Мы вышли из мастерской и вернулись в столовую. Даня ушла за новым кофе, а я попытался придумать, что ей делать с коллекцией и кто из моих знакомых может ей помочь. Но мне мешали мысли об убийце. Я набрал дачный номер. Трубку сняли.
— Дядя Адик! Андрей Гаврилыч! Это Оля! Отца нет. Убили соседку! Что вы знаете?! Один сосед видел, что вы были здесь сегодня!
— Да, я был. Это… два часа назад. Мы все осматривали… Борис остался, я уехал. Какую соседку убили?
— Машу! Марию Васильевну! Димкину тещу! Соседа… сейчас, я трубку даю…
Я услышал хорошо мне знакомый, отрывисто-чеканный… у всех милицейских одинаковая манера беседовать с простыми гражданами.
— Андрей Гаврилыч? Вы были здесь, значит, два часа назад? Я попрошу вас приехать сюда. Сами или подвезти? Мы знаем, где вы, там рядом патрульная машина. Так как?
— Подвозите.
— Ждите на месте.
Даня уже давно стояла рядом, упершись взглядом в телефонную трубку, даже когда я положил ее на рычаги.
— Что-то случилось?
— Убили тещу соседа Худур. И пропал Борис. А меня как-то засекли, и, поскольку я там недавно был, сосед им сказал, они меня сейчас туда повезут.
— Зайдут сюда?!
— Я ничего не скажу про бутылку, а ты им скажешь, о чем мы говорили, только без версии об убийстве. Ну… мы говорили, что надо Левины работы продавать, что Худур внезапно умерла, а я приехал, потому что Лева мой старый друг. И все.
— Я боюсь… но я тогда больше молчать буду.
Милиция уже звонила в дверь.
Начали они чрезвычайно бодро:
— Когда он приехал?
— В час и двадцать минут.
— Почему так точно?
— Я его ждала. Смотрела на часы.
Милицейский повертел в руках мое рабочее удостоверение (других документов у меня с собой не оказалось) и швырнул его мне через стол:
— Когда уехали с дачи?
— В двенадцать. Может, без пяти.
— Там что делали?
— Я приезжал к Борису, мы старые друзья, у него недавно убили жену…
— Это знаю. К соседям зачем ходили?
(Получалось, что кто-то, может, сосед из следующего дома, видел очень много чего.)
— Узнавал у соседки, что она видела.
— Зачем? Недоверие к следствию?
— Вот именно.
— И что же она видела?
— Взрыв был именно в доме. Никто ничего в окна не кидал.
— И кто же убил соседку?
— Не я. Когда я уезжал, она была вполне живая.
— Откуда знаете, что ее убили?
— Сейчас по телефону ваши сказали.
— Да? Придется проехать с нами.
— И это сказали. Пока, Даня. Я позвоню. На всякий случай: никого к себе не пускай. Даже из нашей компании.
На улице меня откровенно стерегли с тыла, в машине я оказался между двух верзил. Но не били. Вообще не разговаривали, разрешили курить. Опять — по мосту. Теперь уже слева от меня поплыл в Москве-реке полурастворенный город. Сидящие по бокам и впереди почти не разговаривали, разве что покашливали, кряхтели, сопели, и в этом примитивном, почти первобытном звуковом оформлении я довольно скоро оказался за городом, и удивительно все-таки быстро — на даче.
Обе дочери Худур были здесь, за этот час прикатили и их мужья: один — большой, сутулый, с отвислой губой, второй — юркий, чернявый, миниатюрный. Юные жены держались каждая своего. На особицу торчал костистый, вообще скелетообразный сосед из следующего (я ведь так и думал) по односторонней улице дома. Да, он и видел, что я ходил к теще соседа, но он же видел, как я удалился в город, и точно засек время (совпавшее с моими «показаниями»), он же затем видел еще вполне живую тещу, он же неуверенно доложил, уже при мне, что, кажется, хозяин дачи Борис уехал примерно в двенадцать тридцать по проселку в сторону леса.
— Точно он уехал?
— Не уверен. Машина точно его. И вот так почесала.
За бурыми волнами овражистого поля синел лес. На буграх лиловел уходящий к лесу проселок.
— До леса тут километра три, — определил бровастый и усатый милицейский чин, наверное, тот, что говорил со мной по телефону, — но сейчас мы пройдем к трупу… к телу.
Меня повели к телу. Якобы для опознания. Но, вероятно, для того, чтобы я выдал себя нечаянно оброненной эмоцией.
Тещу убили в саду, прямо под теми окнами, в которых часа четыре назад догоняли друг-друга ее одутловато-бледная физиономия и мое ковыляющее по огороду отражение. Сейчас теща была неузнаваема — подсиненная белизна, черные брови, черные усики. Открыт мутный глаз.
