— Еще бы. Выпьете со мной?
Жозетта взглянула на серебряные наручные часики и согласилась.
Они спустились. Один из корабельных офицеров прислонился к стене возле бара и, держа кружку пива, разговаривал со стюардом. Когда Грэхем заказывал напитки, офицер обратил внимание на Жозетту и заговорил с ней по-итальянски. Он явно привык к успеху у дам; его темные глаза не отрывались от ее глаз ни на мгновение. Грэхем пил и лениво прислушивался к беседе, которую не понимал; на него не обращали внимания, и его это устраивало. Только когда прозвенел гонг, зовущий к обеду и в салон вошел Халлер, Грэхем вспомнил, что так и не поменял свое место за столом.
Немец дружелюбно кивнул Грэхему и сел рядом:
— Я сегодня не рассчитывал на вашу компанию.
— Совсем забыл договориться со стюардом. Если вы…
— Нет-нет. Мне очень приятно.
— Как ваша жена?
— Лучше, хотя подняться к еде пока не готова. Но мы погуляли утром. Я показывал ей море. Этим путем Ксеркс вел когда-то свой могучий флот — чтобы быть разбитым при Саламине. Тогда для персов та громада на горизонте была страной Фемистокла, страной марафонских бойцов из Аттики. Можете списать на мою немецкую сентиментальность, но я нахожу весьма прискорбным, что теперь это для меня страна Венизелоса и Метаксаса.[36] В молодости я провел несколько лет в Немецком институте в Афинах.
— Вы сойдете на берег днем?
— Думаю, нет. Афины лишь напомнят мне то, что я и так знаю, — что я состарился. Вы знакомы с городом?
— Немного. Саламин знаю лучше.
— Там сейчас, кажется, крупная морская база?
— Да, — ответил Грэхем беззаботным тоном.
Халлер покосился на него и слегка улыбнулся:
— Прошу прощения. Кажется, я уже заговорил неосторожно.
— Я отправлюсь на берег за книгами и сигаретами. Вам что-нибудь купить?
— Вы очень добры, но я ни в чем не нуждаюсь. Вы пойдете один?
— Мистер Куветли — турецкий джентльмен за соседним столиком — попросил меня показать ему Афины. Он раньше здесь не был.
Халлер поднял брови:
— Куветли? Так вот как его зовут. Я разговаривал с ним утром. Он недурно владеет немецким и слегка знаком с Берлином.
— Еще он говорит по-английски и очень хорошо — по-французски. Похоже, он много путешествовал.
Халлер хмыкнул:
— Я бы решил, что турок, который много путешествует, непременно посещал Афины.
— Он торгует табаком. А в Греции есть свои табачные плантации.
— Да, действительно. Об этом я не подумал. Я склонен забывать, что большинство людей ездят в чужие страны не чтобы увидеть, но чтобы продать. Мы беседовали с ним двадцать минут. Он удивительно умеет говорить — и ничего не сказать. Только соглашается с вами да изрекает неоспоримые истины.
— Наверно, потому, что он торговец. Весь мир для него — покупатель, а покупатель всегда прав.
— Он меня занимает. По-моему, слишком уж простоват; не верю я его простоте. Улыбается чуточку слишком глупо, разговаривает чуточку слишком уклончиво. Он рассказывает вам кое-что про себя в первые десять минут знакомства — и больше о себе не говорит. Это любопытно. Обычно человек, начинающий с повествования о себе, тем же и продолжает. Да и кто когда-нибудь слышал о простодушном турецком торговце? Нет. Мне кажется, он усердно добивается, чтобы о нем сложилось определенное мнение. Он сознательно стремится, чтобы его недооценивали.
— Но зачем? Нам же он табак не продает.
— Возможно, как вы предположили, весь мир для него — покупатель. Впрочем, сегодня у вас будет случай прощупать мистера Куветли. — Халлер улыбнулся. — Ведь, насколько я понимаю, вас он тоже интересует. Прошу меня простить. Я плохой путешественник, а странствовать мне приходится часто. Чтобы чем-то заняться, я играю в игру. Сравниваю свои первые впечатления о попутчиках с тем, что удается узнать потом.
— И зарабатываете очко, если оказались правы? А если наоборот — теряете?
— Именно. Как ни странно, от проигрышей я получаю больше удовольствия. Забавы старости, знаете ли.
— И какое же у вас впечатление о сеньоре Галлиндо?
Халлер нахмурился:
— Боюсь, насчет этого джентльмена я огорчительно прав. Он не слишком интересная личность.
— У него есть теория, что все люди — прирожденные убийцы. И он любит цитировать немецкую пословицу: «Человек — это обезьяна, разряженная в бархат».
— Я не удивлен, — последовал язвительный ответ. — Каждый ищет себе оправдания.
