— Я понимаю и благодарю вас, — мягко произнесла Латезия и исчезла за дверью-занавеской, даже не оглянувшись. Вздохнув, Яков смял тряпку в руке и направился к алтарю, чтобы закончить уборку.
Плексигласовое окно монотранспортера было исцарапанным и треснутым, но все равно сквозь него Яков хорошо видел столицу. Карис расстилался перед ним. Залитые весенним солнцем белоснежные здания четко выделялись на фоне плодородных равнин, окружавших город. Дворцы, банки, штаб-квартиры Службы Безопасности и правительственные учреждения возвышались на фоне улиц, и транспортер шумно грохотал, двигаясь по своей единственной рельсе. Были видны и другие транспортеры, ползущие над городом по рельсам, подобно чадящим жукам, и их окна отражали проблески солнца, что изредка выглядывало из-за облаков.
Взглянув вперед, он увидел Аметистовый Дворец, бывший штаб-квартирой губернатора и кафедральным собором Карис Цефалона. Вершину холма, на котором он был построен, окружали высокие стены с множеством башен, с которых свисали знамена революционного совета. Когда-то каждая башня держала штандарт одной из аристократических семей. Но все они были сожжены вместе с их хозяевами во время кровавого восстания, которое свергло их власть семьсот тридцать лет назад.
Замок, пронзенный в середине таинственной черной Иглой Сеннамиса высотой в километр, возвышался над стенами собранием дополнительных пристроек, колонн и башен, что скрывали его первоначальный вид подобно слою налета.
Шестерни конвейера под его ногами громче заскрипели и завертелись, когда вагончик наконец пристал к стыковочной станции дворца. Яков прошел сквозь пристань совершенно бездумно, все его мысли были о предстоящей встрече с прелатом Кодашкой. Он едва обратил внимание на то, как охрана у входа салютовала ему, и совсем уж подсознательно отметил, что все они были вооружены массивными авторужьями в дополнение к традиционным церемониальным копьям.
А, Константин, — пробормотал Кодашка, глядя на Якова из-за своего высокого стола, когда за проповедником закрылись двери. Единственное лазерное перо и автопланшет украшали тусклую черную поверхность стола, служа отражением скудности интерьера комнаты. Стены были по-простому выбелены, как и большая часть интерьера Аметистового дворца, и единственный имперский орел в черном обрамлении висел на стене за кардиналом. Сам кардинал был приятным на вид человеком среднего возраста, державшимся спокойно и с достоинством. Одетый в простую черную сутану с единственным знаком власти в виде маленького стального венчика, сдерживавшего лоснящиеся светлые волосы, кардинал выглядел элегантно и внушительно. Он мог бы быть ведущим актером на сцене Театра Революции и видом своих ярких голубых глаз, точеными скулами и волевым подбородком покорять женские сердца, однако его призвание было другим.
— Хорошо, что вы нашли время повидаться со мной, кардинал, — сказал Яков, и, отвечая на пригласительный жест Кодашки, сел в одно из кресел с высокими спинками, что были расставлены полукругом напротив стола.
— Должен отметить, что твое утреннее послание меня несколько удивило, — сказал прелат, откидываясь на спинку своего кресла.
— Вы понимаете, почему я почувствовал необходимость разговора с вами? — поинтересовался Яков, ожидая привычного пикирования фразами, что неизменно сопровождали все его беседы с Кодашкой.
— Твоя паства и чума? Конечно, понимаю — кивнул кардинал. Он хотел что-то добавить, но стук в двери прервал его. По знаку Кодашки они открылись, и человек в простой ливрее прислуги Экклезирахии вошел, держа в руках деревянный поднос с графином и бокалом.
— Полагаю, ты хочешь пить с дальней дороги? — прелат взмахом руки указал на напиток. Яков кивнул с благодарностью, наливая себе бокал свежей воды и делая небольшой глоток. Слуга оставил поднос на столе и безмолвно удалился.
— На чем я остановился? Ах, да, чума. Она поразила много поселений рабов. Почему же ты ждал сегодняшнего дня, чтобы обратиться за помощью? — вопрос Кодашки выглядел просто, но Яков подозревал, что его как всегда испытывали. Пару мгновений он думал над ответом, отхлебнув воды, чтобы потянуть время.
— Другие поселения не входят в мою паству. Это не мое дело, — ответил он, поставив пустой стакан на поднос и поднимая глаза, чтобы ответить на взгляд кардинала.
