— И все же, Алекс, я, конечно, рискую показаться тупым и ограниченным, но, если мы попытаемся суммировать, хотя бы схематично, причины вашего перехода… понимаю, что ответить на это непросто, и все же?
— Я же вам уже говорил, тут целый комплекс. Главное, наверное, желание жить свободно и отношения с Кэти. Хотя это только часть истины.
— Понимаю, понимаю…
— Ха–ха–ха, разве это возможно понять?
— Мы изучили все документы, которые вы передали. Кое–что требует уточнения и перепроверки. Правда, это не так просто без помощи англичан, а мы не намерены ставить их в известность о вашем существовании…
— Я думал, что отношения между союзниками теплее,— съязвил я.
— Они достаточно хорошие, но вы знаете, что со времен предательств Филби, Берджесса и Маклина мы стали проявлять осторожность. Мы проверили Генри Бакстона, очень аккуратно, конечно. Представляете, английская секретная служба даже не имеет на него досье, он чист перед ними, как дитя!
— Надеюсь, вы не сожгли его своей проверкой, иначе пламя может коснуться и меня! — Я разыграл величайшую нервность.
— Что вы! Что вы! Повторяю: англичане ничего не узнают, все делается тонко. Кого он разрабатывал?
— Я об этом подробно написал. Шифровальщицу.
— Извините, но я не успел еще прочитать… все свалилось так неожиданно… Интересно, а ваша резидентура разрабатывала меня? Надеюсь, на меня имеется досье? — Наивная улыбка, словно передо мною сидел не профессионал, а студент, открывающий азбучные истины. Нет, Хилсмен не так прост, как кажется, не размякай, Алекс, держи нос по ветру!
— Вы малообщительны, Рэй, и трудновербуемы… по нашим данным.
— И на этом спасибо. Но вы знаете, Алекс, наш директор — он, кстати сказать, передает вам приветы и приветствует ваш переход — считает, что вам не следует выходить из игры, вся группа должна остаться на плаву.
Идея Хилсмена не поразила меня: кому нужна шумиха в печати об очередном беглеце, если можно вести игру? Центр не сомневался, что американцы ухватятся именно за это и будут тянуть эту линию до предела, пока о ней не пронюхают политики, которым нужны дрова в костер военных ассигнований и шумный шпионский процесс.
— А если Центр начнет меня подозревать? Надеюсь, вам известна участь предателей? — засомневался я.
— Все зависит от нашего профессионализма! — успокоил Хилсмен.— Все останется, как есть, мы никого не тронем — ни Генри, ни эту шифровальщицу, никого! Во всяком случае, на первом этапе. Так что продолжайте работать, как будто ничего не случилось. Докладывать будете лично мне.
Хилсмен встал, подошел к кашпо с цветком и потянул носом — как ни странно, всасывающая сила его ноздрей не вырвала растение из горшка вместе с корнем.
— Как вы думаете, Алекс, если мы успешно продолжим игру, вы сможете вернуться на родину? — Хитрый вопрос задал волшебник Гудвин, рассчитывая на энтузиазм дурака.
— Это опасно. По–моему, вы недооцениваете риск, на который я иду. Кто знает, Рэй, не пьет ли с вами иногда кофе какой–нибудь мекленбургский агент, о котором я и не слыхивал? — Я уже завелся, и ничто не могло меня остановить.
— О вашем существовании знает очень узкий круг, я вам уже говорил. Утечка исключена, вам ничего не грозит!
— Оставьте, Рэй! С кем вы говорите? Разведка — такая же бюрократия, как и все остальные. С трепом и пересудами! Что это за узкий круг?! Вы и шеф в Лэнгли? А шифровальщик, пославший отсюда вашу телеграмму? А шифровальщик, принявший ее в Лэнгли?! Кто–то понес ее директору, кто–то не выдержан на язык… А какая орава здесь! — Я подогревал себя.
— Даже Сэм не знает вашего имени!
— Мне даже неудобно слушать это, Рэй! — Пусть представляет себе, что такое игра на канате и без сетки, пусть не думает, что если я кажусь спокойным, то так оно и есть на самом деле! — Неужели Сэму трудно узнать, кто я такой, если он захочет?! Мне кажется, нам не стоит играть друг с другом в прятки и делать вид, что все идет хорошо. Прежде всего нужно ввести настоящую конспирацию и свести круг знающих меня лиц до минимума! Неужели нужно, чтобы меня в лицо знал медик, берущий анализ мочи?! Или эта мадам с идиотскими вопросами? Давайте работать чисто. Я передал вам все! Если угодно, поставил на карту свою жизнь. Так берегите ее! Мне, как профессионалу, понятно, что вы мне не доверяете и не можете пока доверять, мне ясно, что вы должны проверять меня и сейчас, и потом! Но давайте это делать умно, не светите меня!