— Не слишком ли вы строго его судите?
— Может быть. Вынужден признаться: я нахожу сеньора Галлиндо крайне невоспитанным.
Не успел Грэхем ответить, как вошел сам Хозе; судя по виду, он только встал с кровати. Следом зашли итальянцы — мать и сын. Разговор сделался бессвязным и подчеркнуто вежливым.
В два часа с небольшим «Сестри-Леванте» пришвартовался к новой пристани в северной части гавани Пирея. Пока Грэхем с мистером Куветли ждали, когда бросят сходни, на палубе показались Хозе и Жозетта: они вышли из салона и встали позади. Хозе подозрительно кивнул — словно боялся, что у него сейчас попросят взаймы; Жозетта улыбнулась — терпеливо, как улыбаются другу, пренебрегшему хорошим советом.
— Вы тоже сойдете на берег, мадам и месье? — немедленно обратился к ним мистер Куветли.
— С какой стати? — отозвался Хозе. — Делать там нечего — только время терять.
Но мистера Куветли так легко было не пронять.
— А! Так вы с женой уже знакомы с Афинами?
— Еще как. Вшивый городишко.
— А я — нет. Я подумал, что, если вы с мадам тоже сойдете, мы бы могли поехать все вместе. — Он просиял в предвкушении.
Хозе стиснул зубы и закатил глаза, словно его пытали.
— Я же сказал: мы не пойдем.
— Но за приглашение — спасибо, — учтиво добавила Жозетта.
Из салона вышел Матис.
— А! Вот и наши отважные искатели приключений, — приветствовал он Грэхема и мистера Куветли. — Не забудьте: в пять мы отправляемся. Ждать не станем.
Сходни со стуком ударились о берег, и мистер Куветли боязливо по ним спустился. Грэхем сошел следом, уже начиная жалеть, что не остался на борту. На пристани он обернулся и поглядел вверх — невольное движение всякого, кто покидает корабль. Матис помахал рукой.
— Он очень славный, месье Матис, — произнес мистер Куветли.
— Да.
За таможенной постройкой стоял старенький занюханный «фиат-ландоле» с прикрепленным объявлением, гласившим на французском, итальянском, английском и греческом, что часовой тур по афинским древностям и достопримечательностям обойдется для четырех человек в пятьсот драхм.
Грэхем остановился. Он подумал о трамваях и электричках, о холме Акрополя, на который придется взбираться, об утомительной скуке пешей прогулки — и решил, что стоит потратить лишние тридцать шиллингов.
— Пожалуй, мы сядем в эту машину.
Мистер Куветли встревожился:
— А иначе никак? Будет очень дорого.
— Ничего. Я заплачу.
— Но ведь это вы мне делаете услугу. Значит, платить должен я.
— Я в любом случае нанял бы автомобиль. Пять сотен драхм — не так уж много.
Глаза мистера Куветли расширились.
— Пять сотен? Но ведь столько просят за четырех пассажиров. А нас двое.
Грэхем засмеялся:
— Сомневаюсь, что водитель разделит вашу точку зрения. Думаю, ему все равно — четверых везти или двоих.
— Я немного знаю греческий, — проговорил мистер Куветли извиняющимся тоном. — Разрешите, я попробую с ним договориться?
— Конечно. Пробуйте.
Когда они приблизились, водитель, хищного вида мужчина в костюме на несколько размеров меньше и в начищенных коричневых туфлях на босу ногу, выскочил из машины и, держа дверцу открытой, принялся зазывать:
— Allez! Allez! Allez! Très bon marché! Cinquecento, solamente.[37]
Мистер Куветли устремился вперед — маленький неряшливый Давид, смело выходящий на битву с тощим Голиафом в запачканном синем костюме. Мистер Куветли заговорил.
Греческим он владел бегло — тут не могло быть сомнений. Поток слов лился, и Грэхем видел, как изумление на лице водителя сменилось яростью. Мистер Куветли подверг машину уничтожающей критике. Он начал показывать. Он указал на каждый изъян, от ржавого пятна на решетке багажника до небольшого разрыва обивки, от трещины на ветровом стекле до потертости на подножке. Когда мистер Куветли остановился, чтобы перевести дыхание, слово взял взбешенный водитель. Он кричал, колотил по дверцам кулаком, чтобы подчеркнуть сказанное, и размашисто жестикулировал. Мистер Куветли скептически улыбнулся и снова напал; водитель сплюнул и перешел в контратаку. Мистер Куветли ответил мощным коротким залпом, и водитель вскинул руки — недовольный, но побежденный.
Мистер Куветли повернулся к Грэхему.
— Цена теперь триста драхм, — просто сообщил он. — Мне кажется, тоже много, но чтобы сбавить сильнее, нужно больше времени. Хотя, если хотите…
