Ознакомительная версия.
Оплата – двойная против нынешней, у остальных членов труппы полуторная.
Ах, как он был некстати! Только мешал разобраться в мыслях и чувствах.
– Поговорим об этом позже, – недовольно сказал Алеша, обернувшись к надоеде.
Вдруг занавес резко качнулся. В конурку вошел Д'Арборио – маленький, прямой, с бешено горящими глазами. Махнул синьору Лоди, и тот с поклоном попятился вон.
Вот она, решительная минута!
– Что вам здесь нужно? – процедил Романов, чувствуя, как в глазах темнеет от ненависти.
Распорядитель просунул голову между шторами и плаксиво сморщился, что несомненно означало: «Как вы можете? Это же великий Д'Арборио!»
Великий Д'Арборио отчеканил, презрительно кривя тонкие губы:
– Мсье, я не привык исполнять роль рогоносца. Вы молоды, я хочу дать вам шанс. Немедленно, сию же секунду, убирайтесь – в Петербург, в Москву, к черту в преисполню. Иначе…
– Но ангажемент! Публика! – не выдержав, возопил синьор Лоди.
Поэт на него даже не оглянулся. Певец тоже не обратил на распорядителя ни малейшего внимания. Враги не отрываясь смотрели друг на друга.
– Что «иначе»? – язвительно улыбнулся Алеша. Он вспомнил пушкинскую повесть «Выстрел» – как граф под прицелом Сильвио ел черешни. В вазе черешен не было, поэтому Алеша взял вишню, положил в рот. Жалко, Клара не видела.
– Убью, – будничным голосом известил его итальянец. – Пистолет, шпага – мне все равно.
Синьор Лоди испуганно прикрыл рот ладонью, но во взгляде зажглось жадное любопытство. Сцена, случайным свидетелем которой он оказался, обещала стать поистине исторической.
Алеша сказал:
– Пистолет.
Уж шпага-то точно исключалась. Даже если б он учился фехтованию, с такой правой рукой было не удержать и столового ножа.
Показав наклоном головы, что условие принято, поэт поманил пальцем распорядителя и заговорил с ним по-итальянски. Тот почтительно кланялся на каждую фразу. Несколько раз прозвучало слово padrino[3]
Ответ синьора Лоди был коротким и завершился прижатием ладони к сердцу. Кажется, собирался возразить, но одного взгляда хватило, чтоб бедняга заткнулся.
– Он станет нашим секундантом, – суммировал диалог Д'Арборио. – Не будем формалистами, лишние свидетели нам обоим ни к чему. У вас ангажемент, у меня… – Некрасивое лицо исказилось, как от приступа мигрени. – …У меня дела поважнее ангажемента. Всё это исключительно не ко времени. Но выше чести все равно ничего нет. В восемь утра. У старого платана. Он объяснит, где это. Расстояние, количество выстрелов – на ваше усмотрение. Мне это безразлично. Главное: никому ни слова.
Подождав секунду, не будет ли возражений (их не было), рогоносец вышел прочь.
Распорядитель схватился за голову:
– Santa Madonna! Signor Dottore!
Бросился вдогонку за поэтом.
Алеша стоял у зеркала, потирая разгоряченный лоб. В мозгу мгновенно понеслись лихорадочные, выталкивающие одна другую мысли.
Дуэль! Как у Пушкина с Дантесом. Только кто тут Дантес? Очевидно, я. Он ведь великий поэт, а я иностранец… Смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы, не мог он знать в сей миг кровавый… Чушь! Ничего я не презираю! Просто этому чудовищу не место на земле! … Господи, только бы Козловский не узнал… Ах, Клара!
Словно услышав безмолвный зов, сбоку из-за портьеры вынырнула она и с плачем кинулась ему на шею.
– Я всё слушала! – всхлипывая, залепетала она. – Не стреляй с ним! Он тебе убьет! Я говорила, он страшный человек! Он стрелял дуэль восемнадцать раз! Он попадает из пистола вот такая костенька! – Клара показала на косточку от вишни. – А у тебя рука!
Нагнувшись, она поцеловала его раненую руку и безутешно разрыдалась.
– Что поделаешь, – пробормотал Романов, чувствуя, что у него тоже выступают слезы. – Дело чести…
А на душе сделалось горячо и очень хорошо. Клара плакала не из-за великого поэта, а из-за ничем не знаменитого Алексея Романова!
Треньканье фортепьяно оборвалось. Это означало, что пора на сцену.
Девушка выпрямилась. Ее мокрые глаза горели безумием и решимостью.
– Слушай! – шепнула она. – Скажи так: «Хочу самая маленькая дистанция». Пять шагов. Стреляй первый, прямо вот тут! – Клара ткнула себе пальчиком в середину лба. – Очень быстро стреляй! Пять шагов можно и левая рука! Понял? Очень быстро! Паф – и всё! Я буду тебе молиться.
– Не тебе, а «за тебя».
