– Никто меня не вербовал. Один из заместителей Тельмана по партии сказал, что я должен ехать в Советский Союз и что там я буду служить в разведке Красной Армии. Для меня это была огромная честь.
– Какой же приговор вынес вам японский суд, товарищ Макс?
– Я был приговорен к пожизненному заключению. Анна – к семи годам. Однако сидеть пришлось не так уж долго: в сорок пятом американцы выпустили всех оставшихся в живых из тюрьмы. Деловые люди! Сразу предложили работать на них. Мы, само собой, отказались и попросили немедленно передать нас советским властям…
– В 1977 году я познакомился в Берлине на одном из приемов с легендарной «Соней» (Рут Вернер), которая была содержательницей явочной квартиры Рихарда Зорге в Шанхае, а затем работала в Польше, Швейцарии, Англии. Ей довелось побывать и радисткой, и рядовым агентом, и руководителем нелегальной резидентуры. В 1946 году связь с ней внезапно прекратили. Двадцать три долгих года таинственно молчала родная советская разведка. И вот в 1969 году, когда Рут уже жила в Восточном Берлине, ее вдруг пригласили в наше Представительство. Рут охватило волнение. Радость сменялась тревогой. От этих ребят можно ждать чего угодно, думала она. В Представительстве ей в торжественной обстановке вручили второй орден Боевого Красного Знамени. Первый, под номером 944, она получила из рук Калинина. Рут душили слезы. Она вспоминала тех молодых красноармейцев, которые провожали ее в Кремль в далеком 1938 году, и думала о том, что все они, вероятно, полегли на фронтах Отечественной, и своих боевых товарищей-разведчиков, которые сгорели в огне невидимого фронта, так и не получив никаких наград, хотя были достойны их более, чем она.
Рут Вернер, которой в 1977 году было уже семьдесят, запомнилась мне живой обаятельной женщиной, сохранившей полную ясность ума. От нее я получил на память книгу «Рапорт Сони». На титульном листе своих мемуаров Рут учинила глубокомысленную, чисто немецкую надпись: «Каждый автор при написании воспоминаний испытывает трудности: надо отобрать и обобщить главное, да к тому же еще нигде не наврать. Рут Вернер, 14 апреля 1977 года».
Помнится, и с Максом, и с «Соней» мы говорили о моральном аспекте разведки и сошлись в одном: джентльменом в разведке оставаться трудно, почти невозможно, хотя какой-то господин из СИСа и сказал, что разведка – это грязная работа и потому делать ее должны истинные джентльмены. Разведка – это война. Попробуйте остаться джентльменом на войне. Разведчик воспитан так, что он выполняет свою грязную работу во имя блага Отечества, во имя блага людей всей Земли. Помните у Высоцкого: «Грубая наша работа позволит вам встретить восход». Этот благородный идеал поддерживает разведчика в его деятельности, не позволяет ему опуститься, стать циником. Разведка – это сплошная ложь, сплошное коварство по отношению к противнику, но разве можно обвинять в коварстве или подлости Ганнибала, устроившего Канны римлянину Паулюсу, разве можно обвинять в коварстве или подлости наших генералов, устроивших Сталинград немцу Паулюсу?..
Я поднял голову и посмотрел на офицеров. Парни в форме слушали внимательно. Лица их были строги, серьезны, и я пожалел о том, что время мое истекло. Мне надо было торопиться на митинг оппозиции. Столетие великого разведчика совпало со второй годовщиной расстрела Советской власти, за которую он отдал жизнь.
Получив в свое производство наблюдательное дело на «Изменника», старший оперуполномоченный Нефтегорского УКГБ Игорь Коршунов сразу понял, что дело это необычное. У него даже холодок пробежал по спине, когда он открыл первый лист. Вверху справа заглавными буквами было пропечатано: «Товарищу Сталину», за сим следовала копия докладной записки министра обороны руководителю государства о чудовищном преступлении, совершенном офицером ВВС лейтенантом Андреем Савочкиным, который угнал с одного из прибалтийских аэродромов в Швецию новейший истребитель МиГ…
Савочкин летал нормально. Как все. А садиться на умел. Вы видели когда-нибудь как садится ворона? Она не садится, а плюхается. Вот и Савочкин не садился, а плюхался на взлетно-посадочную полосу. Летчики подобную посадку так и называют «вороньей». Во время разбора полетов комполка Семин всякий раз долго и с плохо скрываемым пристрастием материл Савочкина, умудряясь окрашивать площадную брань то в юмористические, то в саркастические тона – затем делал безнадежную отмашку рукой в его сторону. Друзья же пилота хихикали при этом, прикрывая рты ладонями.
