На улице льёт дождик, в углублениях между разъехавшимися плитками тротуара появляются и исчезают пузыри, текут ручейки, уныло проступают микроскопические подобия морей и океанов.
Наконец-то, наконец! Какое-то такси останавливается перед самым подъездом. Распахивается левая дверца, показывается пара великолепных женских ножек, обнажённых выше колена. Чулки цвета кожи, колени, правда, чуть островаты. Немного солнца среди этой ужасной мокряди. Каблучки-шпильки. Это племянница инженера Вера Малеева. Все в ней по-девичьи мило, даже чуть вздёрнутый легкомысленный носик. Коротенькое красное пальто, берет, задорно сдвинутый набекрень. Чуть сутулясь, она стоит на тротуаре, переступая с ноги на ногу, ей, вероятно, холодно. Но постой-ка постой… Из той же, левой, дверцы показывается ещё пара ног. В таких же чулках цвета кожи, но колени не островатые, а закруглённые, женственные, как и вся её фигура. И каблучки солиднее. Евгения Маркова, учительница музыки. Аввакум уже видел её портрет: отдел «Б» позаботился об этом. Она на голову выше своей ученицы, в ней явно чувствуется женщина. На ней синий платок, длинное пальто, образующее складки на талии, — дешёвая имитация каракула. Её немного полное лицо, несмотря на выражение некоторой надменности и самодовольства, не кажется неприступным, скорее, оно говорит о сознании своей красоты.
Она берет под руку племянницу инженера, и они направляются к парадному крыльцу.
За ними, расплатившись с шофёром, лениво шагает Леонид Бошнаков. В левом уголке его рта крепко зажата только что зажжённая сигарета.
Он звонит, затем снова нажимает кнопку.
— Ах, это вы… — Малеева удивлённо глядит на него и вдруг смущается. Её взгляд убегает в сторону.
— Да, эго я, — говорит Аввакум, приветливо улыбаясь, — ваш новый квартирант.
— Да, да… — Девушка словно пытается что-то припомнить, но не может, и в голову ей не приходят никакие приличествующие случаю слова. — Да, да, — повторяет она, глядя в сторону, на канделябр, в котором светит лишь одна лампочка, — другая перегорела и, оставаясь на своём месте под абажуром, казалась глазом мертвеца. — Ну конечно, перед тем как мы отправились на кладбище, вы попросили у меня ключ от шкафа с электросчётчиками! — наконец вспоминает она, и глаза её искрятся смехом. Она до того рада своей памятливости, что готова захлопать в ладоши, как это делают маленькие девочки, но сдерживает себя: ведь всего за секунду перед этим она упомянула о кладбище. — Вам опять понадобился этот ключ?
— Благодарю вас, — говорит Аввакум. — Я принёс вам его, больше он мне не нужен. — Отдав ей ключ, он было поворачивается, чтобы уйти, но в ту же минуту вспоминает что-то, о чем чуть не забыл. — У меня к вам огромная просьба, — говорит он, — ведь вы тут «Маленькая хозяйка большого дома», поэтому я и обращаюсь к вам. Сжальтесь над старым холостяком, у которого осталась одна-единственная радость в жизни — турецкий кофе. Одолжите мне, бога ради, плитку — моя исчезла при перевозке, я вам буду бесконечно благодарен. Буду благословлять вас до конца дней моих, как говорится. Я и руки над ней погрею, поскольку в комнате у меня — её, как видно, никогда не отапливали! — невероятный морозище, настоящий холодильник.
Теперь она глядит на него с ещё большим удивлением — так не вяжется этот заискивающий голос с его атлетической фигурой, и с его лицом старого солдата, и с глазами, в которых отражается холодная уверенность властелина, сознающего свою силу. Какой человек, а какой голос!
— Так что же вы стоите, — говорит девушка, чувствуя, как щеки у неё тепло розовеют, — почему не зайдёте к нам? Обогреетесь, а я вам и кофе сварю. Пожалуйста! — Она широко распахивает дверь и делает шаг в сторону. — Я и плитку вам разыщу, у нас их несколько. Дам вам самую большую. Войдите, сделайте одолжение!
Аввакум отвечает, что она чересчур добра и что он ничем не заслуживает её внимания, но что, если у них когда-нибудь перегорят пробки или случится какая-нибудь другая неприятность, то пусть имеет в виду, он всегда к её услугам.
Они пересекают вестибюль, она рывком открывает дверь в гостиную — вот удивятся-то Евгения и Леонид! Незнакомец, и притом такой особенный, где она его откопала?
— Прошу!
В кресле против двери сидит Евгения — вернее, полулежит, прислонившись головой к спинке, юбка открывает колени. На подлокотнике кресла устроился Леонид Бошнаков — мизансцена, вполне подходящая для банального любовного этюда.
