой хищницы. От ее выходок, от ее шантажа. Разве нет?.. Это была опасная компания — при сложившихся обстоятельствах. Что же касается Пати, и, кстати, к разговору о том, что ее следует вывести из дела, я думаю: что случилось бы, если бы…
— Закрой рот, — прервала его Тереса, — или, клянусь, ты покойник.
И сама вздрогнула. Внезапно она увидела себя словно со стороны — как она произносит эти слова, не обдумывая, а будто выплевывая, как они и пришли ей в голову: тихим голосом, без размышлений и колебаний.
— Я просто… — начал было Тео.
Вдруг его улыбка точно замерзла на губах, и он воззрился на Тересу, будто видел ее впервые. Потом как-то растерянно огляделся по сторонам, опасаясь, что кто-нибудь мог услышать. Он был бледен.
— Я просто шутил, — наконец договорил он.
Сейчас, униженный или испуганный, он выглядел куда менее привлекательным. И Тереса не ответила. Ей было не до него. Она сосредоточилась на самой себе.
Шарила внутри себя, ища лицо женщины, которая произнесла вместо нее те слова.
***
К счастью, подтвердили полицейские, не Пати находилась за рулем, когда машину занесло на повороте, и это исключало обвинение в непредумышленном убийстве.
Относительно кокаина и всего остального дело можно было уладить с помощью денег, очень тактичных действий, соответствующих хлопот и подходящего судьи — при условии, что пресса не будет чересчур вмешиваться. Жизненно важная деталь. Потому что эти вещи, сказал адвокат (время от времени он с задумчивым видом искоса поглядывал на Тересу), начинаются с сообщения, затерявшегося среди прочих в отделе происшествий, а заканчиваются шапками на первых полосах газет. Так что надо быть осторожнее. Потом, когда с формальностями было покончено, Тео остался позвонить в несколько мест и пообщаться с полицейскими — по счастью, муниципалами алькальда Пестаньи, а не жандармами из дорожного патруля, а Поте Гальвес подогнал к двери джип «чероки». Они аккуратно вывели Пати, пока никто не успел проболтаться или репортеры не разнюхали о происшедшем. В машине, привалившись к Тересе, вдыхая свежий ночной воздух, струящийся из полуопущенного переднего окна, Пати немного пришла в себя.
— Как жалко, — тихо повторяла она; по ее лицу то и дело проносились блики встречных фар. — Как жалко. — Глухим, убитым голосом, не совсем внятно выговаривая слова. — Как жалко эту девочку. И тебя тоже, Мексиканка, — прибавила она, помолчав.
— Мне наплевать, чего тебе там жалко, — раздраженно ответила Тереса, глядя на светофор поверх плеча Поте Гальвеса. — Пожалей лучше свою чертову жизнь.
Пати молча отодвинулась, прислонилась головой к стеклу окна. Тереса неловко поерзала на сиденье. Черт побери. Дважды за этот час она сказала то, чего не собиралась говорить. А кроме того, на самом деле она не сердилась. Вернее, сердилась, но не столько на Пати, сколько на саму себя; в общем-то, ответственность за все лежала на ней — или она считала, что на ней. Почти за все. Поэтому через несколько минут она взяла подругу за руку, такую же холодную, как неподвижное тело, оставшееся в больнице, под пропитанной кровью простыней.
— Ну, как ты там, жива? — тихо спросила она.
— Жива, — ответила Пати, не отодвигаясь от окна.
Она снова оперлась на руку Тересы, лишь когда выходила из машины. Раздевать ее не стали: как только ей помогли лечь, она уснула — беспокойно, неглубоко. Во сне Пати все время металась и вскрикивала. Тереса долго сидела в большом кресле рядом с кроватью: три сигареты, одна за другой, и большой стакан текилы. Сидела почти в темноте и думала, думала. Небо за раздвинутыми шторами было усыпано звездами, в море, за погруженным во мрак садом и пляжем, двигались далекие огоньки. Наконец Тереса встала, собираясь идти к себе в спальню, но в дверях остановилась и, подумав, вернулась. Подойдя к кровати, легла рядом с подругой на самый краешек, стараясь не разбудить ее, и долго лежала так, слушая измученное, надрывное дыхание. И продолжая думать.
***
— Ты не спишь, Мексиканка?
— Нет.
Прошептав это, Пати чуть придвинулась. Теперь их тела слегка соприкасались.
— Мне очень жаль, что все так вышло.
— Не беспокойся. Постарайся уснуть.
Опять воцарилось молчание. Им уже целую вечность не случалось быть вот так, вдвоем, наедине, вспомнила Тереса. Почти с самого Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Или даже без «почти». Она лежала неподвижно, с открытыми глазами, прислушиваясь к неровному дыханию подруги. Теперь Пати тоже не спала.
— У тебя есть сигареты? — спросила она, помолчав.
— Только мои.
— Давай, сойдут и твои.
Тереса встала, подошла к комоду, где лежала сумочка, и достала две сигареты «Бисонте» с гашишем. Огонек зажигалки осветил лицо Пати: набухший фиолетовый синяк на лбу, распухшие, пересохшие губы. Мешки от усталости под глазами, пристальный взгляд на Тересу.
— Я думала, нам удастся это сделать, Мексиканка.
Тереса снова улеглась на спину с краю, взяла с тумбочки пепельницу и поставила на живот. Все очень медленно, чтобы дать себе время подумать.
— Мы это сделали, — произнесла она наконец. — Мы добились очень многого.
— Я имела в виду не это.
— Тогда я не знаю, о чем ты.
Пати придвинулась ближе, повернулась на бок. Она смотрит на меня в темноте, подумала Тереса. Или вспоминает меня.
— Я думала, что смогу это выдержать, — сказала Пати. — Мы с тобой вместе, вот так. Я думала, у нас получится.