Мое возмущение было вполне искренним: что же это такое? Светить меня перед шофером и перед охранниками?! Хоть бы парик надели или приклеили бороду! Идиоты! Размагнитились в союзной Англии, перестали ловить мышей!
— Прежде всего хочу заверить вас, Алекс, что мы вам доверяем.— Хилсмен говорил торжественно, медленно и вежливо, ведь вежливость, как глаголил Учитель Учителя, лишь мелкая монета, которой черт оплачивает кровь убитых им жертв.— И я учту ваши пожелания о безопасности. Что касается допросов, то приношу извинения. Думается, что если бы я находился сейчас у вас на родине, то меня проверяли бы менее рафинированными способами…
Уел он меня больно, но спорить я не стал, проглотил, как должное, сам знавал умельцев–костоломов, встречал их в свое время в монастырской поликлинике — они шагали, выпятив свои 80–летние груди, увешанные регалиями, работа была — что говорить! — трудная, но способствовала долголетию.
Далее перешли к тайнам Монастыря. Американцы, по нашим данным, знали и о структуре, и о руководящих кадрах достаточно много. Тем не менее картину пришлось изрядно дорисовать, нашпиговать деталями, не щадя сил на ядовитые характеристики настоятелей. С особой сладостью в сердце я изливал свою желчь на Бритую Голову и Маню, беспощадно рисуя каменистые тропы, по которым они карабкались к власти; красок я тут не жалел, Маня рухнул бы с кресла, если бы услышал хоть десятую часть моей исповеди.
Хилсмен записывал на магнитофон мой рассказ и не подавал ни звука — если дело пойдет таким образом и он будет играть в молчанку, то так и не нащупает Алекс ниточки, тянущиеся к Крысе, разобьет бедный Алекс голову с безукоризненным пробором прямо о каменную стену! Несчастная голова! Разве переживал такое сэр Уолтер Рэли, пират и лорд?! Кстати, его отрубленную голову заполучила любящая жена и хранила в спальне рядом со своей кроватью — о, Римма! О, Кэти! Милые мои! Умоляю, положите благородную голову благородного Алекса в пластиковый пакет, поставьте у своих ног, клянусь, что не буду гнить и вонять, не буду кататься по комнате и вращать глазами!
— У меня небольшая просьба. Очень важно укрепить мои позиции в глазах Центра. Мне нужна классная вербовка. Подумайте, Рэй, но это должен быть агент с секретными документами.— Я уже говорил с ним, как с коллегой.
— Я уже думал об этом. Не так просто найти секреты, которых не жалко. А «липу» ваши быстро раскусят, и тогда конец всему делу. Давайте, Алекс, начнем с малого, давайте для начала твердо стоять на земле. Развернем работу на существующем фундаменте, посмотрим на реакцию Центра и не будем пока расширять диапазон наших действий! Будем надеяться, что нас не погубят непредвиденные случайности.
Хилсмен похлопал меня мягкой рукой по спине, не скрывая своего отменного настроения,— видимо, допросом он остался доволен.
А насчет случайностей он совершенно прав: друзья наши, черт и случай, подстерегают нас на каждом шагу — до сих пор с ужасом вспоминаю, как в Париже столкнулся на улице с Васькой Кацнельсоном (мы с ним учились в пятом классе средней школы) в усах и с лотком сосисок. «Старик! — орал он.— Откуда ты, старик?» — и, оставив сосиски, бросился ко мне, а я, кажется, тогда Марти Куупонен, финляндский подданный, мчался от него в толпу, как будто украл в магазине булку, за что у них бедняков сажают в тюрьму, в то время как богачей, укравших железную дорогу, выбирают в сенат.
Через три дня, безумно устав от собеседований и писанины, я возвратился в свою квартиру у Хемстед Хита, в миле от уютного Хайгетского кладбища, где строго смотрит с постамента на прохожих, запрятавшись в необъятную каменную бороду, большая голова Учителя Учителя.
Кэти, оказавшаяся дома (у нее был уже свой ключ), встретила меня прохладно и безмолвно выслушала жалобы на трудности со сбытом радиотоваров, которые неразрешимы без знания всех нюансов рынка и конъюнктуры и, естественно, служебных командировок. Я нежно поцеловал ее в губы — они даже не шевельнулись: назревала трагедия, и ничего не оставалось, как налить себе стаканчик «гленливета» и окунуться с головою в прессу, а именно в спасительный раздел объявлений о продаже и сдаче в аренду недвижимого имущества.
— Двухэтажный коттедж в районе Илинга, кухня, две спальни, гостиная, столовая,— заливался я соловьем,— четырехкомнатная квартира на Кромвелл–роуд, вилла в Кэнтербери — Цены кусались, фирма приносила крохи, конспирация не позволяла требовать больших дотаций из Центра и диктовала жизнь по средствам, не бесконечны же авуары, завещанные предусмотрительным папой–шекспироведом.
