Ах, какой это было ошибкой!
Поравнявшись с беспечно курящим пассажиром, вор внезапно со всей силы толкнул его в спину.
Шляпа из итальянской соломки полетела в одну сторону, сигара — в другую, а сам Фандорин, ударившись лицом и грудью о железную стенку вагона, рухнул в зазор между поездом и перроном.
Если не расшибся, то лишь потому, что с давних пор владел искусством правильного падения, не раз оберегавшим Эраста Петровича от увечий и даже спасавшим ему жизнь.
Когда падаешь, нужно превратиться в кошку: одни мышцы расслабить, другие напрячь, перераспределить центр тяжести, а главное — преобразовать вертикаль в горизонталь.
О горячий бок вагона Фандорин стукнулся, еще будучи солидным господином в превосходном костюме, а на рельсы приземлился зверем из семейства кошачьих — мягко и нешумно, на четыре лапы.
Ушибиться не ушибся, но полуослеп — из-за контраста между сиянием дня и густой тенью.
Потер глаза. Тряхнул головой.
И не столько увидел, сколько почуял справа, в подвагонном мраке, очень близко, какое-то быстрое движение.
Что-то сверкнуло там — узкое, длинное.
Кинжальный клинок, нацеленный прямо в горло.
Самый восточный город Запада
Если от сотрясения мозга и переломов Фандорина уберегла наука правильного падения, то от кинжала спас другой навык: в миг опасности отключать разум и всецело доверяться инстинктам. Не сознание, не воля, а инстинкт заставил полуоглушенного Эраста Петровича увернуться от удара.
Сталь звонко ударила о закопченную рессору.
Клинок, зажатый в черной руке, немедленно сделал боковое, рассекающее движение, от которого в тесном пространстве отпрянуть было некуда — но Фандорин и не стал этого делать. Он перехватил запястье неразличимого в темноте врага, резко вывернул. Оружие упало на шпалу.
Теперь нужно было обезопасить и вторую руку несостоявшегося убийцы. Не выпуская запястья, Эраст Петрович вытянулся, достал до места, где должен был располагаться левый локоть противника — но пальцы сжали пустой рукав. Однорукий? От неожиданности Фандорин на мгновение ослабил хватку, и неизвестный рывком высвободился. Извернулся всем телом, перекатился под колесной осью, пополз прочь на четвереньках.
Кремовый костюм был все равно загублен, поэтому Эраст Петрович тем же собачьим манером ринулся вдогонку. Ничего кроме подметок и черной полы какого-то длинного одеяния разглядеть было нельзя. Убийца, даром что пользовался только тремя конечностями, полз очень резво и успел вылезти из-под вагона прежде, чем был настигнут.
Выбравшись наружу, Фандорин снова наполовину ослеп — теперь уже от солнца. За десять или двадцать секунд, проведенных во мраке, зрачки успели расшириться.
Полусогнутый человек в черной черкеске и серой папахе улепетывал через соседнюю колею, по которой, пыхтя дымом, громыхал паровоз. Убийца проскочил перед самым его буфером, а Эрасту Петровичу пришлось остановиться. Вслед за локомотивом потянулись цистерны, конца им было не видно.
Ушел!
Пробормотав слово, недостойное уст благородного мужа, Фандорин не стал дожидаться, пока проедет длинный состав — в этом не было никакого смысла.
Обратно на платформу он вылез, похожий на черта: весь в мазуте и копоти, с непокрытой головой и растрепавшимися волосами.
— Вы не убились? — обступили его свидетели инцидента (вернее, только первой его половины). — Каков, однако, мерзавец! Сшиб человека и сбежал! Ворье совсем распоясалось! Вам надобно в медицинский пункт.
— Б-благодарю, я совершенно цел, — сквозь зубы ответил добрым самарянам Эраст Петрович, и его оставили в покое.
От багажного вагона возвращался Маса, за ним носильщик катил на тележке Кларин сундук.
— Какой вы грязный! Вы лазили под вагон, господин? — удивился японец. С интересом поглядел на кинжал, зажатый в фандоринской руке. — Красивый вакидзаси. Вы лазили за ним? А ножен там случайно не было?
— Где воришка? — спросил Эраст Петрович, озираясь.
— Какой «вориська»?
Обычно господин и слуга разговаривали на смешанном русско-японском наречии, причем каждый пользовался своим родным языком, но случалось, что некоторые слова Маса понимал не сразу.
— За которым тут все гонялись!
— А, доробо. Да, бегал какой-то. Убежал, не догнали.
