В общем и целом Атлантику сверху вниз и Индийский океан слева направо, как заметила Яна, мы пересекли благополучно, не считая упавшей за борт и канувшей в волнах ее косметички. Яна это событие пережила с отменным хладнокровием:
– Да и хрен бы с ней! Там ничего такого нет. Кроме ключей от квартиры. А косметика вся просроченная. Зачерствела.
Я, так вообще, до сих пор не врублюсь – зачем ей косметика? Ну, в школьные годы – ладно, хотелось казаться взрослее и старше. А сейчас? Впрочем, кто хочет понять Яну, тот не раз слезами бессилия умоется. Она как-то утром, безучастно оглядев горизонт слева направо, небрежно и утомленно заметила:
– Тихий океан. Ну и что особенного? Здесь уже который день каждый рассвет на каждый закат похож. И наоборот. Только в разное время. И в разных местах: этот справа, тот слева. Не оригинально.
Вот тут она, наверное, впервые в жизни оказалась не права…
Пятый месяц мы болтались в мировых океанах. Сначала пересекали, спотыкаясь на неспокойной волне, Атлантику, потом парились в Индийском океане, а теперь безнадежно штилевали в Тихом.
Который день воды этого великого океана не морщились даже легчайшей рябью. Жаркое солнце обесцветило синеву моря и неба. Они слились вдали в одно безрадостное целое, мутно-серое, застывшее. Исчез горизонт по всему необозримому кругу…
К штилю (весьма своевременно) добавились и бытовые проблемы. Забарахлил секстант. В топливном баке открылась течь. И мало того, что мы остались без солярки, она еще и подпортила часть продуктов. Иссякали запасы пресной воды. Душем теперь пользовалась только Яна, а мы умывались забортной водой.
Все эти тягостные дни на борту велись пустые разговоры. Типичные для затянувшегося штиля.
Янка беззаботно валялась под тентом, на крыше рубки, курила, стряхивая пепел за борт.
Старина Нильс на носовой палубе свесил ноги за борт и пытался ловить рыбу. Семеныч сидел рядом и давал ему практические советы.
– Это тебе не крыс ловить, – сказал он.
– Что ж, по-вашему, – обиделся Нильс, – рыба умнее крысы?
– Не знаю, не знаю, – Семеныч, посмеиваясь, качал головой. – Может, крысолов умнее рыболова.
Пятый член экипажа – Серега Понизовский, в зеленом тропическом шлеме и белых шортах, – возился с секстантом, ловил в зеркальце то раскаленное солнце, то несуществующий горизонт – пытался определить наши координаты.
– Заблудились? – Янка щелкнула окурок за борт, перевалилась со спины на бок и презрительно добавила: – Мореходы! Синдбады!
– Приготовить вам коктейль, Яна Казимировна? – миролюбиво предложил Понизовский, отложив бесполезный прибор.
– Нет уж! Сам пей свой винегрет! Семеныч! Водочкой угостишь? Из фляжки.
– В такую жару? – фальшиво ужаснулся тот. – В самый полдень?
– Все равно делать нечего.
Довод, конечно. Даже для непьющего человека.
В своих пристрастиях (бытовых, не политических) наш экипаж тоже разнился. Понизовский, западного склада мен, предпочитал всем напиткам какие-то, собственной рецептуры, коктейли. Которые называл компотом, а Янка – винегретом.
Вся остальная команда отдавала предпочтение водочке из неистощимой фляжки Семеныча. Где он ее пополнял, из каких запасов – так и осталось во мраке тайны. Факт, однако, в том, что ни «на донышке», ни полупустой эта волшебная фляжка не бывала. Может быть, потому, что, наклоняя ее над рюмкой, Семеныч приговаривал волшебные слова:
– Да не оскудеет вовек.
– А вы, полковник Сергеев, – взялась за меня Янка. – Я вами, друг мой, шибко недовольная. Уже неделю сплю только в объятиях Морфея.
– Кого ты имеешь в виду? Старика Нильса?
– Какой он старик! Ты что, Серый! Он притворяется. Он, знаешь, как на меня зорко поглядывает.
Янке обязательно надо, чтобы на нее кто-нибудь, хоть корова, зорко поглядывал. Или подглядывал. Когда она, например, переодевается в купальник. Впрочем, это редко бывает – из купальника Янка даже ночью не вылезает. Впрочем, какой там купальник. Так, невидимая глазу пристойность.
– Как вам Тихий океан, Яна Казимировна? – любезно справился Понизовский. – Нравится?
– Вот это? Нравится? – Яна удивленно обвела глазами весь этот серый асфальт без горизонта и так же изумленно взглянула на него. – Очень скучно. Вот когда я была в Швейцарии, в местных горах, – это да! Я там два раза ноги ломала. А здесь…
Надо знать Яну. И делать поправки. Она дальше Московской области за границей не бывала. Разве что в чреве матери в каком-нибудь Кракове, где «Польска ще не сгинела». Да и ломать такие ноги в горах… Очень сомнительно.
