— Доктора Успенского. Я прошу доктора Успенского. Говорят из дома. Очень срочно…
Павлик не заставил себя ждать
— Я здесь, Ленок! — прокричал он издалека. — Мария Сергеевна вернулась?
— С мамой несчастье, — принудила себя сказать Леночка. — Мама попала под поезд. Я только что была в приемном покое. Я нахожусь на Киевском вокзале. Приезжай за мной…
На Павлике лица не было, когда он появился перед Леной.
— Ленок… Это все я, все я виноват, — растерянно приговаривал он — Мало ли что она запретила! Мне надо, надо было пойти с ней…
Леночка дернула его за руку.
— Пойдем в аптеку!
Павлик посмотрел на нее с недоумением.
— Зачем?
— За валерьяновыми каплями, — жестко сказала Леночка. — В самом деле, нельзя же так, а еще врач!
Леночке очень хотелось его утешить, но она обязана была играть свою роль и молчать.
И в то самое время, когда мужество и выдержка Леночки подвергались мучительному испытанию на допросе у следователя линейной прокуратуры, в одном из управлений, ведающих вопросами государственной безопасности, тоже шел разговор о смерти профессора Ковригиной.
Мария Сергеевна Ковригина давно уже принадлежала к числу тех ученых, жизнь и работа которых находились в поле зрения органов, отвечающих за безопасность советских людей. Они не вмешивались ни в работу, ни тем более в частную жизнь ученых, но несли ответственность за охрану специальных институтов и лабораторий и за жизнь и безопасность тех, кто в этих институтах трудится.
Поэтому-то майор Ткачев, просматривая очередную сводку происшествий за последние сутки, обратил внимание на лаконичное сообщение о несчастном случае, в результате которого погибла профессор М. С. Ковригина. И не только обратил внимание, но и счел необходимым доложить о смерти Ковригиной генералу Пронину.
Ткачев вошел в приемную, поздоровался с секретарем и осведомился:
— Один?
— Заходите.
Ткачев открыл дверь.
— Разрешите, товарищ генерал?
— Заходите, Григорий Кузьмич…
Пронин указал на кресло:
— Садитесь.
Он был уже немолод, генерал Пронин, давно мог уйти на пенсию, но сам не просился, а начальство не предлагало. Он был по-настоящему талантлив и, что особенно важно, обладал подлинным даром работать с людьми. Все, кто работал с ним, и уважали, и любили его. Строгий, требовательный, принципиальный, но в то же время душевный и справедливый человек.
Трудную и сложную жизнь прожил Иван Николаевич Пронин. Она рано, до срока, посеребрила его голову, но через самые тяжкие испытания прошел он, не запятнав своей совести, — совести настоящего коммуниста.
“Стар-стар, а морщины мало заметны, и всегда так подтянут, что всем нам в пору с него брать пример”, — подумал о нем Ткачев. Смотрит на тебя — хоть купайся в глазах, не глаза — ласковое синее море, а вот допрашивал на днях перебежчика, не глаза — кинжалы, не глаза, а сталь, — как перебежчик ни крутился, не выдержал его взгляда, раскололся…
Высокой, настоящей партийной школы человек, с самим Дзержинским встречался…
Но Пронин не дал Ткачеву углубиться в свои размышления. Он большим красным карандашом отметил что-то на мелко исписанном бумажном листе и вопросительно посмотрел на Ткачева.
— Слушаю.
— Как будто ничего особенного, Иван Николаевич, но я решил доложить, — начал Ткачев. — Помните, говорили как-то о Глазунове? Профессор Ковригина, помните? Они еще вместе ездили на Урал…
Пронин кивнул.
— Ну-ну?
— Попала под поезд!
— Кто?
— Ковригина.
— То есть как “попала”?
— А очень просто, по собственной неосторожности. Переходила пути и замечталась, должно быть…
Пронин нахмурился.
— Нехорошо, когда такие люди попадают под поезд.
— И я думаю, что нехорошо.
Пронин исподлобья взглянул на своего помощника.
— Что-нибудь подозрительное?
Ткачев покачал головой.
— Будто бы и нет, но…
— Понятно. За всеми по пятам ходить не будешь, но неприятно, когда такие веши случаются с такими людьми. Поинтересуйтесь, Григорий Кузьмич, обстоятельствами ее смерти. Ну несчастный случай, так несчастный, но ведь кто-то и рад бывает таким случаям…
Ткачев встал.
— Разрешите идти?
— Да-да, действуйте.
