Москва была приспособлена для тихой, неторопливой жизни. Улицы не были рассчитаны на такое количество пешеходов и транспорта. Город гудел с утра и до ночи, как гудел бы улей, в который сселили пчелиные семьи с целой пасеки. Метро только начинало строиться. О нем мечтали, говорили, шутили. Оно казалось почти таким же чудом, как кажутся нам сейчас межпланетные сообщения. Пыль, теснота, грязь, толкучка — это была одна сторона московской жизни. Каждый вечер набитые залы театров, диспуты, лекции, концерты — это была вторая ее сторона. Шумная, бестолковая, противоречивая жизнь кипела почти круглые сутки. Шаркали по каменным плитам тротуаров, по булыжникам мостовой миллионы подошв. Летели, подрубленные под корень, старые деревья на Садовом кольце. Падала и рассыпалась в прах простоявшая века Сухаревская башня. Строился на месте полукустарных мастерских гигантский автомобильный завод. Вся страна говорила о заводе «Шарикоподшипник». Извозчичьи лошадки медленно цокали копытами или стояли, грустно опустив головы. Медленно ползли по рельсам всегда набитые людьми трамваи. На Тверской передвигали многоэтажный дом. Москвичи ходили смотреть, удивлялись, ахали. Это было действительно необыкновенное зрелище. К сожалению, как выяснилось потом, сломать этот дом и построить новый стоило бы гораздо дешевле. Ночевали на бульварах, поджидая, пока освободится место в общежитии, будущие академики и профессора. Вот по такой шумной и бестолковой, заполненной людьми огромной и тесной Москве ехал в медленно ползущем трамвае в управление милиции Васильев.
В милиции были уже предупреждены звонком из ленинградского угрозыска. Ордер на производство обыска в квартире Тихомировой и на задержание Михаила Тихомирова выдали быстро. Место во внутренней тюрьме было забронировано, и обратно Васильева отвезли на милицейском «газике», машине не слишком красивой, но вызывавшей необычайный восторг самим фактом своего существования. Смотрите, мол, автомобиль сделали! Впрочем, учитывая тогдашние дороги, машина была действительно геройская.
«Газик» остановился за два квартала от дома Тихомировой— мало ли что, Миша может узнать по номеру, что она милицейская, и уйти, не заходя домой. Васильев быстро дошел до дома и поднялся на третий этаж. Гранин осторожно перегнулся через перила и, увидев Васильева, в страшном возбуждении сбежал вниз.
— Пришел, пришел! — зашептал он горячо.— Шесть раз позвонил, тетка ему открыла и говорит: «К тебе приходили». Я ошалел прямо. Ну, думаю, повернется и уйдет. Но ничего, не выходил больше.
Васильев позвонил три раза, чтоб не пугать прежде времени Мишу. Открыл худенький желчный старичок, который начал было их отчитывать: мол, написано же, что Тихомировой надо шесть раз звонить, а он тихоми-ровским друзьям открывать не обязан. Васильев и Гранин, не слушая его, прошли в кухню, где стояло восемь кухонных столов, шумели примусы и стирала белье в корыте худощавая крепкая женщина.
— Дома Тихомирова? — быстро и тихо спросил Ва: сильев.
— По правой стороне вторая дверь,— ответила женщина, продолжая стирать.
Васильев и Гранин быстро прошли по коридору и без стука открыли вторую дверь по правой стороне.
Комната была маленькая и заставленная. Большая никелированная кровать с горой подушек, большой, очень старый облупленный шкаф, обеденный стол, покрытый клеенкой, маленький столик с зеркалом, узенький диванчик, на котором, наверно, спал Миша, и в ногах диванчика на полу, у самой стены, два чемодана.
Миша чаевничал. На столе стоял закопченный чайник, лежали баранки и дешевая чайная колбаса.
— Миша? — спросил Васильев.
Тихомиров был невысокого роста, плотный крепыш с рыжеватыми, коротко стриженными волосами. Очевидно, тетка сказала ему, что его спрашивали, и он, видно, сидел и волновался, не зная, кому мог понадобиться в Москве. И хотя, наверно, и не думал, что так скоро могло дело раскрыться и так скоро могли его найти в другом городе, в никому, как он думал, не известном теткином доме, а все же, наверно, тревожно было ему. Исподлобья, настороженно посмотрел он на вошедших в комнату и неохотно ответил:
— Я.
Гранин вытащил наган, Васильев шагнул к Мише и резко сказал:
— Ключи от чемоданов. Ну, быстро!
Сомнений не оставалось: так великолепно удавшееся ограбление было раскрыто. Впереди был суд и в лучшем случае тюрьма. О худшем случае Миша даже боялся думать.
