Ознакомительная версия.
— Не мог! Там другие институты!
— В лагерь случайно не попадают.
— Вы суки! Все суки! Суки! — С ним случилась истерика. Он забился в судороге. Слезы потекли, почему-то из одного глаза. Сведенный рот полуоткрылся, оттуда исходило то ли шипение, то ли стон.
Ефим изловчился и с левой врезал старому другу по морде. Голова дернулась, глаза остекленели, но через несколько секунд приступ прошел, и он начал приходить в себя.
— Успокоился? Я тебя в зону не загонял. Свинья грязь ищет сама.
— У нас на поселке подломили ларек. И порезали ларечника, — неожиданно спокойно сказал Атаман.
— Ну и что?
— Участковый пришел, спросил, когда у меня день рожденья. Я еще удивился. Ты за меня на нож полез. Этот днем рожденья интересуется. У меня мать и то не помнила.
— Ну и что?
— Исполнилось четырнадцать, и загребли. Надо же было по ларьку палку ставить*. Ларечник меня опознал. Я, когда первый раз откинулся**, пришел к нему. Он испугался, говорит, нажали.
— А ты что, не при делах был?
— Нет. Не был я у ларька. Меня вообще в поселке не было. Не веришь?
Возраст и жизненный опыт Ефима не позволяли верить уголовникам. Он внимательно посмотрел Атаману в лицо.
У Атамана от напряжения свело челюсти.
— Ты веришь? — Он облизал пересохшие губы.
— Не знаю. Похоже, верю… — задумчиво произнес Ефим. — А где ж ты был, когда ломали ларек?
— У тебя, — осипшим голосом сказал Атаман. — В больнице. Тебя выписывали…
Некоторое время они сидели молча.
— Тебя встречали родители. На белых «Жигулях». А до этого приезжала девчонка, совсем рыжая.
— Анька, — машинально подтвердил Ефим.
— А с самого утра приходил твой друг длинный, который к тебе в лагерь приезжал. А до того вечером — Француз…
— Ты что, всю ночь там околачивался?
— А куда ж мне было деться? Три часа до дома. Я в подвале спал.
— Что ж не подошел, почему потом не написал? Хоть кто-то тебя там видел, могли подтвердить.
— Я — волк, Ефим. Волкам адвокаты не нужны.
— Дурак ты, а не волк. — Береславский включил левый поворотник и въехал в поток. — Где ногу оставил?
— Там же, где и руку. На Северном Урале. Там и так холодно, а в горах особенно.
— Побег?
— Третий. Четыре «ходки». Сейчас вышел. Справка есть. Что еще интересует?
— Почему наколок нет?
— На той руке были, — усмехнулся Атаман. — Мне «партаки» ни к чему. Я и так в авторитете.
— А почему тогда на перекрестке стоишь?
— Слишком много спрашиваешь, — помрачнел Атаман.
— Ладно, отложим. Чем дальше займешься?
— Есть план, Ефим.
— Какой же?
Атаман молчал.
— Так какой же?
— Умирать собираюсь. Рак у меня. Потому и отпустили.
Вот я и в тюрьме. Лежу на нарах, как король на именинах. Кроме меня тут таких королей трое. Воздух спертый, а запах — тюремный. Я в тюрьме в первый раз, но запах понял сразу — тюремный.
Плохо помню все, что было после стрельбы на Тополевой.
Омоновцы сначала меня крепко прижали. Потом разобрались, втихую снимали наручники, носили сигареты и еду. Потом привезли сюда.
Будущие соседи встретили индифферентно. Один поначалу гонорился. Но весть о моих подвигах разнеслась очень быстро, так что никаких притеснений я не почувствовал. Больше всего я сейчас себе напоминаю Леонова из «Джентльменов удачи». Пасть порву, моргала выколю!
Господи, попал в тюрьму, а такой веселый! У меня действительно отличное настроение. Мои дети и жена живы. Благодаря мне. Что ж мне, плакать, что ли?
Конечно, завтра мне будет хуже. А послезавтра — еще хуже. А уж как плохо мне будет через десять лет…
Что я леплю? Я не собираюсь сидеть десять лет! И Ефим не собирается работать без меня десять лет.
Давай, Ефим, давай! Ты — моя главная надежда!
— Не похож ты на умирающего, — задумчиво произнес Ефим, когда прошел первый шок.
— Справку показать? — снова вызверился Ата-ман.
— Я все равно не разберусь. Но на умирающего ты точно не похож. Я умирающих видел. Знаешь что, поедем к Сашке, моему бухгалтеру. У него жена — врач. И как раз по твоей части.
— Мне в больничке сказали, что полгода от силы.
— Где полгода, там и год. А где год, там и десять. — Ефим ни в грош не ставил лагерную медицину. Да, впрочем, и нелагерную тоже. Кроме того, он был фаталистом. С одной только добавочкой: прежде чем погибнуть по определению судьбы, предпочитал помахаться до упора. Жизненный опыт показал, что такая тактика иногда способна менять определения судьбы. — А даже если полгода, их все равно надо прожить. Перекресток — не дело.