– Ну, – протянул Понизовский, ему за все это время не удалось расположить к себе Яну. – Здесь тоже опасностей хватает. Акулы, например.
– Я несъедобная, – отрезала Яна с горечью.
Подтянула колени, обхватила их руками и склонила на них голову. Аленушка. Русалка. Седовласая дама, у которой все в прошлом – юные красавцы-поклонники, миллионы роз у ног, безумные вальсы весенними ночами под пение соловья. Грустна, разочарована. Скорее всего тем, что несъедобна.
Семеныч спустился в каюту, где-то там спрятал свою неистощимую фляжку и вернулся на носовую палубу с секстантом.
– Дайте-ка я попробую.
– Еще один мореход!
– Не ори, – сказал он Яне. – Горизонт спугнешь.
– А дышать можно?
– Тихо! Поймал.
Семеныч поколдовал с прибором и, бормоча про себя цифры, нырнул в рубку к таблицам. Нам было слышно, как, напевая что-то бодрое, он делал расчеты. Постепенно мажорность его напевов спустилась до минора. Упала до нуля. Он замолчал. А потом присвистнул. Да так, что подумалось: сделал важное мореходное открытие. Не менее Америки.
Так, впрочем, и оказалось.
Когда Семеныч с секстантом в руке поднялся на палубу и вслух назвал цифры наших координат, даже Янке стало ясно, что мы находимся не только в Северном, вместо Южного, полушарии, но и вообще на другом боку планеты.
– Хорошо, не на Северном полюсе, – с брюзгливым облегчением резюмировала Яна. – Впрочем, у меня-то валенки есть.
Она, пожалуй, одна из нас до сих пор не пала духом.
– Выбрось ты его на фиг, за моей косметичкой, – сказала Яна Семенычу, опасливо косясь на неисправный прибор. – Пока он вообще не взорвался. Пусть им какая-нибудь акула подавится.
А акул вокруг яхты становилось все больше. Они словно чувствовали нашу беспомощность. И терпеливо ждали, когда она неизбежно перейдет в беззащитность…
Густо-темная тропическая ночь. Мрак которой не могли победить даже крупные яркие звезды, низко нависшие над морем. Невдалеке от острова глухо загремела в темноте ржавая цепь – стало на якорь слабо освещенное судно. На берег, с которого посигналили красным огоньком, отправилась шлюпка. Вскоре вернулась, гулко стукнув носом в борт судна.
Сейчас же на палубе началось движение – неясное во тьме и почти неслышное в тиши. Негромкие слова команд, отчетливая ругань на двух языках, поскрипывание лебедок и талей, плеск шлюпочных весел. Пошла разгрузка.
Небо уже светлело, приобрело предрассветный оттенок. Звезды поднялись ввысь и пригасили свой свет. Море просыпалось, лениво потягиваясь длинной зыбкой волной. Разгрузка закончилась.
Шлюпки подняли на борт. На судне выбрали якорь, дали короткий сигнал; с острова ответил одинокий ружейный выстрел. Дымок его подхватил слабый предрассветный ветерок, потащил в сторону и развеял.
Судно развернулось на малом ходу, легло на курс и вскоре исчезло в ярком свете восходящего солнца. Над островом со странным щебетом, будто сыпались по ступеням мелкие камешки, пронеслась стайка морских ласточек.
Через несколько дней, в полдень, на песчаный берег высадилась с нескольких яхт и катеров стайка островитян. Над морем, подобно утреннему щебету беззаботных птиц, разнеслись веселые возгласы, смех, шутки. Бронзовые тела замелькали всюду – на пляже, в банановой роще, на берегу ручья у кристальной воды водопада, у входа в хижины.
Затем все собрались под тенью громадного баньяна и затихли, стоя на коленях. Из ограды «па» – крепости, по-местному, – величественно вышел вождь в сопровождении охраны – двух полуголых парней в венках на голове и шее, с копьями в руках. Сам вождь держал в руке высокий жезл, похожий на посох российского Деда Мороза (только увенчанный не хрустальной снежинкой, а выбеленным временем человеческим черепом), и был одет в красивый мундир капитана торгового флота и короткую плиссированную юбчонку.
Вождь, пришлепывая босыми ногами, прошествовал под баньян, где ему тут же подставили под зад довольно-таки не новое пляжное кресло. Охранники встали по бокам, прижав копья к животу.
Вождь выждал приличествующее событию время и начал говорить. Делая при этом плавные жесты свободной рукой и постукивая жезлом.
Слушали его с почтением и вниманием. Порой вскрикивали, воздевали разом руки к небу, упадали ниц, ударяясь лбами в землю.
