На протянутой через узенький, чисто подметенный дворик веревке сушилось белье. Высокая, худощавая девушка в пестрой косынке и узких мужских штанах, стоя на табуретке, укрепляла зажимы на только что подвешенной простыне. У нее было смуглое красивое лицо с правильными, быть может, несколько резковатыми чертами.
В то время, как Сергей рассматривал дворик сквозь щель в ограде, с улицы напротив открылась калитка и какая-то женщина (Сергею за развешенным бельем были видны только ее ноги в стоптанных старых башмаках с большими медными пряжками) подошла к девушке.
— Вот досада, — прошептал Истомин. — Если бы знать, о чем говорят они!
— Спрашивает, дома ли герр Гофман, — ответил Сергей прислушиваясь. Девушка спрыгнула с табуретки, голова ее скрылась за густо насиненной простыней, но голос был слышен хорошо.
— Ну, и… — нетерпеливо подтолкнул Сергея старший лейтенант.
— «Отец только что вышел», — перевел Сергей.
— Куда, куда вышел? — впился ему в руку Истомин.
— Она не сказала этого, постойте! — освобождая руку, взмолился Сергей. Горячий шепот офицера мешал ему. Пришедшая говорила о том, что муж просил продать… нет, не продать. «Гефален» — одолжить… Просил одолжить немного табаку…
— Так, — с удовлетворением кивнул старший лейтенант, когда Сергей перевел ему всю фразу. — «Табак», разумеется, условное словечко. Так же, как И «отец». Что говорила она еще?
— Ничего. «Ауфвидерзеен» — до свидания.
— Ты наверняка пропустил что-нибудь, — с раздражением бросил старший лейтенант. — Девушка должна была что-то передать от имени «отца».
Сергей был уверен, что не пропустил ничего существенного, но беспричинная грубость офицера ожесточила его. Если так, переводил бы сам!
— Вполне возможно, — огрызнулся он. — Вы здорово мне мешали.
Истомин выругался.
— Вот что, — сказал он. — Возвращайся немедленно к майору, доложи обо всем, что слышал, и передай, что я прослежу за ними. Дальнейшие поиски организую своими людьми.
— Есть, возвращаться, — заставил себя выдавить Сергей.
— Да поживее поворачивайся! — уже вдогонку ему бросил офицер. — Время дорого!
Ивлев и сам понимал, как важно сейчас не потерять времени, поэтому действительно прибавил шагу. Решив, что прятаться больше смысла нет, он свернул на первую же тропинку, вьющуюся в сторону коттеджа вдоль садов. Все ускоряя и ускоряя шаг, он на одном из поворотов, огибая высокий плотный плетень, чуть не налетел на неторопливо идущего той же дорогой человека. Что-то в его сутуловатой фигуре заставило Сергея замереть на месте. Погруженный, очевидно, в свои мысли человек этот даже не обернулся на шум шагов. Какой-то валкой, качающейся походкой он брел по тропинке. Сергей внимательно пригляделся к нему. Да, это был Ганс Гофман. Рост, кромка седых волос, выступающая из-под черной фуражки, кожаная куртка, черные грубошерстные брюки, заправленные в огромные сапоги, — все подтверждало его догадку.
Прежде чем последовать за стариком, Сергей скинул автомат с плеча, отвел предохранитель. Впрочем, в этом не было никакой нужды. Не торопясь, не оглядываясь назад, немец дошел до калитки коттеджа и, к великому удивлению Сергея, направился прямо к дому. Когда Сергей догнал его, он уже вел переговоры с бдительно охранявшим входную дверь Мосиным.
— Вот, «герра оберста» требует, — недружелюбно указал на старика сержант. — Говорит, что полковник назначил ему на вечер.
Мосин держал оружие наизготовку с самым воинственным видом, и это почему-то смутило Сергея. Поспешно вдвинув предохранитель, он закинул автомат на плечо и сказал, что проведет посетителя. Пробурчав что-то, Мосин нехотя посторонился.
— Наверх, — сказал Сергей, войдя в прихожую, и прежде чем он подобрал немецкое слово, старик послушно направился к лестнице. Как видно, немец действительно говорил или во всяком случае неплохо понимал по-русски.
— Гофман, Ганс Гофман, — переступив порог комнаты, представился немец. При этом он вытянулся, как по команде смирно: руки по швам, в левой зажата маленькая черная фуражка.
Шильников кивнул головой и по-немецки пригласил гостя сесть.
— Однако, я говорю по-русски, — неожиданно произнес немец. — Плен, Сибирь, первый мировой война…
— Ясно. — Шильников указал на стул возле себя. — Вы все же сядьте. Так говорить удобнее.