— Ах, твоя паства, ну конечно, — улыбнувшись, согласился Кодашка. — Твой долг по отношению к прихожанам. А почему ты считаешь, что я смогу убедить губернатора и Комитет начать действовать сейчас, когда они уже стольким позволили умереть?
— Я просто выполняю свой долг, как вы говорите, — спокойно ответил Яков, стараясь выглядеть невозмутимо. — Я не давал никаких обещаний, кроме как обсудить этот вопрос с вами и не ожидал успеха. Как вы сказали, было слишком много времени для действий. Но я все равно должен спросить, станете ли вы просить губернатора и Комитет послать медицинскую помощь и персонал в мой приход, чтобы помочь защитить верующих от эпидемии?
— Нет, не стану, — коротко ответил Кодашка. — Мне уже дали понять, что не только трата этих ресурсов является недопустимой, но также и снятие запрета посещения рабских гетто полноправными гражданами может повлечь за собой сложный юридический казус.
— Моя паства умирает! — рявкнул Яков, несмотря на то, что в душе он не чувствовал сильного гнева. — Разве вы не можете сделать хоть что-то?
— Я буду молиться за них, — ответил кардинал, не подавая признака того, что вспышка гнева Якова хоть сколько-то его потревожила.
Яков хотел было сказать что-то, но осекся. Это была одна из ловушек Кодашки. Кардинал отчаянно пытался найти повод, чтобы дискредитировать Якова, распустить его уникальный приход и отправить куда подальше.
— Я уже это сделал, — в конце концов сказал Яков. На несколько секунд образовалась неловкая пауза, и кардинал, и проповедник смотрели друг на друга через стол, обдумывая свой очередной ход. Кодашка первым нарушил молчание.
— Тебя раздражает проповедовать этим рабам? — внезапно спросил он.
— Даже согласно законам Карис Цефалона рабы нуждаются в духовном наставлении, — ответил проповедник.
— Это не ответ, — мрачно сказал Кодашка.
— Я нахожу, что ситуация на этом мире плохо сочетается с учением моей веры, — наконец признал Яков.
— Ты считаешь, что рабство противно твоей религии?
— Конечно, нет! — Яков фыркнул. — Все дело в этих мутантах, этих существах, которым я проповедую. Весь этот мир построен на использовании чего-то настолько нечестивого и гнусного, что, как мне кажется, оно очерняет каждого, кто участвует в этом.
— Ох уж это твое армормитское воспитание, — в голосе прелата послышалось презрение. — Такое суровое и чистое в намерениях и такое слабое и упадническое в делах.
— Мы принятая и известная фракция в Министоруме, — сказал Яков, защищаясь.
— Принятая? Известная, я согласен, но принятие… Это совсем другой вопрос, — резко сказал Кодашка. — Ваш основатель, Граций Армормский был обвинен в ереси!
— И признан невиновным… — парировал Яков. И, не удержавшись, добавил. — Перед лицом равных ему.
— Да, — медленно согласился Кодашка, и на его лицо вернулась хитрая улыбка.
Аудиенция Якова у кардинала длилась большую часть дня и снова солнце уже начало садиться, когда он шел по направлению к рабочему городку. Снова, как и вчера вечером, множество мутантов собралось возле часовни. Слухи о его визите к кардиналу распространились быстро, и проповедника встретили взгляды, тревожно ждущие ответа. Выражение его лица породило в них нехорошее предчувствие и подняло волну ропота. Вперед снова выступил Меневон, смутьян по натуре, как считал Яков. Взглянув на его звериные черты, в который раз проповедник подумал, что он, очевидно, был взращен от нечестивого союза с собакой или медведем. Клочки грубой шерсти росли пятнами по всему его телу, а нижняя челюсть была сильно вытянута и усеяна похожими на клыки зубами с желтизной. Меневон поглядел на проповедника своими маленькими глазами-бусинками.
— Он ничего не делает, — заключил мутант. — Мы умираем, а они все бездействуют!
— На все воля Императора, — строго ответил Яков, и его слова машинально повторили некоторые из присутствующих мутантов.
— Императора я почитаю и верую в него, — горячо провозгласил Меневон. — Но губернатор… Даже если бы он горел, я бы и не плюнул на него.
— Это опасные разговоры, Меневон, и будет хорошо, если ты придержишь свой язык, — предупредил Яков возмутителя спокойствия, понижая голос.
— Я говорю, что мы должны заставить их помочь нам! — закричал Меневон, не обращая внимания на Якова и поворачиваясь к толпе. — Пора им нас услышать!
Некоторые согласно заворчали, другие выразили свое согласие громкими криками.
