Ознакомительная версия.
Чингиз Абдуллаев
Только свои
Затруднений в управлении собственной семьей ненамного меньше, чем целым королевством.
Мишель Монтень
Мы-то знаем твердо: нет ничего до и нет ничего после. Привычная тоска овладела мною. Между двумя ничто проскакивает слабенькая искра, вот и все наше существование. И нет ни наград нам, ни возмездий в предстоящем ничто, и нет никакой надежды, что искорка эта когда-то и где-то проскочит снова. И в отчаянии мы придумываем искорке смысл, мы втолковываем друг другу, что искорка искорке рознь, что одни действительно угасают бесследно, а другие зажигают гигантские пожары идей и деяний, и первые, следовательно, заслуживают только презрительной жалости, а другие есть пример для всяческого подражания, если ты хочешь, чтобы твоя жизнь имела смысл.
И так велика и мощна эйфория молодости, что простенькая приманка эта действует безотказно на каждого юнца, если он вообще задумывается над такими предметами, и только перевалив через некую вершину, пустившись неудержимо под уклон, человек начинает понимать, что все это – лишь слова, бессмысленные слова поддержки и утешения, с которыми обращаются к соседям, потерявшим почву под ногами. А в действительности, построил ты государство или построил дачу из ворованного материала – к делу это не относится, ибо есть лишь ничто до и ничто после, и жизнь твоя имеет смысл лишь до тех пор, пока ты не осознал это до конца…
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий.Хромая судьба
Я долго колебался, прежде чем решился написать эти воспоминания. Со времени тех событий, о которых мне хочется рассказать, прошло уже несколько лет. Но только теперь, вспоминая все произошедшее с нами, я начинаю понимать, что рано или поздно нечто подобное должно было случиться. Никто не знает завтрашнего дня, никто не может заранее просчитать все, что с ним будет. Иногда я вспоминаю слова Ницше, который считал, что все разумные существа оставляют после себя какие-то следы. Не знаю, какие следы оставили мы, но не очень верю, что через тысячу или две тысячи лет кто-то вспомнит меня и моих близких. А через десять тысяч лет, возможно, растворится в толще веков не только наша семья, но и все наше время.
Мне всегда бывает жаль писателей, поэтов, художников, композиторов, скульпторов – всех, кто пытается остановить время и силой своего таланта заставить потомков спустя тысячелетия вспоминать об их величии. На самом деле это тщетные попытки. Через год после смерти человека о нем чаще всего помнят только близкие люди. Сотни лет помнят гениев, но через тысячу и их начинают забывать. Через десять тысяч лет наступает полное забвение. Вы можете назвать каких-нибудь скульпторов Древнего царства Египта или нововавилонских художников времен Навуходоносора? Конечно, нет. Среди самых древних мы помним Гомера и Аристофана, Платона и Аристотеля, да и то только потому, что после тысячелетнего забвения их заново открыли арабские ученые.
Возможно, в далеком будущем нет места ни одному из ныне живущих. А может быть, у человечества вообще нет будущего, ибо оно обречено уничтожить себя новой неизвестной прежде болезнью или играми с различными генными мутациями? Или сумеет себя взорвать, истребить каким-то другим способом? Ведь лучше мы не становимся, это я теперь точно знаю. Хотя в глубине души у меня теплится надежда, что мои заметки помогут людям начала двадцать первого века понять, какими мы были, откуда ушли и к чему пришли.
Хочу заранее предупредить, что не собираюсь публиковать эту рукопись. Моя слишком откровенная и вызывающая правда многим может не понравиться. Одни сочтут меня безумцем, другие – негодяем, кто-то, возможно, со мною согласится, а кто-то, напротив, будет всячески опровергать любые мои суждения. Но мне уже все равно. Я решил рассказать все, как оно было, а уж вы сами делайте выводы. Я прекрасно понимаю, что моя рукопись вызовет яростные споры и взорвет весь наш прежний мир.
Меня зовут Ильгар Султанов. Я окончил Московский государственный институт международных отношений в девяносто пятом году. Из чего вы легко можете просчитать, что я родился в семьдесят третьем году. Через три года после получения высшего образования я женился, а еще через год у меня родился сын Ахмад. Все это время я работал в системе Министерства иностранных дел нашего государства. В общем, все как у людей. Когда сыну исполнилось два года, меня послали на стажировку в Германию, а потом я получил назначение на работу в Швейцарию, став атташе по культуре нашего посольства.
