— Тем более что кофеварка была чистая, — не удержался я.
Что было правдой. Это, в сущности, был единственный чистый предмет кухонного обихода. Раковина до моего вмешательства была завалена грязными чашками, ложками, ножами и высохшими буро-желтыми пакетиками чая. Тарелок в этой груде посуды не было — хозяйка дома явно предпочитала питаться вне родных стен. Важное уточнение: я перемыл посуду не из стремления подольститься к хозяйке дома, чтобы и дальше рассчитывать на ее гостеприимство. Я и дома — мы с Джессикой ведем хозяйство сами — посуду мою охотно, а в гостях посильная помощь и подавно не в тягость.
Я насухо вытер только что вымытую большую чашку, поставил ее перед Ольгой и стал наливать кофе. Не долив примерно четверть, остановился. Ольга, несмотря на количество выпитого вчера, соображала хорошо.
— Черный. Я пью черный кофе.
— Слушаюсь и повинуюсь, — с удовольствием мажордома, влюбленного в хозяйку, сказал я.
— Вообще-то, — с той же странной для деловой женщины утренней неуверенностью произнесла Ольга. — Вообще-то, я думаю, что начну с другого напитка.
Она встала, выдвинула один из ящиков кухонного гарнитура и вытащила оттуда пачку лекарств. В ней были пакетики по две большие таблетки, которые Ольга бросила в другую только что вымытую мной чашку и залила минеральной водой.
— Вам не надо? — спросила она.
— Противоядие?
— Именно.
Вообще-то голова у меня тоже болела, видимо, от колец кальмара в кляре, но мужчина сделал вид, что ему это нипочем.
— Со мной все в порядке.
— Как хотите.
Ольга с перекошенным лицом выпила заканчивающее шипеть зелье и снова уселась на табурет. На мой взгляд, утром с похмелья она даже была интереснее, чем в боевой раскраске в ресторане. Она не стала красивее, но лицо ее приобрело мягкость, с которой она, видимо, сознательно боролась с помощью тона и губной помады. У женщин иногда странные представления о привлекательности.
Ольга пару раз поднимала на меня глаза. А я уже взгромоздился на соседний табурет и с шумом и деланным наслаждением — я ведь предпочитаю чай, но его в Доме не оказалось — втянул в себя глоточек напитка, не переставшего быть кипятком. Наконец она решилась: — Скажи, пожалуйста, ты…
Вспомнила, что мы с ней под конец перешли на ты.
— Я…
Я знал, о чем она хотела спросить. Но ждал продолжения.
— Ну, мы…
Ольга не знала, как это сказать.
— Что мы?
Я не хотел ей помогать. Меня эта ситуация забавляла.
Она знала, что я давно понял, о чем она хотела спросить, и теперь ее неуверенность сменилась нетерпением.
— У нас что-то было ночью?
— Очень многое! Мы познакомились, потом отметили это. Потом увидели, что у нас много общего, и отметили это тоже. Потом — не знаю уже, как тебе это кажется теперь, на трезвую голову, — похоже, друг другу понравились…
Ольга даже замахнулась на меня рукой. Кулачок у нее был маленький, какой-то детский.
— Перестань! Ты же знаешь, что меня интересует.
— Знаю, — признал я. — А ты бы предпочла — сейчас, на трезвую голову, — чтобы это произошло или чтобы этого не было?
— Это вопрос, — честно признала она.
— Подумай.
Ольга подумала и решительно сказала:
— Нет, не знаю.
— Я ведь ничем не рискую, — сказал я. — Допустим, тебе бы хотелось, чтобы ничего не было. Тогда случай первый: ничего не было и в самом деле, и я так и скажу. Все прекрасно, и тебе не в чем себя упрекнуть. Случай второй: что-то было, но я скажу, что не было. Тоже неплохо! Случай третий: ничего не было, но я скажу, что было.
— Хватит! — закричала Ольга. — Меня и так мутит.
— Это мы еще не дошли до гипотезы, что тебе хотелось бы, чтобы все уже случилось, — ретируясь с достоинством, произнес я.
Ольга помолчала.
— Мне не нравится слово «уже», — как бы самой себе сказала она.
Я понял, что она имела в виду. Если это уже не случилось, я напрасно допускал, что может случиться. То есть убежища я лишался. Но если уже случилось? Ведь сложность существует, только пока этот барьер не преодолен. А когда он разрушен, он перестает существовать — его вроде и не было.
— Да, в слове «уже» есть совершенно мерзкая окончательность, — согласился я. — Оно принадлежит прошлому, которое нам уже не подвластно. Как доисторическая букашка в янтаре.
Мы же были на берегах Балтики.
Ольга внимательно посмотрела на меня.
— Хм! Ты чем занимался до… До легированной стали?