Немец послушно сел, чуть отодвинув из вежливости стул, а Сергей поспешил воспользоваться моментом и, наклонившись к сидящим рядышком офицерам, вполголоса доложил им результаты «экспедиции». От передачи догадок Истомина насчет «загадочных словечек» он решил воздержаться.
— Ты уверен, что старик не засек тебя там, на тропе? — шепнул Цапля. — Странно получается. Как в поговорке: «На ловца и зверь бежит».
— Позвони в отдел, — попросил Павла Шильников. — Пускай разыщут Истомина и пришлют к нам, сюда.
Павел потянулся к телефону, но в это время зуммер протяжно загудел. Капитан поднял трубку.
— Да, я слушаю, товарищ майор… Так, понятно. Благодарю вас, доктор… Первоначальный диагноз верен, — сказал он Шильникову, не опуская трубки. — Рыба ни при чем.
Шильников кивнул и, протянув немцу пачку сигарет, осведомился о цели его прихода.
— О, спасибо, большое спасибо! — всполошился немец, с удовольствием закуривая. — Я вижу, вы отлично понимаете простой немецкий человек. Вы не есть господин оберст, но вы готовы беседовать. Зер гут. Я буду иметь беседу насчет церкви.
Павел, тихо говоривший по телефону и одновременно прислушивавшийся к словам странного посетителя, с удивлением посмотрел на него. Шильников же ограничился тем, что утвердительно кивнул, как бы соглашаясь разговаривать на любую тему.
— Нет-нет, — почему-то заторопился немец. — Я моряк, да. Все моряки есть филь гот, много бога… Как это по-русски?..
— Суеверны? — подсказал Шильников.
— Суеверны, да, — с удовольствием повторил незнакомое слово немец. — Однако я не есть суеверный. Я есть старый без… без…
— Безбожник, — не удержался от улыбки Павел.
— Так, так, безбожник, — подхватил немец. — Старый безбожник хочет говорить доброе слово насчет господина пастора. Он не был наци, старый пастор Клаус. Прошлое лето он плавал на остров. — Старик кивнул в сторону видневшейся за окном реки. — Плавал на остров и находил там двух беглых военнопленных. Русский и янки. Они плыли ночью от Райнике на бревнах. Янки был очень плох — очень тяжелая рана. Русский таскал янки на плечи. И пастор Клаус находил их там. Он ничего не говорил начальству, нет. Он брал их ночью в свой дом, а другая ночь старый безбожник Ганс Гофман везет русский военнопленный через море, в Шведен. Русский очень благодарил старого Ганса, говорил свой имя. Он офицер, этот русский, гауптман Сергей Морозов.
— На чем вы ходили в Швецию? — заинтересовался Шильников.
— Лодка, простая моторная лодка! — весело улыбнулся моряк, и глаза его засверкали молодо и озорно. — Маленький катер. «Кристель». Я часто ходил в Шведен, привозил кофе, настоящий, добрый кофе. Половину и еще четверть брал хозяин, владелец этого дома, герр Гельмут. Остаток продавал я сам. Имел пятнадцать-двадцать надежный клиент. Пастор Клаус тоже любил кофе. Гитлер не давал нам кофе, только эрзац. Он сажал концентрасионс-лагерь, кто хотел пить настоящий кофе. Он сажал господина пастора. Только не за кофе, нет. Я знаю, за что. Один скверный, очень скверный человек видел раненого янки в квартире господина пастора. Этот человек — Франц Беккер, церковный сторож.
— Вы хотите сказать, что Франц Беккер донес на пастора? — уточнил Шильников.
— Я так говорю, — торжественно подтвердил моряк. — И говорю еще: зачем Франц Беккер открывал кирху?
— Отпирал кирху? — оживился Шильников. — Продолжайте, пожалуйста.
— Я знаю, зачем он отпирал кирху, — горячо отозвался Гофман. — Когда пастор Клаус уходил в концентрасионс-лагерь, Франц Беккер запирал церковь, когда пришли русские — отпирал. Зачем? Франц Беккер думал так: русский солдат приходит в церковь, делает беспорядок… Франц Беккер очень плохой человек, он желает беспорядок, недовольство, ненависть. Ганс Гофман есть старый безбожник, однако он уважает церковь. Там молился его отец, там висит боевая медаль его деда…
Сергей недоумевал. От него не укрылось, что Павел то и дело выразительно поглядывал на часы, а Шильников каждый раз жестом останавливал товарища. Майор казался очень заинтересованным болтовней старого моряка. Конечно, если правда, что он принимал участие в спасении советского офицера, его следует наградить, доносчика-сторожа неплохо бы наказать, но неужели нельзя перенести все это на другое время? Как можно отвлекаться в такой момент? Быть может, старик сознательно затягивает беседу, отвлекает, выкраивает время для сообщников? Вот он уже перешел к своему прадеду, в 1811 году оборонявшему от наполеоновских полчищ город Кольберг.
