– И ваш эликсир переводит мозг в нужный режим?
– Именно так. Но средство это воздействует не на всякого человека. И даже не на всякого, кто от природы имеет «стратегический талант». Вернее сказать, эффект снадобья проявляется сильнее всего у талантливых людей определённого психического склада.
– У кого же?
– У эпилептоидов, – ответил Анкр, оглянувшись вокруг. – Эпилептический припадок, точнее, начальная его фаза на короткое время переводит мозг в то самое озарённое состояние, которое тождественно гипермнезии. Но у людей больных потом начинаются судороги и помрачение рассудка. Эликсир же, действуя на мозг эпилептоида, самой натурой подготовленный к гипермнезическому состоянию, словно бы подбрасывает сознание на более высокую ступень, где разум не замутняется, но обретает сверхчеловеческую ясность. Таящаяся в недрах мозга эпилептоидность подобна натянутой струне, которая всё время вибрирует, но в обычных обстоятельствах издаваемый ею звук не слышен. Когда же она звенит во всю силу, эта мощная волна подхватывает окружающих и влечёт их за собой. Эпилептоидами были многие, если не все, великие вожди человечества: Александр Македонский, Цезарь, пророк Магомет, Ришелье, ваш Пётр Великий.
– Я, напротив, читал, что кардинал Ришелье был самим воплощением трезвости рассудка, – возразил Фондорин.
Барон рассмеялся.
– Верьте больше мемуаристам! Его высокопреосвященство впадал в припадки настоящего безумия. Просто слуги, умея заранее распознавать симптомы, вовремя запирали своего господина. Никто кроме них не видал, как он корчился в судорогах или бегал по кабинету с громким ржанием, воображая себя лошадью.
«Откуда вы-то об этом знаете?» – хотел поинтересоваться профессор, однако воздержался от скептического замечания, потому что разговор повернул в ещё более интересную сторону.
– Тем же недугом страдает и наш император. Психическое нездоровье свойственно всему роду Буонапарте. Отец Наполеона отличался чудовищной безнравственностью и умер от пьянства. Сёстры государя страдают истерическими конвульсиями. Сам он подвержен припадкам с судорогами и обмороками. Об этом знает вся Европа. Но никому не известно, что, не будь у Великого Человека этой болезни, он не стал бы великим.
– Не так, не так, – медленно проговорил Самсон. – Наполеон не стал бы великим, если б не вы с вашим эликсиром. Это ведь снадобье превращает обычную эпилептоидность в гениальность…
Тут лейб-фармацевт лишь скромно развёл руками, а профессор отвёл глаза – ему в голову пришла простая, логически безупречная мысль, тоже в своём роде озарение.
Чтобы остановить вражеское нашествие и спасти Родину, целить нужно вовсе не в Бонапарта. Что он без эликсира? Всего лишь талантливый полководец, какие найдутся и у нас. Отними у Наполеона гипермнетическое снадобье или химика, который оное изготовляет, и злые чары, окутавшие Европу, рассеются!
Нужно уничтожить Анкра – вот что подсказывала неумолимая логика. Сделать это гораздо проще, чем убить императора, а результат получится верней. Даже издохни Наполеон, кто помешает барону выбрать себе другого восприемника? Мало ли во французской армии блестящих военачальников! Тот же король неаполитанский Мюрат. Или Евгений Богарне, который мало того что хороший генерал, но ещё и, говорят, подвержен каким-то припадкам.
Нет, бить нужно не по царю Кащею, а по ворону, что сидит на яйце, в котором спрятана кащеева тайна.
Как же было Самсону с такими мыслями в голове не отвести взгляда?
По сравнению с невообразимо рискованным, многоступенчатым предприятием, в которое пустился Фондорин, чтоб попасть из Москвы в ставку Бонапарта, дело казалось сущим пустяком. Чего бы проще? Ворон сидит рядом, не ожидает дурного. Схвати любой тяжёлый предмет, хоть бы вот камень, да стукни в висок.
Но даже ради избавления Отечества невозможно взять и хладнокровно умертвить вежливого, просвещённого собеседника, который именно что не ожидает от тебя дурного. Возможно, кто-нибудь другой, с более патриотичной душой, и совершил бы это достохвальное деяние, но только не Самсон Данилович. Он всегда полагал, что на свете не существует ничего настолько ценного, чтобы ради сего сокровища было бы извинительно убить приличного человека (а барон Анкр производил именно такое впечатление).