— Преподавал иностранную литературу в университете, — соврал я. — Ну, и пробовал писать.
— Этого не было! — вдруг с торжествующей уверенностью заключила Ольга.
Я даже обжег себе язык кофе.
— Почему ты так уверена?
Ольга улыбалась. Она знала.
— Если бы это случилось, ты бы меня сразу обнял и поцеловал. А то и разбудил бы таким образом.
— И как бы ты на это отозвалась?
— Никак. У меня голова раскалывается.
— Вот видишь, — не сдавался я. — Тогда зачем мне было нарываться на отпор?
Это заставило ее задуматься. Потом Ольга посмотрела мне в глаза так, как на меня нельзя смотреть: открыто, беззащитно. В устах такого человека, как я, это прозвучит странно, но я ненавижу манипулировать людьми. Я умею это делать, и у меня неплохо получается, но удовольствия из этого я не извлекаю никакого. Хрен с ним, с убежищем!
— Успокойся, ничего не было, — сказал я.
— Там есть еще кофе? — с видимым облегчением спросила Ольга.
Там еще было.
Ольга весело посмотрела на меня, встала, достала разорванную упаковку печенья и торжествующе положила ее перед нами:
— Вот!
Только что это был хмурый нахохлившийся воробей. Теперь прилетел радостный чижик с озорными глазками-бусинками.
— Я рад, что смог тебя порадовать, — искренне произнес я. — Тем более без малейших усилий со своей стороны.
У меня плохо получается выигрывать. То есть я всегда нахожу причины, почему то или иное могло бы получиться и без моего вмешательства. А вот проигрывать я умею — не благодаря специальному тренингу, просто в силу характера держу удар. Допью свой кофе и пойду.
Но Ольга опять задумалась.
— А почему? Я тебе не понравилась?
Женщины! Оказаться слабой ей не хотелось. Но и не оказаться сильной — тоже!
— Та заснула в ванной, — просто сказал я.
Я ведь и сам устаю от своих настоящих и придуманных сложностей.
— Это я смутно помню. И?
— И я заметил это прежде, чем вода перелилась через край или залилась тебе в рот и дальше в легкие.
— И?
— Я выудил тебя из ванной, вытер полотенцем и уложил в постель.
— И?
— Что «и»? Ты продолжила свой сон.
— А где спал ты?
— На диване в гостиной.
— Он мягкий, — с одобрением сказала Ольга.
— Очень скрипучий.
Ольга с недоумением подняла на меня взгляд.
— Кожа скрипит — не пружины. И доисторическое животное не спускало с меня глаз. А так было вполне удобно.
Ольга обнаружила, что разрез на ее кимоно опустился слишком низко, и запахнула его плотнее.
— Ты не обижаешься на меня? Вчера все казалось так легко, а…
Она замолчала.
— А на трезвую голову лечь в постель с незнакомым человеком — слабо, — закончил за нее я.
Ольга кивнула:
— Слабо. — Она тут же подняла глаза. — А мы можем сегодня побыть вместе? Сегодня ведь суббота?
— Суббота, — высчитал я.
— Я иногда заезжаю в выходные в офис, но только не сегодня, — решительно заявила Ольга. — Ты как?
Когда речь идет о жизни и смерти, колесо обозрения, катание на лодочке и обед на террасе — не самые срочные дела. Но к вечеру, если Провидение или Эсквайр не пошлют мне кого-то на помощь, я столкнусь с той же проблемой, что и вчера. Ненавижу использовать людей!
— Знаешь, у меня на сегодня намечены три встречи, которые я никак не смогу отменить, — сказал я. — Но я был бы счастлив снова поужинать вместе.
Ольга радостно улыбнулась. Не уверен, что она была очень успешна в своем бизнесе: она была сторонницей тактики отсрочек. Мои знакомые промышленники и финансовые воротилы решают сразу — у них таких решений по нескольку десятков на день.
— Я приготовлю ужин дома, — вызвалась Ольга. — От охотничьих колбасок вчера ты отказался. Но рыбу-то ты ешь?
— Ем. Я тогда принесу вино. Белое?
А сам я подумал о том, что неизвестно, где я окажусь вечером, буду ли я еще в Таллине и буду ли вообще.
Считается — и правильно считается, — что в нашей профессии успех дела на две трети решается экипировкой. Я уже пару лет — с тех пор, как убедился, что убийца из меня никакой, — путешествую без оружия. Ну, есть у меня такая шариковая ручка, из которой, если ее определенным образом покрутить, вылезет вместо пишущего стержня иголочка. Если на эту иголочку надавить, из нее вытечет крохотная капелька быстродействующего яда. Ручкой можно уколоть человека три-четыре, но не думаю, что я смогу когда-нибудь ею воспользоваться — разве что попаду в руки маньяков, которые захотят расчленить меня заживо ручной пилой.
