— Да, герр Маккоркл, нервирует. Auf Wiedersehcn.
— Auf Wiedersehen[18].
Я наблюдал, как он вышел из кафе все с тем же пухлым, потрепанным «бриф-кейсом». И решил, что доллары достаются ему нелегко. У столика возник хозяин кафе и спросил, не желаю ли я чего-нибудь еще. Я ответил, что нет, и расплатился по счету. Маас, должно быть, забыл, что в кафе приглашал меня он, а не наоборот. Посидел еще минут десять-пятнадцать, обдумывая услышанное от Мааса. Достал из конверта карту. Восточного Берлина я не знал, поэтому не мог сказать наверняка, достоверна они или нет. С учетом масштаба длина тоннеля составляет шестьдесят метров. Я сложил карту и убрал ее в конверт. Возможно, она и стоила пять тысяч долларов.
Я встал и покинул пустое кафе. Остановил такси и поехал в «Хилтон». Спросил у портье, нет ли для меня писем или записок. Он глянул в соответствующую ячейку и отрицательно покачал головой. Я купил свежий номер «Шпигеля», чтобы узнать, что более всего волнует немцев, и на лифте поднялся в свой номер, открыл дверь. В креслах сидели двое мужчин. Я бросил журнал на кровать.
— Кажется, я начинаю понимать, почему в Америке придают такое значение праву человека на уединение. Что вам угодно, Бурмсер?
Его сопровождал Билл, или Вильгельм, славящийся великолепной улыбкой. Бурмсер положил ногу на ногу, нахмурился. На лбу появились четыре морщины. Наверное, они означали, что Бурмсер думает.
— Вы нарываетесь на неприятности, Маккоркл.
Я кивнул.
— И хорошо. Это мои неприятности, не ваши.
— Вы виделись с Маасом, — обвинил меня он и назвал кафе.
— Я передал ему ваши слова. Они не произвели на него никакого впечатления. — Я сел на кровать.
Бурмсер оторвался от кресла, подошел к окну, глянул на улицу. Пальцы его сжались в кулаки.
— Чего хочет от вас Падильо?
— А вот это не ваше дело, — с вежливой улыбкой ответствовал я.
Он повернулся ко мне.
— Вы слишком много на себя берете, Маккоркл. Вы ходите по навозной жиже и того гляди поскользнетесь и выкупаетесь в ней. Лучше бы вам первым же самолетом улететь в Бонн и не высовывать носа из салуна. Вы представляете для нас ценность лишь тем, что могли вывести на Падильо, прежде чем он увязнет по уши и не сможет выкарабкаться. Но вы заявляете, что это не мое дело. Тогда позвольте уведомить вас, что у нас нет времени приглядывать за вами. А видит Бог, наша помощь сейчас ой как необходима.
— Сегодня они следили за ним, — вставил Билл.
Бурмсер презрительно махнул рукой.
— О Господи, да они следили за ним с тех пор, как он вылетел из Бонна.
— Это все? — спросил я.
— Не совсем. Падильо решил вести свою игру так же, как и вы. Ему, конечно, виднее, он думает, что сможет позаботиться о себе сам. Признаю, специалист он неплохой. Более того, мастер своего дела. Но и он не всесилен. Еще никому не удалось выкрутиться, играя против обеих сторон, — тут Билл-Вильгельм поднялся, а Бурмсер закончил свою мысль: — Когда вы увидите Падильо, скажите ему, что мы его ищем. Скажите, что он увяз слишком глубоко, чтобы выбраться самостоятельно.
— В навозной жиже, — уточнил я.
— Совершенно верно, Маккоркл. В навозной жиже.
Я встал и направился к Бурмсеру. Тут же подскочил Билл-Вильгельм. Я глянул на него.
— Не беспокойся, сынок. Я не собираюсь бить твоего босса. Я лишь хочу ему кое-что сказать, и я уперся пальцем в грудь Бурмсера. — Если у кого-то возникли трудности, так это у вас. Если кто-то вел свою игру, так это вы. Я скажу вам то же самое, что говорил вашему спутнику, только не так кратко. Я приехал в Берлин по личному делу, касающемуся и моего компаньона. И если он меня о чем-нибудь попросит, отказывать ему я не стану.
Бурмсер печально покачал головой.
— Вы болван, Маккоркл. Настоящий болван. Пойдем, Билл.
Они ушли. А я подошел к телефону и позвонил в Бонн. Трубку сняли после первого звонка.
— Сидишь в своем любимом кресле и наслаждаешься любимым напитком, Куки?
— Привет, Мак. Где ты?
— В берлинском «Хилтоне», и мне нужны пять тысяч баксов купюрами по двадцать и пятьдесят. К восьми вечера.
Мне ответило молчание.
— Я думаю, — послышался наконец голос Куки.
— То есть пьешь прямо из бутылки.
— Спиртное стимулирует мыслительный процесс. Есть два варианта. Одна перепелочка в «Америкэн экспресс», другая — в Немецком банке. Денег у меня много на каждом из счетов. Я богат, знаешь ли.