Он обнял одной рукой ее подрагивающее плечико. Страшно не было. Нисколечко.
За шторой раздались шаги, и на этот раз спрятаться Клара не успела.
Вошел штабс-ротмистр.
– Минутку отдохну. Пальцы задубели…
Увидел обнимающихся любовников, запнулся.
Шмыгнув носом, Клара выбежала вон. Князь проводил ее неодобрительным взглядом.
– Нашли время, Алексей Парисович… Что это у вас, винишко? Ну-ка плесните. Нервы ни к черту… Как там наши? Сорок три минуты прошло.
За книжной полкой открылось темное пространство, свет из библиотеки туда почти не проникал. Справа помигивали таинственные огоньки, красные и зеленые, будто глаза затаившихся в темноте хищных зверей.
– Дед, тут выключатель есть? – нервно спросил Никашидзе. – Электрицитет, ферштеен?
Архивариус промямлил что-то, тыкая пальцем в сторону. Булошников поднес инвалида поближе, тот щелкнул, под потолком зажглась неяркая лампочка.
Это была небольшая глухая комната, совершенно пустая. Лампочки, оказывается, мигали на металлическом щите, где были еще какие-то рычажки и кнопки.
Стена напротив входа была стальная, гладкая.
Лютиков подошел к ней, присел, провел пальцем по утопленному в пол желобу.
– Серьезная дверка. Лектрическая. Не, этому не обучен. Тряси старого, пускай секрет скажет.
Сказано – сделано.
Булошников как следует тряхнул калеку, Никашидзе спросил:
– Ну?!
Тот понял. Держась левой рукой за сердце, правой показал на пульт. Когда старика поднесли туда, он повернул шесть кругляшков с цифирками. Получилось 385958.
Показал на большой рычаг.
– Nach unten. Zu fest für mich… Mir ist kodderig…[4]
– «Унтен» – это вниз, – перевел полиглот Никашидзе. – Дернуть, что ли?
Дернул.
– Ух ты! – восхитился Булошников.
Стальная стена с шипением уползла в сторону и исчезла в пазу. За ней было узкое неосвещенное помещение.
Богатырь осторожно усадил архивариуса на пол, дед теперь был не нужен.
Агенты втроем подошли к открывшемуся сезаму и остановились. Нужно было подождать, пока глаза свыкнутся с полумраком.
Вдруг Никашидзе услышал позади шорох. Обернулся.
Паралитик дополз до входа и, схватившись руками за стенки, вытягивал свое непослушное тело из потайной комнаты.
Молниеносным движением грузин выхватил нож, метнул. Оружие воткнулось старику чуть ниже затылка. Голова с глухим стуком ударилась о пол.
– Ты чего?! – взвизгнул Булошников. – Сказано же: без тухлятины! Баррран грузинский!
– А если б он нас тут запер? Это ты его проглядел, хряк холощеный!
– Ах ты, паскуда!
Булошников схватил «волкодава» за грудки, получил мощный удар коленкой в пах, но даже не поморщился. Занес гигантский кулачище.
– А ну ша, ботва! – цыкнул на них Лютиков. – Гляньте-ка, чего это там.
На том конце продолговатой, похожей на тамбур камеры что-то поблескивало.
Толкаясь плечами, агенты шагнули внутрь.
Алексей знал, что не сможет забыть эту картину до конца своей жизни.
Рассвет.
Пустынная дорога над озером.
Туман, мелкий дождь.
Кучка хмурых мужчин под зонтами стояла возле автомобиля. Завидев русских, люди расступились.
Романов заглянул внутрь «бельвилля» и увидел в кабине на кожаных сиденьях три неподвижных фигуры в одинаковых позах. Головы запрокинуты назад, руки сложены на коленях.
Комиссар местной полиции открыл дверцу.
Стало видно, что у мертвецов лица голубого цвета. Даже у Булошникова, вечно румяного, как крымское яблоко.
Рядом сдавленно вскрикнул Козловский. Алексея мелко затрясло…
Когда группа не вернулась в установленное время, сначала они просто ждали. Потом, во втором часу пополуночи, отправились к вилле, но там было темно и тихо.
Вернулись, снова ждали.
Козловский выкурил две пачки папирос. Алеша забыл о грядущей дуэли и даже почти не думал о Кларе.
А в половине седьмого приехал полицейский. Они не знали по-итальянски, а он, как многие из жителей этого кантона, не говорил ни по-французски, ни по-немецки. Поняли лишь: «signor commissario» да «urgente» – в общем, срочно вызывают в полицию.
По дороге князь вполголоса инструктировал помощника, как себя вести на очной ставке с агентами, что отвечать, а чего ни в коем случае не говорить. Они готовились к тому, что группа завалилась и теперь всех посадят в тюрьму или, самое лучшее, депортируют.
Но подобного исхода не ждали…
Алеша мигнул, ослепленный блицем. Полицейский фотограф снимал трупы.
Ознакомительная версия.