Пронин остался один. Он никогда не видал Ковригиной. Как-то о ней упоминал Глазунов. В последний раз он сам приезжал к Пронину. Глазунова беспокоил повышенный интерес за границей к его открытию: домогаются конфиденциальных встреч с ним, пишут, делают намеки. По поводу этих намеков он и приезжал. Просил усилить охрану института.
За институт Пронин спокоен, институт — это крепость, туда никому не попасть… Может быть, какая-нибудь западная разведка и задумала вывести из строя Глазунова. Но при чем тут Ковригина?..
Ткачев вернулся меньше чем через час.
— Быстро, — похвалил Пронин.
— Произошло это около полуночи, — доложил Ткачев. — Как будто бы доподлинный несчастный случай. Шла на станцию и попала под поезд. Труп обнаружил путевой обходчик. Документы и деньги не тронуты.
— Откуда у вас эти сведения?
— Созвонился с линейной прокуратурой, — пояснил Ткачев. — Этим делом там занят Ползунов. Опытный следователь. У него нет сомнений…
Пронин внимательно посмотрел на Ткачева.
— А у вас?
— А у меня… есть, — негромко, как бы размышляя вслух, неуверенно промолвил Ткачев, — Я поинтересовался обстоятельствами, при которых Ковригина ушла в тот вечер из дому… Тоже, кажется, все в порядке. Но…
— С чего думаете начать? — Пронин в задумчивости постукивал карандашом по столу и вдруг, не дожидаясь ответа, задал еще один, совсем неожиданный вопрос: — Вам известно, как устанавливается тождество трупа?
Ткачев выпрямился.
— Разумеется, товарищ генерал.
— Так вот, я прошу вас лично установить это тождество. По всем правилам искусства. Сами все проделайте, не спрашивая никаких Ползуновых. Докажите, что вы настоящий криминалист.
Глава шестая
Кому он только родственник?
Ткачев появился в приемной Пронина задолго до начала занятий, он хотел поскорее доложить о своем открытии.
— Как успехи? — обратился к нему Пронин вместо приветствия.
— Все сделано, — взволнованно произнес Ткачев. — И на этот раз действительно по всем правилам искусства.
— Да, сутки не час, на все требуется время, — заметил Пронин и жестом пригласил Ткачева следовать за собой в кабинет.
— Докладывайте.
— Вы оказались правы, Иван Николаевич…
Ткачев раскрыл желтую папку и достал из нее исписанный листок.
— Я ознакомился в поликлинике с индивидуальной картой Ковригиной, заполненной, когда она проходила диспансеризацию. Рост — 162 сантиметра, цвет волос — светло-русый, хирургические вмешательства — никаких… Продолжать не буду. У женщины, найденной на рельсах близ станции Рассадино, рост — 163 сантиметра, цвет волос — темно-русый, в нижней части живота рубец после операции по поводу аппендицита… И женщина эта умерла, Иван Николаевич, за сутки до того, как попала под поезд. Пронин вскинул на Ткачева глаза.
— Значит…
— Значит, сегодня собираются хоронить кого угодно, но только не Ковригину.
— Так-так… А кого же?
Ткачев выждал мгновение.
— Людмилу Валерьяновну Белякову, — произнес он не без торжества, все-таки оно прозвучало в его голосе, хоть он и старался его скрыть.
Но Пронин ничем не выразил своего одобрения.
— Продолжайте, — вот все, что сказал он Ткачеву, хотя тот и доказал на этот раз, что он действовал как настоящий криминалист.
На этот раз Ткачев докладывал со всей необходимой обстоятельностью.
Увечья, причиненные поездом, были настолько очевидны, что врач, писавший на месте катастрофы заключение о причине смерти, отнесся к своей задаче чисто формально — травма черепа, перелом позвоночника, разрыв грудной клетки. Но как только Ткачев установил, что убитая женщина не Ковригина, он привез опытного судебного эксперта, и тот легко установил, что смерть последовала от внутреннего кровоизлияния в результате удара каким-то тяжелым орудием по голове, а перелом позвоночника и разрыв грудной клетки произошли спустя много часов после смерти.
Ткачев занялся поисками в моргах. За последние два дня в морг Института неотложной помощи были доставлены трупы двух женщин, сбитых грузовыми машинами.
Один из них находился еще в морге, другой был выдан родственникам для погребения.
Ткачев поинтересовался приметами этого трупа: рост — 163 сантиметра, цвет волос — темно-русый… Приметы совпадали. Попала под грузовую машину, смерть последовала от внутреннего кровоизлияния в мозг. Приезжая из Пензы. Людмила Валерьяновна Белякова. Людмила… Люся… В акте значилось: “На левом плече татуировка “Люся + Боря””.