— У меня своя голова есть.
— Я невысокого мнения о твоей голове, Атаман.
На этот раз Атаман стерпел молча. Его, конечно, бесило высокомерие и отстраненность Ефима. Еще с тех, «пионерских» времен. За такой ответ другой и «перо» в живот мог схлопотать. Это случалось в богатой Атамановой биографии — своего рода плата за сохранность авторитета. Но Ефим — другой. Он всегда говорит, что хочет. И делает, как считает нужным. Он всегда адекватен, определил бы Атаман, если бы знал это слово. И место Атамана по сравнению с Ефимом — всегда второе.
А самое удивительное, что Атамана это никак не угнетало. После неудачного ночного визита с финкой он принимал все как должное. Вот и сейчас, неожиданно для себя, он смирился с тем, что его судьбой, может, впервые в жизни, руководят другие.
* * *
Автомобиль свернул с шоссе во дворы и подъехал к отдельно стоящему старому девятиэтажному дому. Ефим намерился парковаться, как Атаман дернулся:
— Там менты!
— Где?
У подъезда стоял высокий парень в штатском. Метрах в двадцати, у угла дома облокотился на стену второй. Оба внимательно осматривали приехавших.
Ефим вынужден был согласиться с Атаманом. На бандюков не похожи. А по деловитости и цепкости взгляда их сразу можно было отличить от праздношатающихся. Да они и не маскировались.
— У тебя справка настоящая? — уточнил Береславский.
— Да.
— А чего дергаешься? Мы ж не убивать приехали.
— По привычке, — смутился Атаман. — Мне хоть с десятью настоящими лучше к ним не попадать.
Они вышли из машины и направились к подъезду. Плечистый преградил им дорогу:
— Вы к кому, граждане?
— А почему вас это интересует? — удивился Ефим.
Парень вынул удостоверение и, не выпуская из рук, показал: «Сергей Терентьев, младший лейтенант СОБР».
— Товарищ младший лейтенант! — выпрямляясь, отрапортовал Ефим. — Мы намерены посетить квартиру № 24 с целью нанесения дружеского визита супружеской чете Орловых.
На номере квартиры собровец дернулся. Это насторожило Ефима, отбив всякую охоту развлекаться. Еще больше ему не понравилось, что прислушивавшийся к разговору второй мент сунул руку под куртку.
— Там что-то случилось?
Собровец, не отвечая, достал рацию.
— Товарищ капитан, здесь к Орловым. Двое. Один… — он раскрыл протянутый Ефимом паспорт. — Береславский Ефим Аркадьевич, прописан в Москве, Сивцев Вражек, 38, квартира 20. — Вы Орлову кто? — спросил он у Ефима, получив инструкции.
— Я ему директор, — начиная злиться, ответил Ефим. — Он что, банк ограбил?
Лейтенант, не отвечая, проверил справку Атамана. Продиктовал в рацию установочные данные. Потом проверил служебное удостоверение Ефима.
— Что вас связывает с гражданином Митрофановым?
— Мы вместе сидели в детской колонии, — не удержался Береславский. — Сегодня у нас вечер воспоминаний.
— Орлов тоже с вами сидел?
— Нет. Он сторожил. — Ефим некстати вспомнил, что Сашка отслужил срочную в конвойных войсках. — В чем дело, можете объяснить?
Лейтенант, не удостоив ответом, бросил одно слово:
— Ждать.
Минут через пять, показавшихся Ефиму весьма долгими, рация снова пискнула, и лейтенант приложил ее к уху.
— Можете идти, — получив инструкции, сказал он.
«Что к чему?» — размышлял Ефим, поднимаясь на третий этаж. Все это не нравилось ему. Еще больше ему не понравились капли крови, то и дело попадавшиеся на лестнице. Последние ступеньки он пробежал бегом.
Атаман не проронил ни слова.
Когда в дверь позвонили, у Лены душа ушла в пятки. Она из окна видела охрану у подъезда. И умом понимала, что, промахнувшись раз, убийцы не придут по второму заходу. Но быть такой же беспечной, как сутки назад, уже не могла.
Она осторожно подошла к двери, не забыв прихватить длинный тонкий нож, которым обычно разделывала мясо. Осторожно заглянула в глазок. Все обозреваемое пространство занимала круглая рожа Ефима, и он был необычно серьезен.
Лена открыла дверь и — не успел Береславский войти — кинулась к нему.
— Ефимчик, милый, — плакала она. — Что здесь было!
Лену прорвало. Все, что она весь день старательно запрятывала в дальние уголки, сейчас вышло наружу. Ефим обнял теплые мягкие плечи, прижал ее к себе. Когда-то он обнимал ее по-другому. Но сейчас еще красивая женщина не вызывала никаких чувств, кроме острой жалости.
Ознакомительная версия.