В полку болтали, что Семин как-то пытался приволокнуться за хорошенькой женой лейтенанта, медсестрой из медсанбата, однако получил отлуп, да еще в оскорбительной форме, что, вероятно, и послужило основанием для особо изощренных издевательств командира над подчиненным.
В день, предшествовавший ЧП, Савочкин сел, как не садился никогда. Он почувствовал это всеми клетками своего тела, как только его истребитель коснулся колесами бетонного покрытия аэродрома. Вылезая из кабины, увидел приятеля-летчика, который улыбнулся ему, высоко подняв большой палец правой руки. И тогда Савочкину впервые за много месяцев захотелось услышать мнение командира о своих действиях в воздухе и на земле. И он впервые направился на командный пункт полка, откуда Семин руководил полетами, не с заячьим страхом в душе, а с чувством человека, без сучка и задоринки выполнившего порученную ему работу. Перед разбором полетов комполка и его начштаба решили размяться за бильярдным столом, установленным в вестибюле. Пилоты сгрудились вокруг, наблюдая за игрой. Рядом жена Савочкина Тоня оказывала первую помощь Механику, пропоровшему ладонь стамеской.
Лейтенант нарочно задержался у входа, чтобы не смешаться с другими пилотами и чтобы командир заметил его. И Семин увидел Савочкина, хотя казалось, что все свое внимание полковник сосредоточил на кончике кия.
– Наконец-то, Савочкин ты сел не как жопа, а как летчик, – поощрительно заметил он.
Такая форма поощрения, тем паче в присутствии жены, в глазах которой ему хотелось выглядеть орлом, лейтенанта не устраивала, и он сорвался в штопор, нагрубив командиру. Тот несколько мгновений изумленно смотрел на Савочкина, а придя в себя, рявкнул:
– Да я тебя, мышь летучая, с говном смешаю!
И пошел на летчика с кием наперевес. Тоня встала между ними, и Савочкин уже из-за плеча жены жалостливым голосом крикнул:
– Ну почему вы меня мордуете, товарищ командир? Что я вам соли на х… насыпал?!
Тоня с помощью начштаба уладила конфликт, а через сутки Савочкин на родной аэродром не вернулся. При посадке в Швеции сломал шасси.
Все газеты западного мира сообщили на первых полосах о мужественном поступке советского летчика, прорвавшего «железный занавес». Сталин написал на рапорте министра: «Разобраться и наказать виновных». Семин пошел под трибунал, с командира эскадрильи сорвали погоны, командира дивизии отправили на пенсию, а главком ВВС получил строгача. Тоня с годовалым сынишкой уехала в Нефтегорск к матери мужа и устроилась на работу в одну из городских больниц. Сам же лейтенант словно в воду канул. Прошло несколько лет со дня злополучного его перелета через Балтийское море, а советским спецслужбам так и не удалось выяснить, где он находится и чем занимается. Возникло подозрение, что противник завербовал его и нелегально перебросил в Советский Союз для проведения шпионской деятельности. Комитет госбезопасности справедливо полагал, что в таком случае бывший лейтенант в нарушение всех инструкций когда-нибудь захочет повидаться с близкими родственниками. Мать и жену Савочкина взяли в разработку. Однако это не принесло результатов, и тогда было принято решение установить оперативный контакт с женой исчезнувшего летчика.
– Контакт установить под нейтральной легендой, – наставлял Коршунова его непосредственный начальник майор Погодин. – Посмотрим, что за баба, а там решим, как дальше быть. В работе с ней учитывай ее польское происхождение и католическое воспитание. И еще: красивая она. В больнице вокруг нее собачья свадьба. И доктора, и хворые – все этой самой Тоньке проходу не дают. Ты не попадись к ней на крючок. Помнишь сына Тараса Бульбы, а! И погиб казак, погиб для всего казацкого рыцарства! То-то!.. Ну, давай! С богом!..
Коршунов не спешил. Он ждал подходящего момента для знакомства с женой Савочкина и пошел к ней лишь тогда, когда ее свекровь и сын на какое-то время уехали к родственникам в Нальчик. Не случись этого, ему пришлось бы перехватывать Тоню на пути к дому или месту работы. Это был наихудший вариант. Лучше всего человек идет на контакт в своем собственном жилище, в привычной неофициальной атмосфере.
Тоня жила в одноэтажном частном доме на окраине города. Кнопки звонка у ее калитки не было, поэтому он постучал в окно. Она сразу же появилась на крыльце – очень миниатюрная женщина-брюнетка в светлых брючках и розовой блузе, похожая издали на девочку-подростка. Коршунову такие не нравились. Ему импонировали длинноногие девицы в юбках с разрезом, работавшие переводчицами в местном «Интуристе». Да и не больно она красивая, подумал он, миловидная, симпатичная – это точно, но красавицей ее не назовешь. Тип лица не польский, не славянский, скорее южный. Все врал старик Погодин.