Не то чтоб профессор так уж держался заповеди «не убий». Учёному нельзя быть сентиментальным, а всякий естественник хорошо знает: природа построена на смерти и убийстве; все друг друга пожирают и только тем живы бывают. Прежде чем давать Моисею миролюбивое наставление, Господу следовало бы припомнить, каково Он Сам-то устроил Свой мир.
Если б на Фондорина напали разбойники, он защищался бы до последнего и не считал бы грехом, доведись ему уложить наповал хоть десяток злодеев. Или вот взять засохшие пятна крови, которые Самсон обнаружил на рукавах своего лекарского мундира, когда очнулся. Эти следы означали, что находясь в мухоморном ослеплении, он, вероятно, умертвил или изувечил каких-то гвардейцев, среди которых могли оказаться вполне приличные люди. Но одно дело убийство для самозащиты или в крайнем возбуждении, и совсем другое – хорошенько всё рассчитав, стукнуть камнем в висок. Нет, это совершенно невозможно.
Да и жалко было бы проломить такую светлую голову, подумал профессор, вновь посмотрев на барона. Ведь это выдающийся учёный, каких, наверное, больше нет на всём белом свете.
Эврика!
Удалить Анкра от Наполеона – вот что. Выкрасть. Это единственно правильное решение.
То, что решение это, выражаясь мягко, трудноосуществимо, не смутило Фондорина. Всякий человек, обладающий научным складом ума, знает: ежели правильный ответ известен, то найти к нему путь – дело относительно несложное.
И путь немедленно отыскался.
Чтоб преодолеть сопротивление барона (а он, конечно же, не пожелает быть украденным), нужно обладать превосходной силой и ловкостью. Для этого достаточно принять новую порцию берсеркита. Но запас препарата иссяк. Чтобы изготовить новый, нужно попасть к себе в лабораторию. А это означает, что бежать от французов ещё рано. Они идут на Москву, и Фондорину надо туда же.
– Что говорят в ставке? – спросил профессор. – Будет ли новый бой или Москву сдадут без боя?
– Император желал бы довершить разгром неприятеля, но ваш Кутузов слишком хитёр. К Мюрату были от него парламентёры. Они просили день перемирия, чтобы очистить город. Завтра мы стоим на месте. Войска будут готовиться к торжественному въезду. А послезавтра его величество рассчитывает получить ключи от вашей древней столицы.
В день передышки, когда Великая Армия наводила лоск перед триумфальным вступлением в павший город, Самсон размышлял над вроде бы несложной, а вместе с тем не такой простой задачей – как в Москве ускользнуть от Атона.
Охранник следовал за молодым человеком повсюду безгласной тенью. Ночью Фондорин проснётся – копт сидит над ним и курит трубку. Днём пойдёт прогуляться – Атон держится в пяти шагах. Видимо, такой приказ африканец получил от своего хозяина. Докучного надзора, конечно же, не удастся избежать и в Москве. Скрыться от могучего джинна невозможно, сражаться с ним бесполезно. Один такой конвоир стоит целого взвода.
Попробовал профессор завязать с Атоном разговор, но басурман упорно прикидывался глухим, хотя случай в лесу продемонстрировал, что он отлично всё слышит и даже говорит по-французски.
Несколько раз Самсон видел копта жующим, однако, никогда спящим. Но с физиологической точки зрения невозможно, чтобы живой человек совсем не спал. Изредка встречаются уникумы, которые могут обходиться четырьмя или даже двумя часами сна в сутки, но бодрствовать беспрерывно не дано никому. А между тем железный Египтянин, похоже, вовсе не смыкал глаз. Удивительное явление!
Фондорина заинтересовало, могут ли в принципе существовать сомноиммунные люди, органически не нуждающиеся в сонном отдохновении. Если могут, то их мозговая кора должна быть необычайно восприимчива ко всякого рода снотворным – как раз из-за своей девственной нетронутости.
От этого предположения до решения задачи оставался всего один шаг.
Что может быть невиннее собирания цветочков на лугу? Фондорин меланхолично прогуливался по траве, набирая скромный букетик. Копт невозмутимо топал вослед. Возможно, ему казалось странным, что пленник выбирает не самые красивые из растений, иные вовсе без соцветий. Хотя кто их знает, жителей Египта, каковы их представления о красивости?
Вот беленькие колокольчики Physalis alkekengi из семейства пасленовых. Собою неказисты, но это ведь дело вкуса, не правда ли? В народе их зовут «сонной травой».