Так ему было обидно! Долгая подготовка, тщательное продумывание каждой мелочи, четкая, слаженная работа и в результате огромная, удивительная удача — два чемодана золота и драгоценных камней,—-и планы на будущее, расчеты, надежды,- И все это пошло прахом, все, оказалось, не стоит ломаного гроша. Все, что было, было напрасно, а того, что должно было быть, никогда не будет. За одну секунду пронеслось у него в голове, что настигнут он именно тогда, когда опасность казалась уже позади, следы запутаны и заметены. Через несколько дней ушли бы и золото и драгоценные камни, и попробуй тогда найди, уличи, осуди! А сейчас все, что раньше было в сейфах, лежит здесь в комнате, в чемоданах, и, конечно же, будет через пять минут обнаружено. Нельзя даже отпираться, спорить, доказывать, что ты не виноват.
— Ключи от чемоданов! — резко повторил Васильев.
— Нет у меня ключей,— мрачно сказал Миша.
Сказал не потому, что надеялся спрятать их, утаить, выбросить. Он понимал, что ключи все равно найдут, а не найдут, так вскроют чемоданы, и все-таки за что-то цеплялся, хотел, если нельзя надеяться, хоть сделать вид перед самим собой, что надежда есть и бороться стоит.
— Руки вверх! — тихо сказал Гранин.
Дуло его револьвера смотрело прямо Мише в глаза. Хмуро он поднял руки. Васильев быстро его обыскал. Ключи на металлическом кольце лежали в кармане пиджака.
— Эти? — спросил Васильев.
— Эти,— хмуро ответил Миша.
Он так и стоял с поднятыми руками под дулом гранинского револьвера, пока Васильев быстро отпирал чемоданы. Он поднял крышку одного. Блеск золота и камней ослепил его. Он опустил крышку, только приподнял крышку второго чемодана, но сразу опустил и ее. Да, драгоценностей было вполне достаточно для ювелирного магазина.
— Здесь все? — спросил он у Миши.
— Все,— ответил Миша.
Тщательно заперев чемоданы, Васильев спрятал ключи в карман брюк и встал.
Миша уже опустил руки и стоял, уставившись в пол. Оружия у него не было, в этом Васильєв убедился. Пусть держит руки как хочет. Гранин спрятал наган. На всякий случай Васильев обвел глазами комнату. Может быть, не все в чемоданах? Может быть, часть спрятана в шкафу или в матраце? Нет, не может этого быть. Он еще колебался, не устроить ли все-таки обыск, но тут увидел Мишину тетку. Пожилая женщина, работница, всю жизнь жившая на маленькую свою зарплату, привыкшая рассчитывать каждую копейку и высоко ценить каждый рубль, вряд ли когда-нибудь даже смотревшая на витрину ювелирного магазина, впервые в жизни увидела чемоданы, полные золота и бриллиантов. Она стояла, сжав руки у груди, и по лицу ее было видно, как она ошарашена и потрясена. Она, кажется, даже не понимала, что племянника арестовывают, что он грабитель, что ему предстоит тюрьма или расстрел. Сокровища ослепили ее. Ей, наверно, казался сказочным этот клад. В ее представлении человек мог украсть пиджак, шубу, бумажник с сотней рублей. Ее поразила не материальная стоимость украденного племянником, а фантастичность, сказочность того, что открылось неожиданно ее глазам в ее бедной и тесной комнате.
— Пошли,— сказал Васильев.
Миша подошел к тетке и проговорил, отводя в сторону глаза:
— Прощайте, тетя. Не довелось погостить.
Тут только тетка скинула оцепенение, охватившее ее от бриллиантов и золота. Она обняла племянника, поцеловала его и трижды перекрестила. Гранин взял чемоданы и пошел к выходу. Тетка открыла ему дверь. Васильев взял Мишу под руку, как берут доброго друга, и так они трое прошли по коридору через кухню, где шумели примусы и соседка стирала в большом корыте, и никто в квартире не понял, что происходит. Просто, подумали, наверно, соседи, приехал к Тихомировой племянник погостить, а теперь пришли за ним друзья и уводят к себе на квартиру; может, у них квартира просторнее, а может, решили куда поехать погулять.
В том же порядке дошли они до милицейского «газика», поставили в ногах чемоданы и уселись все трое рядышком— Миша в середине, Гранин и Васильев по бокам. Миша молчал всю дорогу и заговорил, когда они уже подъезжали к тюрьме.
— Я вам неправду сказал,— заговорил он вдруг, глядя прямо вперед и как будто ни к кому не обращаясь.— Одну вещь я вынул из чемодана. Маленькая брошка, рублей на пятнадцать, не больше.
— Продал? — спросил Васильев.
— Тетке подарил,— ответил Миша.— Очень я вас прошу, не отбирайте у старухи, пусть ей на память останется. Я заработаю, внесу в магазин. У вас в описи, наверно, есть цена.
