— А Хозе?
— Встретила его, когда выступала в Берлине. Он не ладил со своей тогдашней партнершей. Страшная сука была, — просто добавила она.
— И давно вы познакомились?
— Три года назад. Где только с тех пор не побывали. — Жозетта поглядела на Грэхема с нежной заботой. — Но вы устали. Выглядите утомленным. И лицо порезали.
— Пытался бриться левой рукой.
— Какой у вас дом в Англии? Милый?
— Жене нравится.
— Ух ты. А жена-то вам нравится?
— Очень.
— Вряд ли мне понравилось бы в Англии, — задумчиво произнесла она. — Там вечно дожди, туман. Я люблю Париж. Нет лучше места, где поселиться, чем парижская квартира. И стоит недорого.
— Правда?
— За тысячу двести франков в месяц можно найти совсем неплохую квартиру. В Риме не так дешево; я снимала там квартиру — хорошая, но обходилась в полторы тысячи лир. У меня тогда был богатый жених. Торговал автомобилями.
— Это еще до Хозе?
— Конечно. Мы собирались пожениться, только ему никак не удавалось развестись со своей женой в Америке. Он обещал, что все устроит, но в конце концов выяснилось, что ничего не получится. Жаль было. В той квартире я прожила целый год.
— От него вы и научились английскому?
— Да. Хотя немного выучила еще в том ужасном монастыре. — Она нахмурилась. — Но я все рассказываю о себе. А о вас ничего не знаю — только что вы инженер, у вас милый дом и жена. Вы задаете вопросы, а сами ничего мне не говорите. Я до сих пор не представляю, зачем вы здесь. Это не очень красиво.
Отвечать Грэхему не пришлось: еще один пассажир зашел в салон и приблизился к ним с явным намерением познакомиться.
Он был коренастым, широкоплечим и неопрятным, имел тяжелый подбородок и бахрому седых, с перхотью, волос вокруг лысины. Улыбка застыла на лице, как у куклы, — словно он вечно оправдывался за то, что существует.
Пароход слегка качнуло на волне, но по тому, как пришедший, пересекая комнату, хватался за спинки стульев, можно было подумать, что разразилась буря.
— Много качает, да? — сказал он по-английски и опустился на стул. — А! Так вот лучше. — Он с любопытством посмотрел на Жозетту и повернулся к Грэхему: — Я слышу — говорят на английский, и мне сразу интересно. Вы англичанин, сэр?
— Да. А вы?
— Турок. Тоже ехать в Лондон. Торговля очень хороший. Буду продавать табак. Мое имя — мистер Куветли, сэр.
— Я Грэхем. А это сеньора Галлиндо.
— Сильно рад. — Не вставая со стула, мистер Куветли согнулся в поклоне. — На английский говорю не очень хорошо, — добавил он без всякой необходимости.
— Это трудный язык, — холодно ответила Жозетта, явно недовольная вторжением.
— Моя жена, — продолжал мистер Куветли, — не знает на английский ничего. Потому ее не беру. Она в Англии не бывал.
— А вы?
— Бывал, сэр. Три раза — продавал табак. Раньше не много продавал, а теперь много. Теперь война. Американские корабли больше не ходят в Англию. Английские корабли возят из Америки пушки и самолеты, для табака места нет. Потому Англия много покупает табак у Турции. У моего босса торговля очень хороший. Фирма «Пазар и К°».
— Понятно.
— Он бы сам ехал в Англию, но не говорит на английский совсем. И писать не умеет. Сильно неграмотный. Всем заграничным — англичанам, другим — отвечаю на письма я. Но про табак он много знает. Сильно хороший табак делаем. — Мистер Куветли сунул руку в карман и извлек кожаный портсигар. — Прошу, попробовайте сигарету из табака «Пазар и К°». — Он протянул портсигар Жозетте.
Та покачала головой:
— Tefekkür ederim.[30]
Турецкая фраза покоробила Грэхема; она словно бы принижала старания турка говорить по-английски.
— А, — обрадовался мистер Куветли, — вы говорите на моем языке. Это сильно хорошо. Вы долго бывали в Турции?
— Dört ay.[31] — Жозетта обернулась к Грэхему: — Дайте, пожалуйста, одну из ваших сигарет.
Это было умышленное оскорбление, но мистер Куветли лишь улыбнулся — чуть шире, чем обычно. Грэхем взял у него сигарету.
— Благодарю. Вы очень добры. Выпьете, мистер Куветли?
— Ах, спасибо, нет. Мне надо, пока не ужин, пойти заправить каюту.
— Тогда, может, позже?
— Да, пожалуйста. — С широкой улыбкой мистер Куветли поклонился им обоим, встал и направился к двери.
Грэхем закурил.
— Зачем вы его прогнали? Разве обязательно было грубить?
Жозетта сдвинула брови:
— Турки! Не выношу их. Они же… обезьяны чертовы. Видели, какой толстокожий — не прошибешь. Все улыбается.