Фандорин снова выругался, теперь по-японски.
— Я не знал, что его нужно поймать, — стал оправдываться Маса. — Мы же приехали в Ба-Ку не для того, чтобы ловить вокзальных вориська.
Эраст Петрович угрюмо вертел в руках кинжал — хвост удравшей ящерицы. Маса был прав: превосходное оружие из настоящей дамасской стали. Рукоятка слоновой кости, с искусным рифленым орнаментом.
А это что? Зачем здесь вырезан грубый черный крест?
— Позволю себе заметить, господин, что, хоть вакидзаси очень недурен, вряд ли стоило портить из-за него одежду, — сказал японец. — Я бы слазил сам.
Фандорин не ответил. Он сейчас думал не об испорченном костюме.
Это было покушение, отлично продуманное и подготовленное: один сообщник столкнул намеченную жертву с перрона, другой поджидал внизу с обнаженным кинжалом. Любой человек, не обученный искусству выживания, сейчас валялся бы под платформой с перерезанным горлом.
Вопрос вот в чем: преступники хотели убить именно Фандорина, или же он стал случайной жертвой шайки вокзальных уголовников?
Пожалуй, второе. Единственный обитатель Баку, у которого имелись причины опасаться Эраста Петровича, не мог знать о его приезде. Тифлисский полковник предупреждал, что в Баку множество разбойников. Должно быть, человек в щегольском костюме и с сигарой выглядел лакомой добычей. Если столкнуть этакого франта под поезд и прикончить, в карманах наверняка найдется чем поживиться. Поражала легкость, с которой бандиты отважились на «мокрое дело», но на Диком Востоке, как и на Диком Западе, человеческая жизнь, вероятно, стоит дешево.
Пока носильщики укладывали чемоданы на тележку, поверх сундука, Фандорин рассказал помощнику о происшествии.
Маса насупил редкие брови.
— Нужно найти однорукого убийцу. Этот человек вас обидел. Обиды прощать нельзя.
— Кроме того, я желал бы удостовериться, что нападение действительно было случайным, — заметил Эраст Петрович, пытаясь оттереть платком пятна на коленях. — Думаю, мы без большого труда отыщем субъекта с такими характерными приметами: пустой рукав, черная черкеска, серая барашковая папаха, мягкие сапоги без каблуков.
— И оторвем ему вторую руку. — Лицо японца просияло кровожадной и в то же время лучезарной улыбкой. — Поездка становится всё интересней, господин. Мы искали одного обидчика, теперь будем искать двоих. Клянусь Иисусом Христом и перерождением души, мне нравится этот город.
Через великолепный зал ожидания, в котором мог бы разместиться двор восточного владыки, они вышли на привокзальную площадь, почти целиком занятую пышнозеленым сквером, содержание которого в столь жарком климате, на почти безводной почве, должно было стоить городу немалых денег.
Эраст Петрович огляделся, впитывая первые впечатления от Баку.
Ярко. Знойно. Шумно. Пахуче. Суетливо.
Было много извозчиков, частных экипажей, автомобилей, но толкаться среди толпы пассажиров, только чтоб поскорее уехать, не хотелось. Лучше подождать, пока публика разъедется, а тем временем запастись местной прессой.
Газетчики вокруг так и сновали. Их вопли были по большей части непонятны:
— К забастовке присоединились Балаханы!
— На двести двадцать пятой забил фонтан!
— В Мардакянах кровник застрелил Гаджи-Раджаба-Зарбали-оглы!
— В Сараеве убит наследник австрийского престола!
Эраст Петрович схватил мальчишку, крикнувшего про Сараево, за плечо:
— Что-что? Дай-ка.
Местная газета «Каспий» перепечатывала сообщение телеграфного агентства «Рейтер»:
«Из Вены. 15 (28) июня в боснийском городе Сараево девятнадцатилетний серб произвел выстрелы из револьвера в эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супругу. Обе августейшие особы были смертельно ранены и вскоре скончались. Австро-Венгерская империя потрясена. Повсюду проходят антисербские манифестации».
Вчера ночью, когда поезд отправлялся из Тифлиса, о покушении еще не было известно.
Рядом, тоже с газетой в руках, дожидался извозчика инженер из соседнего купе. Поклонившись Фандорину, он сказал:
— Бедный Франц-Иосиф! Над ним тяготеет злой рок. Брата казнили мексиканцы. Жену закололи напильником. Сын застрелился. А теперь убили племянника! Что за несчастное семейство эти Габсбурги!