— Знаю. Но банк закрыт, не так ли?
— Я — крупный вкладчик. Так что деньги я достану.
— Ты сможешь прилететь сюда к вечеру?
— Конечно. Сообщу в Нью-Йорк, что свалился с гриппом, и я свободен.
— Я сниму тебе номер.
— Лучше «люкс». В Берлине у меня есть знакомые перепелочки. Нам понадобится место, чтобы поразвлечься. Между прочим, мой друг из Дюссельдорфа только что отбыл. Кто-то поставил подслушивающие устройства на телефоны в салуне и в твоей квартире.
— Меня это не удивляет.
— Вечером буду у тебя. С деньгами.
— Жду тебя, Куки.
— До встречи.
Я глянул на циферблат. Ровно четыре. До приезда Уитерби еще ровно пять часов. Взгляд упал на бутылку шотландского, но я решил, что пить сейчас не стоит. Вместо этого я спустился вниз, снял «люкс» для Куки и, выписав чек, получил наличными две тысячи марок. Вернулся в номер, выписал второй чек, на пять тысяч долларов для мистера Кука Бейкера, положил в конверт и заклеил его. Достал пистолет из чемодана и сунул в карман пиджака. Затем плеснул в бокал виски, добавил воды и развернул кресло так, чтобы смотреть на город. И долго сидел, наблюдая, как темнеют тени, переходя от серого к черному. Такими же серыми и черными были мои мысли. И день тянулся и тянулся.
В восемь сорок пять из вестибюля позвонил Куки. Я предложил ему заглянуть ко мне, что он и пообещал сделать после того, как заполнит гостевую карточку и забросит чемодан в «люкс». Через десять минут он уже стучался в дверь. Войдя, он протянул мне туго перевязанный сверток толщиной с дюйм.
— Мне пришлось взять сотенные, десять штук, — пояснил он. — Десять сотенных, пятьдесят по пятьдесят, семьдесят пять — по двадцать. Всего пять тысяч долларов.
Я протянул ему конверт с чеком.
— Вот мой чек.
Он не стал разрывать конверт, я — пересчитывать деньги.
— Я причинил тебе много хлопот?
— Пришлось пригрозить, что закрою счет. Где выпивка?
— В шкафу.
Он достал бутылку, как обычно, налил себе полбокала.
— Хочешь льда?
— И так сойдет. За весь полет не взял в рот и капли. Со мной рядом сидела перепелочка, которая боялась посадки. Она хотела держаться за мою руку. Причем зажала ее между ног. Секретарша из турецкой торговой миссии. Что у тебя нового и к чему этот оттопыренный карман? Портит силуэт.
— Я ношу при себе крупные суммы денег.
— Мака нагрели на пять тысяч баксов? Да, похоже, он влип в историю.
Я развернул кресло от окна и сел. Куки улегся на кровать, подоткнув под голову обе подушки, бокал покоился у него на груди.
— Меня навестил мистер Бурмсер, — сообщил я. — Он полагает, что я — болван. Я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с ним.
— Он приводил с собой этого мальчика, сошедшего с рекламного плаката зубной пасты?
— Ты его знаешь?
— Встречались. Насколько я помню, он очень ловко управляется с ножом.
— Что соответствует создаваемому им образу.
На губах Куки заиграла улыбка.
— Ты затесался в довольно-таки странную компанию.
В дверь легонько постучали. Я встал, подошел к ней, открыл. На пороге стоял Уитерби с посеревшим лицом.
— Наверное, я чуть опоздал, — пробормотал он, шагнул в комнату и рухнул на пол. Попытался встать, по его телу пробежала дрожь, и он затих. Со спины в макинтоше виднелась маленькая дырочка. Я быстро опустился на колени и перевернул Уитерби. Руки его были в крови, расстегнув плащ и пиджак, я увидел, что его белая рубашка стала красной. Он лежал с раскрытыми глазами, перекошенным ртом.
— Он мертв, не так ли? — спросил Куки.
— Должно быть.
Но я попытался прощупать пульс. Сердце, однако, уже не билось. Уитерби не просто выглядел мертвым, он умер.
Отступив назад, я наткнулся на кровать. Сел и, глядя на безжизненное тело Уитерби, лихорадочно думал о том, что же делать. Но на ум не шло ничего путного.
— Кто это? — спросил Куки.
— Он называл себя Джон Уитерби, говорил, что по национальности англичанин и ранее выполнял задания государственных учреждений в Берлине. Сегодня вечером он собирался отвезти меня в кафе «Будапешт» на встречу с Падильо. Он работал на Падильо. Так, во всяком случае, он говорил.
— И что теперь?
Я все еще смотрел на Уитерби.
— Ничего. Поеду в кафе один. А тебе лучше вернуться в свой номер.
— Обойдемся без фараонов?
— Их вызовет горничная, которая придет перестилать постель. Раз вот так походя убивают людей, значит, Падильо сейчас в очень сложном положении. Я не могу ждать, пока полиция решит, что моей вины в смерти Уитерби нет. У меня нет времени.