Конечно, я отправился на службу вместе с моей молодой женой и сыном, но Новый год нам предстояло встретить в Англии, вместе с моими родителями. Пожалуй, это самое главное, с чего мне и следовало начать рассказ. В тот момент мой отец был послом нашей страны в Великобритании, и, соответственно, это он решил, что Новый год мы должны встретить все вместе. Только не думайте, что я попал на дипломатическую работу благодаря моему отцу. В институт я, конечно, поступал не без его влияния: он был дипломатом еще до того, как распался Советский Союз, и работал советником советского посольства в Пакистане и на Цейлоне. Поэтому я и выбрал для себя такой престижный вуз. Это был практически последний советский набор. Поступив, я тут же встал в институте на комсомольский учет, хотя мне всегда не нравились все эти «общественные нагрузки» и вообще я считал прежнюю систему абсолютно идиотской. В общем, я стал студентом в девяностом году, а уже в девяносто первом СССР перестал существовать, и я буквально в одночасье превратился в иностранца.
Меня, правда, доучили и даже выдали мне диплом о высшем образовании. В начале девяностых мы еще могли спокойно передвигаться по Москве, дружить с местными девочками и не иметь городской регистрации. Тем более что у меня была квартира в Москве, и я был прописан по московскому адресу. Тогда нас по привычке считали своими. Но постепенно все менялось. Сначала резко «ушли» прибалты, которые ввели визы. Потом становилось все хуже и хуже, а недавно, приехав в Москву, я с ужасом узнал, что необходимо регистрироваться, что в метро одному лучше не заходить и вообще вести себя следует очень осторожно. Мне еще повезло, что дипломатам разрешают ездить без регистрации, а машину мне дал мой дядя, брат моей матери, работающий в Москве. В начале девяностых главными врагами столичных жителей были всякие отморозки. Создавалось такое впечатление, будто из колоний и тюрем одновременно выпустили всех бандитов. Повсюду в ресторанах сидели «качки» с бритыми затылками и в малиновых пиджаках. Тогда выстрелы раздавались на каждом углу. А в начале нового века самыми главными врагами москвичей стали «черные». Только это не негры, если вы так подумали. Негры сами по себе, их, конечно, тоже не любят. Но еще есть китайцы, вьетнамцы, корейцы. Только самыми сильными раздражителями стали кавказцы и среднеазиаты. Почему так получилось – не понимаю. Дело даже не в Чечне, а в отношении простых людей к приезжим. Я еще могу согласиться, что выходцы из Средней Азии отличаются разрезом глаз. Но кавказцы? Они же белая раса, почему их называют «черномазыми»? Или дело не только в чеченцах? В Москву хлынули сотни тысяч азербайджанцев, армян, грузин со своим укладом жизни, со своими привычками и менталитетом. Все это сильно раздражало, плюс затянувшаяся война в Чечне, плюс бомбы смертниц, которые начали взрываться в Москве. В общем, сплелся адский клубок из противоречий, которые настраивали всех против всех.
Теперь насчет дипломатической работы. Все, разумеется, знали, что мой отец – посол нашей страны в Великобритании, но меня взяли на работу в МИД и послали в Швейцарию не поэтому. Как раз наоборот, из-за отца меня не хотели брать в наш МИД и не хотели посылать в Швейцарию, полагая, что получится нездоровая семейственность. Я-то наивно думал, что лицемерие советской поры уже кончилось, но ничего подобного. Против лома нет приема. Мой тесть, отец моей молодой супруги – Саитджан Мухаммедалиев, был не только одним из самых известных людей в нашей стране, но и вице-премьером по строительству, другом самого президента. И все об этом, конечно, тоже знали. На нашу свадьбу приезжал сам президент, который, как вы понимаете, ездил далеко не на все свадьбы. И вообще, чаще всего не ездил. Нужно хоть немного пожить на Востоке, чтобы понять, какой жест он сделал. Такое внимание падишаха дорогого стоит. В МИДе я работал обычным сотрудником, меня туда с большим трудом устроил мой отец, желая, чтобы и я по его стопам стал дипломатом. Но когда я женился, все мгновенно изменилось. Меня сразу перевели в другой отдел, дали мне новую должность, отдельный кабинет. И потом без очереди присвоили дипломатическое звание, послали на стажировку в Германию. Наш министр был умный человек и понимал, что ему ни к чему ссориться ни с моим отцом, ни с моим тестем, ни тем более с президентом.
Ознакомительная версия.