— Выстрелили отсюда, из ихнего сада. Или из окна, — бровастый показал большим пальцем себе за спину (мне стали доверять?), — из пистолета, удар слабый, насквозь обе пули не прошли. И с глушителем. А что она вам рассказала?
— Я говорил, про взрыв. Что никого она под теми окнами не видела ни до взрыва, ни в момент его. Она вот из этого окна смотрела. Взорвалось в доме, в рояле.
— Это тоже она видела?
— Это я определил.
— А нам… нам отец позвонил… — Оля-дочь перебирала досочки штакетника, неведомо откуда взявшись, — чтобы ехали сюда, здесь убивают.
— Странное желание — звать дочерей, где убивают? — спросил меня бровастый. — Теперь поедем в лес.
Меня держали за своего? Мы отправились к машине. Я в последний раз оглянулся на тещу, неудобно и плоско застрявшую в кустах под стеной дома, так неудобно и бессмысленно, что и с дороги видно — лежит труп.
Мы тут же тронулись. Я думаю, у второго офицера было время расспросить дочерей о планах Бориса, если Борис успел о них им (дочерям) протелефонировать. Знали милицейские, наверное, что в тех лесах, к которым мы сейчас стремительно приближались, у Бориса нет знакомых, нет там станции, гаража или вообще жилого места, потому что пятой с нами поехала собака. Мы собирались искать Бориса в лесной местности? Но до чащи он не добрался.
Каюсь, что в те минуты, уже в виду лесной, сосновой, с уютными полянами и пещерами опушки, я убежденно думал все то же, то есть что ущербный, неполноценный, импотент — Боря, накопивший за годы бочку ненависти к талантливым (профессор, художник, писатель, банкир, охотник и т. д.) приятелям, о каждом из которых Худур могла, скажем, наплести невесть что, «сделав» всех своими чудными любовниками, уже много лет уничтожает всю дюжину счастливцев оптом и в розницу… Теща могла свидетельствовать, что взрыв был в доме. А я? Я что-то не мог себе представить, почему остался в живых. Разве что Борис траванул меня каким-то депонированным ядом, со смертельным взрывом оного в кишках, скажем, через сутки… Почему оглашенный маньяк вдруг сбежал в леса, я не успел задуматься…
Мы остановились в виду лесной помойки. Машина Бориса стояла от помойки шагах в двадцати. От нее приближался тот милицейский тип, который «брал» меня у Дани. Выходило, что милиция действовала в два этапа и эти уже что-то успели. Успели они много чего.
— Этого хозяина дачи Бориса убили здесь, — показал на помойку милицейский, — застрелили из «ТТ». Пистолет бросили там же. Закопали не глубоко, Дина нашла тут же.
Дина, черно-пегая овчарка, стояла сейчас над могилой несостоявшегося маньяка и приветствовала хвостом вторую овчарку, подбегавшую от нашей машины.
Незаконная помойка, как я уяснил из милицейских разговоров, являла собой чрезвычайно современное прибежище: главным содержимым были пластиковые бутылки и картонные коробки из-под супераппаратуры. Некие очень «новые русские», упившись «Херши» и кока-колы, закупили, значит, гигантские партии телевизоров, компьютеров и видаков — «Шарпов», «Сонев», «Джи-ви-сов» и так далее. Коробок из-под каких-нибудь паршивых «Самсунгов» я не приметил…
— Раз в день приезжает, — докладывал мент-колосс Главному менту, — да, как раз около часа дня или в час с небольшим. Сваливает очередную партию и роет ямку для следующей. Универсал с ковшом. И они помойку раз в неделю жгут. Сейчас мастера привезут, Корман поехал за ним.
Главный мент прошел к помойке. Дух был. Необычный, сладковатый, винный, что ли. От перебродивших остатков разных шипучек?
— Они убили его в затылок и сбросили в яму. И закидали мусором. Все дело — минута. А потом приехал бы… да вот он и приехал.
Из-за угла рощи показался мощный грузовик в сопровождении крана. Третьей из-за угла показалась милицейская машина.
Бориса я увидел, подойдя к узкой и глубокой, как окоп, яме. Маленькая голова его с дыркой в затылке была освобождена от пластиковой дребедени, туловище же все прикрыто стеклянистым слоем мятых пластиковых бутылок и флаконов.
— Жаль, — сказал Главный мент, но не про Бориса, а, скорее всего, пожалел, что водитель грузовика с мусором и крановщик не приехали пораньше. Могли бы что-то рассказать. Либо умереть, как нечаянные свидетели… а ведь убийцы должны, выходит, знать…
— Да, — подхватил мою мысль Главный, — те, кто его пришили, должны были знать, что через каких-то тридцать-двадцать минут в яму сбросят еще тонну бутылок и коробок.