— Да, держался он очень дружелюбно.
— Не понимаю вас, англичан, — вспыхнула она. — В прошлую войну вы сражались вместе с французами против турок. В монастыре нам много об этом рассказывали. Турки — животные. У них на совести зверства в Армении, зверства в Сирии, зверства в Смирне. Они протыкали детей штыками. А теперь все по-другому. Теперь вы любите турок. Они вам союзники, и вы покупаете у них табак. Лицемерие какое-то. Я — сербка, и у меня память подлиннее.
— До 1920-го вашей памяти хватает? Мне вспоминаются сербские зверства в турецких селах. Почти все армии время от времени совершают зверства. Это обычно называется «репрессивные меры».
— Британская армия, полагаю, тоже?
— Спросите об этом у индийца или африканера. В каждой стране есть свои бесноватые; где-то больше, где-то меньше. Если дать таким право убивать — они не всегда разборчивы в том, кого убивают и как. Но остальные их соотечественники — люди, а не животные. Лично мне турки нравятся.
Жозетта злилась. Видимо, обращаясь грубо с мистером Куветли, она рассчитывала заслужить одобрение Грэхема, а теперь сердилась, что тот отреагировал не так, как она предполагала.
— Здесь душно, — сказала она. — И пахнет готовкой. Пойду опять прогуляюсь. Если захотите — присоединяйтесь.
Когда они шли к двери, Грэхем воспользовался удобным случаем и произнес:
— Мне нужно еще распаковать чемодан. Надеюсь увидеть вас за ужином.
Выражение ее лица мгновенно сменилось. Перед Грэхемом предстала всемирно известная красавица, со снисходительной улыбкой потакающая чудачествам томящегося от любви поклонника.
— Как пожелаете. Потом со мной будет Хозе. Я вас познакомлю. Он захочет сыграть в карты.
— Да, вы говорили. Постараюсь вспомнить игру, в которую играю хорошо.
Жозетта пожала плечами:
— Он все равно выиграет. Но я вас предупредила.
— Буду помнить, когда проиграю.
Грэхем вернулся в каюту и оставался там до тех пор, пока вдоль коридора не прошел стюард с гонгом, объявляя о начале ужина.
Когда Грэхем поднялся по ступенькам, он чувствовал себя лучше и был готов проявлять интерес к попутчикам. Он переоделся, сумел-таки до конца побриться; у него появился аппетит. Войдя в салон, он увидел, что большинство пассажиров уже там.
Команда корабля, очевидно, ужинала отдельно. Были накрыты только два стола. За одним сидели мистер Куветли, мужчина и женщина — очевидно, супруги-французы из соседней каюты, Жозетта и прилизанный Хозе. Грэхем вежливо всем улыбнулся; мистер Куветли громко пожелал ему доброго вечера, Жозетта вскинула брови, Хозе равнодушно кивнул. Французы молча уставились на Грэхема. Ощущалось какое-то напряжение — нечто большее, чем обычная скованность пассажиров, собравшихся вместе в первый раз.
Стюард усадил Грэхема за другой стол. Здесь одно из мест уже занял пожилой мужчина, который раньше стоял на палубе, — грузный, сутулый человек с бледным одутловатым лицом, серебристыми волосами и длинной верхней губой. Грэхем сел рядом; мужчина поднял на него большие бледно-голубые глаза:
— Мистер Грэхем?
— Да. Добрый вечер.
— Меня зовут Халлер. Доктор Фриц Халлер. Должен сразу уведомить вас, что я немец, добропорядочный немец, и сейчас возвращаюсь в свою страну. — Он говорил по-английски превосходно; голос звучал низко и размеренно.
Грэхем заметил, что сидевшие за другим столом, затаив дыхание, следят на ними. Теперь он понимал, почему атмосфера была напряженной.
— Я англичанин, — спокойно ответил он. — Хотя, думаю, вы и так знаете.
— Да, знаю. — Халлер отвернулся к тарелке. — Союзные силы здесь, как видите, в превосходящем числе. А стюард, к несчастью, тупица. Французскую пару сперва разместили за этим столом; они отказались преломить хлеб с врагом, оскорбили меня и пересели. Если вы тоже планируете так поступить — мне кажется, сейчас самое время. Все ждут, что вы устроите сцену.
— Вижу. — Грэхем мысленно обругал стюарда.
— С другой стороны, — продолжил Халлер, приступая к еде, — вы можете найти ситуацию забавной — как нахожу я. Возможно, у меня недостает патриотизма; мне, вероятно, следовало бы оскорбить вас прежде, чем вы оскорбите меня. Но даже если отбросить досадную разницу в возрасте, я не могу придумать для вас действенного оскорбления. Чтобы по-настоящему оскорбить человека, его сперва надо тщательно изучить. Французская леди, к примеру, назвала меня грязной тварью. Меня это нисколько не задело. Я чистоплотен и принимал сегодня утром ванну.
