– Давай поженимся, – сказал я и замолчал, потому что вспомнил, как то же самое говорил Римме.
– Давай поженимся, – говорил я тогда. – Я буду добропорядочным мужем, буду вовремя приходить домой и всегда отдавать тебе всю зарплату. У нас будет много детей, и мы все вместе будем гулять по центральному бульвару, где копаются в песке малыши и пенсионеры забивают на скамейках “козла” в домино. В праздники к нам будут приходить родственники и друзья, все будут жаловаться на все, ругать начальство, жрать и пить. Дядя Теодор расскажет про осла, который написал хвостом картину, а тетя Полина сообщит, с каким трудом достала живых карпов. Все напьются, Виктор расскажет пару еврейских анекдотов, все будут умирать от смеха, снова выпьют, а Витя, когда мы останемся тет-а-тет на кухне, начнет меня уверять, что брак – это глупость, а после жаловаться на одиночество, плакать, целовать меня мокрыми губами и говорить, что я у него единственный друг. Потом все заснут где попало, дядя обмочит подштанники и тахту, которую мы будем оттирать целый месяц и заливать одеколоном, и будет очень весело, мы будем любить друг друга, и утром, как обычно, зазвонит будильник…
Римма тогда расплакалась и убежала от меня – пою тебя, бог любви Гименей, ты благословляешь невесту с женихом!
– Неужели тебе это так нужно? – начала оттаивать Кэти. – Разве нам плохо?
– Конечно, хорошо, но давай жить, как все нормальные люди. В конце концов, я хочу ребенка!
Следующий день я целиком посвятил делам прогорающей радиофирмы и с помощью своего помощника, юного Джея, наметил план ее немедленного оздоровления – не только Центр, но и Хилсмен намекали на желательность крепкого прикрытия.
Покрутившись на фирме, я подрулил к дому и футах в ста от подъезда заметил машину (“ровер” 24033), которая тут же тронулась с места, встала за мной и трижды мигнула фарами. Всмотревшись, я разглядел лицо Генри, который дал знак следовать за ним. Мы проехали пару миль, пока он не затормозил и не вышел из машины.
– Что случилось, Генри? Почему вы нарушаете правила конспирации? Разве можно приезжать ко мне домой?!
– Мне срочно нужно с вами поговорить! – голос его дрожал.
– Разве у нас нет сигнала срочного вызова?
– Знаете что, Алекс… – Он хотел выругаться, но сдержался. – Я хорошо проверился, давайте пройдем в паб! – Предложение звучало так категорически, что мне оставалось только подчиниться.
В пабе мы устроились, как обычно, в темном углу, словно два жулика, только что обчистивших банк Ротшильда.
– Дело в том, что вчера ночью… Генри очень волновался и никак не мог взять быка за рога.
– Не нервничайте, Генри, на нас обращают внимание…
– Ради Бога, не перебивайте меня, мне трудно говорить… Увы, я даже не знаю, каким образом он вошел… я лежал в кровати…
– Кто? Кто?! – Я сам уже начал заикаться и почувствовал, как в самом низу живота зашевелилась и поползла скользкая холодная рептилия, вроде зловредного скорпиона, который жил в саксауле в далекие дни эвакуации и ночами выползал на прогулки по моему спящему телу. – Кто? Кто?!
– Да не перебивайте меня, Алекс… кажется… кажется, мы пропали… – хрипел он клекотом, словно прирезанный петух, завершающий свою прощальную арию.
Он допил джин с тоником, похлопал глазами, отер платком Сократов лоб и черчиллиевы скулы и упер в меня повлажневший взор.
– Я спал… лай Енисея[27]… грохот на лестнице… потом визг собаки… “Не вздумайте включать свет!” —…Он говорил тихо и твердо…
– Не торопитесь, Генри, я ничего не могу понять! Кто к вам пришел?
– Если бы я знал… если бы знал! – Он указал официанту на свой опорожненный бокал, и тот мгновенно притаранил ему новую порцию.
– Да возьмите себя в руки, наконец! – Я сжал зубы до хруста и состроил такую злую морду, будто собирался вцепиться ему мертвой хваткой в горло, если он не прекратит свои рассусоливания. – Рассказывайте спокойно и подробно, черт побери!
– Я даже лица его толком не разглядел… хотел зажечь свет, протянул руку к лампе, но он словно видел в темноте… тут же заорал: “Убрать!”
Генри выпил залпом, словно всю жизнь гужевался в мекленбургских закусочных, погремел стаканом с льдинками и тяжело вздохнул. От всей этой бестолковой карусели у меня уже кружилась голова.
– Как его звали, Генри?
– Он назвался Рамоном, хотя я уверен, что это вранье. Но в нем было что-то от латиноса… испанский акцент.
– Чего он от вас хотел, Генри?
– Он вербовал меня!
