А дальше начиналось главное.
«Вторичные повреждения, причиненные после первичного ранения груди.
1. Множественные огнестрельные сквозные проникающие пулевые ранения левой половины живота с расстояния в „упор“ со сквозным повреждением петли тонкой кишки без кровоизлияний в окружающих раневой канал мягких тканях, следы жидкой крови в брюшной полости…
2. Колото-резаное ранение левой глазничной области с онуклиацией левого глазного яблока без кровоизлияния в окружающих рану мягких тканях.
3. Наличие спермы в прямой кишке…»
«Ангел-хранитель» слукавил. Когда он вынимал документы из рубашки Федора, то не мог не видеть, что брюхо того разворочено автоматной очередью и так далее. Или тогда Великосельский еще был жив, но…
Я аккуратно сложил ксероксы, убрал их во внутренний карман. До ближайшей разливухи было метров двадцать.
Никаких бутербродов и закусок я сегодня видеть не мог. И сока томатного тем более. А апельсиновый представился мне желтым жидким дерьмом. Я выпил три раза по сто «Синопской», но не смог захмелеть даже немного. Только минут через сорок мне стало тепло, и холод «млечного пути», по которому я вознамерился пройти некоторое количество времени, отпустил немного. Тогда я купил четвертушку черного хлеба и поел. Спустившись в метро, я сел в поезд, идущий не по той ветке, еще дважды выходил и пересаживался не там и наконец попал туда, куда мне было нужно.
Когда я очнулся на своем диване около часа ночи, все было, как и раньше. Хрипел на сбитой волне приемник, отражался в пустой банке из-под пива, что стояла на книжной полке, огонек антенны на крыше соседнего дома. Красный, посадочный.
Документы от Феди остались такие — паспорт, командировочное удостоверение, редакционное удостоверение. Командировка с печатью прибытия. Моздок — город… Комендатура. Оказался Федор среди контрактников, документов при нем не было.
Следующий день мой начался с фотоателье. Я, видимо, плохо объяснил, что мне требуется. Фото без уголка, три на четыре. А сделали с уголком. А так сейчас вообще не делают. Нигде и никогда. Короче, когда я добрался до версталы Палыча, было уже три часа. Редакция этого журнала то ли для педиков, то ли для олигофренов, недалеко от Лермонтовской площади, во дворе скромном и без вывески.
— Чай, кофе?
— Чайку бы выпил.
Потом в курилке мы обсудили мою скромную просьбу. Работать Палыч мог только часов с восьми, когда разойдется «семья». Директор, бухгалтер, племянник. Сателлиты их. А дело предстояло нешуточное.
— Ну, давай попробуем, — наконец разрешил повелитель виртуальных судеб и фантастических обстоятельств.
Фотографию снимать с удостоверения нужно было аккуратно, чтоб нанести наименьший урон чернильной печатке, что удостоверяла лик Федора покойного и должна была засвидетельствовать мой. Далее начиналось колдовство. Просто манипуляций со сканером было недостаточно. Требовалась душа и руки мастера.
— А с долларом совладал бы?
Палыч засмеялся, открыл столешницу и пододвинул мне сто баксов постылых. С обеих сторон полное естество, склейка едва заметна.
— Это мы на спор развлекались. В обменник нести нельзя, на рынок тоже. А так впарить запросто. Но все равно не советую. И дай-ка их от греха.
Он наклеил фото на лист бумаги, едва прихватив, предварительно еще как-то размягчив, протерев чем-то из флакончика.
— Фотобумага жесткая, чернильца должны лечь.
В цвет печати попасть оказалось труднее всего, и на это ушел час. Три фото он испортил, но на четвертом удовлетворенно мурлыкнул.
— Давай пивка, корреспондент.
— Я схожу.
— Да у нас на кухне, в холодильнике…
Мы выпили по «троечке», и сеанс продолжился.
Паспорт «сформировать», как выражался Палыч, было делом опасным и неблагодарным. Тем более в зоне военных действий он не проходил однозначно. Значит, нужно было выправить редакционное удостоверение.
Карточку пластиковую, со всякими наворотами. Сканировать ее оказалось делом зряшным, и Палыч решил весь документ сверстать заново, на что у него ушло удивительно немного времени. Затем он посадил туда печать редакционную, точнее издательского дома, без сегмента, что отошел на фото, и наконец совместил.
— В следующий раз сформирую быстро. Ты только живым вернись.
— Мне бы попасть туда.
— Ну зачем тебя несет-то в логово зверя?
— Вернусь — расскажу.
Бланки командировки я купил в магазине конторском, мы напечатали текст, какой нужно, и пару бланков еще с открытой датой произвели. Потом Палыч и на них выдавил штамп отбытия в одном случае, будто я до места добираюсь, и еще на двух отметил меня в Моздокской комендатуре. Поскольку факсимиле местных начальников могли знать, он и его воспроизвел через свою чудесную машину.