Проходит мгновение — вполне достаточное для того, чтобы оправить юбку и чтобы жених поднялся и глубоко вздохнул.
— Вера, — сердито говорит он, — где ты пропадаешь, ты же знаешь, что ей плохо, хоть бы воды принесла!
— Ничего, ничего, — шепчет Евгения, — пройдёт. Не беспокойтесь обо мне!
Она встречается глазами с Аввакумом и не отводит взгляда, как это только что сделала Вера.
— Что вам здесь нужно? — спрашивает Бошнаков. Он бесцеремонен, смотрит мрачно. — В этом доме ещё присутствует покойник, хоть его и похоронили несколько часов тому назад. Улыбки ещё неуместны.
Вера тотчас же и почему-то с большой готовностью берет пришельца под свою защиту. Вот ещё, пусть не считают её девчонкой и при этом -дурочкой Не много ли они себе позволяют у неё под носом? Теперь она вполне самостоятельная, дядя позаботился оставить ей кое-что на сберкнижке, чтоб она чувствовала себя ни от кого не зависящей, и пусть Леонид не воображает…
— Мой новый квартирант, — говорит она, — архитектор.
— И археолог, — добавляет Аввакум.
— И археолог! — торжественно повторяет Вера. — Да, археолог. Он снял ту комнату на втором этаже, рядом с лестницей.
— Смотрите вы! — усмехаясь, восклицает Бошнаков. — Весьма интересно!
— По-моему, ничего интересного! — Аввакум пожимает плевами. — Комната очень недурна, хоть и холодновата. Но зато потолок высокий, увеличивает кубатуру — большое удобство для страстного курильщика, вроде меня. Я бы переехал ещё вчера, даже вещи привёз, но меня вернули милиционеры. Оказывается, милиция вела следствие в связи с трагичным самоотравлением инженера. Вот и пришлось отложить свой въезд на сегодня.
— О каком самоотравлении вы болтаете! — Бошнаков меряет его взглядом с головы до пят и жёлчно ухмыляется. — Самоотравление! И ко всему прочему — трагичное! Нечего сказать, звучит вполне интеллигентно…
— Садитесь же, почему вы стоите! — говорит Евгения Маркова, указывая рукой на кресло возле себя.
Аввакум благодарит и попутно объясняет, что зашёл он, собственно, за плиткой, так как его плитка потерялась при переезде. Он намеревался сварить себе кофе, до которого он большой охотник. Да и занят он и притом довольно срочной работой: реставрацией одной из несебырских церквей, той — с солнечными дисками. А могут они себе представить, как реставрировать на бумаге такое солнечное здание в комнате, где годами не топлено!
— Вполне вам сочувствую! — с тихим вздохом замечает Маркова.
— Я пойду на кухню — сварю кофе, — говорит Вера. Она ищет глазами взгляд Аввакума и улыбается. — И сооружу вам грелку, возьмёте её с собой.
— Не кажется ли тебе, моя девочка, что ты чересчур весёлая? — спрашивает Маркова.
— А тебе чего хочется? — вдруг вспыхивает Бошнаков. — Чтобы она непременно ревела? Как ты?
— Ничего мне не хочется, — отвечает Маркова.
Вера дёргает плечиком — «вы, мол, не интересуете меня, миленькие, я буду делать, что мне нравится», — поворачивается кругом и выходит.
— Чтоб вас всех черти взяли! — буркает Бошнаков. — Если хотите знать, не люблю я таких сцен.
Он подходит к буфету, наливает рюмку коньяку и залпом её выпивает. Затем наливает вторую.
— Выпейте, любезный! И больше не болтайте о каком-то самоотравлении, вам, как человеку интеллигентному, не подобает говорить глупости. Нечего врать насчёт инженера, верная ему память, и вводить всех в заблуждение.
— Не понимаю вас, — со сдержанной улыбкой говорит Аввакум.
— Он заявляет, что не понимает меня. — Бошнаков оборачивается к Марковой и смеётся. — Ты слышишь? — Коньяк разливается по его руке. — Говорит, что не понимает меня!
— А ты не понимаешь, что становишься скучным? — Красивое округлое, самодовольное и самоуверенное лицо Марковой меняется, черствеет, глаза её обливают Бошнакова презрением и негодованием. — Ты пьян, — добавляет она.
— Бошнаков наклоняется, благодарит за откровенность, которая, впрочем, не так уж оскорбляет его, ибо сегодня у него есть основательные причины для того, чтобы пить, не считая рюмок.
— Но имейте в виду, — заявляет он скорее Аввакуму, чем Марковой, — это отнюдь мне не мешает видеть вещи такими, каковы они есть, и более того, — такими, какими они будут, скажем, в ближайшее время.
— Неужели? — Маркова достаёт из сумочки пачку сигарет, закуривает и, помолчав некоторое время, говорит: — Мне очень любопытно услышать, что ясновидец думает, например, о моем близком будущем.