– То есть как? Ничего не понимаю! – Наша беседа напоминала судороги двух сумасшедших в пляске святого Витта.
– Он начал с того, что знает о моей работе на вас, знает даже предвоенный период… даже Грету Берг по кличке “Ильза”, которая вывела меня на Базиля…
– Кто такой Базиль, черт побери?!
– Ваш коллега, который вербовал меня!
– О Боже, это было так давно…
– Он даже знает, что мы с Базилем любили забегать в венский ресторан, где играл старый скрипач… он описал этого старика, будто вместе с нами слушал его игру! Он знает, что Базиль курил только сигары “Вильгельм второй”! Он рассказал такие детали… даже о вербовке Жаклин! Он знает обо мне все!
Физиономия гордости службы покраснела от возбуждения, и на скулах выступили капельки пота.
– И все это происходило в кромешной тьме? – Я на миг представил себе голого Генри, дрожащего под одеялом, и сурового незнакомца, явившегося по его душу, как Командор за дон Гуаном, и мне вдруг стало до неприличия весело.
– Я хотел увидеть его… изловчился, зажег ночник… брюнет в маске, больше я ничего не разглядел… может быть, шатен… на нем был плащ… по-моему, типа “кристианет”. Маска! Вы поняли? Он не хотел, чтобы я его видел… Он заорал…
– Он не упоминал моего имени? Намекал, что знает обо мне?
– Нет, нет, Алекс, ни слова о вас!
– И какое же конкретно сотрудничество он вам предлагал?
– Он не открыл карты… он обещал поговорить со мной подробнее через две недели… он дал мне время на размышление… оставил конверт с адресом… вот он!
И всклокоченный Генри (насколько может быть всклокоченным существо с сократовым лбом, а точнее, с огромной лысиной) протянул мне конверт, на котором было напечатано на машинке: “Рамон Гонзалес, Либерти-стрит, 44, Каир, 11055”. В конверте лежала тоненькая реклама процветающего концерна “Юникорн”.
– Что же это за человек, Алекс? Откуда ему все известно? Значит, у вас сидит предатель, знающий мое дело? Вы понимаете, что произошло?
– Не волнуйтесь, Генри, ради Бога, не волнуйтесь… это какое-то недоразумение… – попер я глупость (ничего себе недоразуменьице!), напрягая все свои шарики.
– Недоразумение?! – вскричал он так громко, что бармен повернул голову в нашу сторону.
– Я все выясню… немедленно свяжусь с Центром… все будет о’кей! – Я нес всю эту муру, лишь бы его успокоить, даже ободряюще похлопал его по руке и заглянул ласково в глаза. Мои мозги между тем крутились, как рулетка, прикидывая все имиджи и ипостаси героя ночной драмы.
Первая банальнейшая догадка сразу ударила наповал: провокация!
Американцы решили проверить и “Эрика”, и меня и устроили эдакое фантасмагорическое представление в надежде, что “Эрик” расколется, покается, вывалит все и обо мне, и о Жаклин – короче, типичная проверка, по глупости и топорности вполне отвечающая стилю работы великого Гудвина. Другая версия тоже не радовала: перепуганная Жаклин настучала на “Эрика” офицеру безопасности своего посольства, и бельгийцы (возможно, с помощью союзников по НАТО) взяли беднягу в оборот. Но откуда они добыли такие детали?
Вдруг Генри потянул носом, снова заклокотал горлом, и мешки под его глазами раздулись в бурдюки.
– Он убил Енисея… вколол ему яд! А мне сказал, что это снотворное, не хотел волновать… – Мешки начали опорожняться, и крупные алмазоподобные слезы важно поплыли вниз, затекая к ноздрям. – Он убил пса! Он убил моего любимого пса, Алекс! Вы не представляете, как я его любил!
– Давайте договоримся так: мы консервируем наши отношения. Работу с Жаклин вы прекращаете и ждете от меня сигнала вызова. Я немедленно свяжусь с Центром! Никакой инициативы! Лежите тихо, как труп!
Он вяло кивал головой, купаясь в своих водопадах, бармен уже не отрывал от него глаз, я допил свой стаканчик и выполз из этого тошнотворного реквиема на воздух.
Рано утром я позвонил Хилсмену.
– Некоторые новости, Рэй! Не хотел беспокоить вас ночью. Встретимся в “Гровноре”?
– Надеюсь, что ничего серьезного? – Голос его звучал обеспокоенно.
– Что может быть серьезнее смерти?
– Кто-нибудь погиб? – Его губило полное отсутствие юмора.
– Не нервничайте, главное, что мы с вами живы! Так в “Гровноре”?
– Вы хорошо знаете Уайтчейпл?
– Мерзкий район. Неужели мне придется тащиться в такую даль? – Район находился восточное Сити и в свое время вдохновлял писателей на романы о несчастных бедняках, живущих в лачугах и развалинах.