— Ты только в ксивах своих не запутайся.
— Сколько я тебе должен?
— Сколько мне надо, у тебя все равно нет. Фруктов привези. Инжира и барбариса. Знаешь, как барбарис растет?
— Нет.
— И я не знаю.
Фото Феди Великосельского три на четыре я спрятал глубоко в бумажник. Ночью достал, посмотрел. Федя смотрел на меня ясно и жалостливо, и я попросил у него прощения. И при жизни с ним поступили нехорошо, и с документами напакостили. Паспорт я пока решил оставить у себя дома, как и его фотографию из удостоверения, чтобы не образовалась волна. Ну, вот и все…
Старков возвращается в Чечню
То, что он делал сейчас, называлось ни чем иным, как игрой на опережение. Были люди, которые хранили его все эти безумные годы. Но измена жила-была где-то между ними. Выше, ниже, посредине. Посредник по природе своей предатель. Он передает. Получает комиссионные. Кто-то получил их за его голову. Но голова покуда цела, а дело не сделано. И к товарищам, видно, вернуться не суждено.
Его уже несомненно ждали в «профилактории», дома, в тех немногих местах, где он мог появиться. Можно было покинуть Москву, уйти на периферию, залечь, понять, что происходит, и где-то неизбежно засветиться. Чтобы выжить, нужно было перехватить инициативу, добраться до неприкосновенного запаса своего. В этом спасение.
Он снова прокрутил в голове всю смоленскую эпопею. Вначале его вывели из дела. Это было разумно. Чтобы работать эффективно, он должен был отдавать ту информацию, которая была для него провальной в последнее время, буквально каждый раз. Нельзя было вмешиваться в ход событий, влиять на них и при этом мгновенно открываться. И у Масхадова уже не было полной информации, не складывалась «производственная картинка».
Смоленская информация уже ушла в Чечню. Некто, называвшийся Кечменевым, засветивший Славку, свою работу сделал. Оставалась надежда на неизбежный бардак и волю случая. Фантастический пейзаж с заложниками, журналюгами, банкирами, министрами, президентами, генералами и так далее. Посвященных во все можно было пересчитать по пальцам.
Однажды провал Старкова уже состоялся. Но и тогда он сыграл на опережение, влез в буденновское побоище, кровью доказал свою верность делу. После Буденновска приказано было оставить его в покое. Он рисковал только получить случайную пулю.
Когда «Альфа» сломала все планы и по существу взяла больницу, все могло закончиться. Взрывать ее Басаев бы не стал. Он устроил истерику по спецсвязи. Не по тому кабелю, который проложили незадолго до штурма, а по другой — правительственной… Если бы больница была взята, на следующий день крупнейшим мировым агентствам была бы передана даже не вся правда о большой и маленьких заварушках, а только та часть, которая обрушила бы хрупкий лицемерный купол, прикрывающий актеров этого гнусного спектакля. И велик был соблазн все сломать. Тем более что он был здесь не один. Вопреки приказам перед штурмом сюда положили нескольких проблемных «штатских». Когда бандиты зачищали больницу от раненых летчиков и милиционеров, эти мужики уцелели и готовы были вмешаться. В этом случае у Старкова не оставалось шансов. Но план выдерживался строго. Черномырдин взял инициативу на себя. К тому времени вместо четырех сожженных чеченцами бэтээров к больнице было стянуто около пятидесяти танков. К тому времени «Альфа» наворотила под шестьдесят трупов. Это при трех потерянных с их стороны. Но общевойсковая операция ломала все планы, а Ерин мог впопыхах натворить дел.
Потом они возвращались в Грозный, и их можно было взять легко и непринужденно. Но план — великая вещь. Они вернулись героями.
Когда его наконец эвакуировали, перевезли в джипе через нейтральную полосу и отправили в Москву, те, кто вывозил Старкова и сопровождал, не имели права знать, кто он. Просто наш, просто оперативник. Служебная принадлежность? Не их ума дело. Мало ли таких рейсов за войну.
Он должен был теперь просто отдыхать. Реабилитироваться. Для таких целей и существовал «профилакторий». Конспиративная квартира под Москвой. И то, что его отправили вдруг в отстойник под Смоленском, могло объясняться только очень важными обстоятельствами. В поселке этом должен был лично появиться чеченец, которого никогда нельзя было увидеть в телерепортажах. Да и фамилия его была не на слуху. Он отвечал за конспиративную работу в трех центральных областях России, читал лекции на самых успешных курсах террористов, в том числе и Славке, и то, что человека такого уровня отправляли в Россию, означало, что контрольный пакет был вскрыт. Эпилог приближался.
