Сияла ночь, фунты стерлингов сыпались, как алмазные звезды с неба, луной был полон сад, Черная Смерть (остроумнейший Алекс еще не совсем растерял мозги) мылась в ванной, я обрел второе дыхание и позвонил Хилсмену прямо домой. К телефону подошел сам император ослов.
– Это вы, Рэй? – начал я певучим лирическим тенором а-ля Карузо.
– Да. А это кто?
– Ваш старый друг… – Я уже шептал и пыхтел, как чайник, переходя на дурной женский голос. – Я люблю вас, люблю безумно и безнадежно!
– Кто это говорит?!
– Это Аллен, Рэй! Не узнаете?
– Что за шутки? Какой Аллен?
– Аллен Даллес. Вы что? Забыли бывшего директора ЦРУ? Звоню из нашей базы в аду. Отсюда неплохо видно… что вы замышляете в районе Уайтчейпла… среди троцкистов…
– Ах, это вы, Алекс! – довольно быстрая реакция для сноповязалки. – Что так поздно? Что случилось?
– Рэй, мне очень вас не хватает, и я хочу с вами выпить.
– Что-то у вас с голосом… Откуда вы звоните? – Он был явно обеспокоен.
– Из бардака, ваше преосвященство!
– Кто-нибудь есть рядом? Вам неудобно говорить?
– Черная Смерть, сэр. Она отмывается от моих страстей!
– Какая Черная Смерть?
– Моя! Моя!
– Вы что-нибудь пили? – Все-таки деликатны эти янки, позвони я в таком виде Мане, тут же увезли бы в вытрезвитель с последующим разбором на монастырском вече. (Впрочем, ходили слушки, что сам Маня однажды вернулся на бровях с какого-то приема и прямо на лестнице был излупцован разгневанной супругой, употребившей в этих благородных целях войлочный шлепанец.)
– Ни капли! Но очень хочу выпить с вами… это очень важно. И срочно.
– Может, перенесем на завтра?
– Через час жду вас в пабе “Шерлок Холмс”. Захватите на всякий случай оружие…
Я повесил трубку. Две тонкие черные змейки обмотали мою шерстяную грудь[30] – это Черная Смерть выпорхнула из ванной с чарующей улыбкой, переросшей в сияющее солнце после того, как звякнул о стол кошелек с пиастрами.
“Газель” оседлать я не смог (полагаю, что совал ключ не в замок зажигания, а в прикуриватель) и добрался до паба на такси. Там я снова восстал из пепла, как птица Феникс, пил с Рэем на брудершафт, приглашал его вылететь вместе в Каир и, наконец, допился до ручки и довел до такой же кондиции Хилсмена (так, по крайней мере, мне казалось), который неожиданно решил уехать в загородную резиденцию. В машине Рэя я сначала пел романсы, а потом мирно заснул.
Проснулся я в замке – голова разрывалась на части[31].
– Доброе утро, Алекс! Ну вы и гуляка! Немного кофе? – В дверях стоял Рэй.
– Не отказался бы от баночки холодного пильзнера.
– Ни в коем случае, нам надо еще поработать. Одевайтесь и приступим к завтраку.
В голове еще сладко варились алкогольные смеси, я быстро вскочил, сделал серию мощных упражнений и принял холодный душ. Поработав на гладильной доске с утюгом (мой костюм с Сэвилл-стрит был словно изжеван и выплюнут той самой коровой после того, как она напрыгалась с фермером), я вышел к завтраку бодрый, оптимистичный и надушенный до одурения дешевым одеколоном, который оказался в ванной.
Четыре бокала грейпфрута, три кофе – и перед страдальческой физиономией Рэя сидел уже не опустившийся алкаш, нарушавший покой героев Конан Дойля (трогательный пиетет к автору я пронес с раннего детства, где на книжной полке рядом с важно испещренным “sic!” и “n.b.!” “Капиталом” и удивительно ясным и понятным “Кратким курсом” стоял толстый томик с любимым “Голубым карбункулом”), а элегантный джентльмен с чуть усталым, но приятным лицом и умными глазами.
– Вот вам на всякий случай югославский паспорт, Алекс, пожалуй, в Каире он больше подойдет… Скажите, а вы не допускаете мысли, что это проверочная комбинация Центра?
– В чем ее смысл? – удивился я.
– Вам перестали верить и специально разыграли всю эту историю с Генри.
– Совершенно это исключаю! Какие у них основания? Скорее, это ваши проделки!
Я хохотнул и почувствовал, что меня чуть подташнивает – не пей херес, дурак Алекс, будто ты не знаешь, как вредны для печени крепленые вина!
– Опять вы за свое, Алекс! Откуда у вас такие мысли? Выпейте еще кофе! Какой нам смысл направлять своего человека к вашему Генри? Неужели нет иных способов?
– А почему бы и не направить? – усмехнулся я. – Напрасно вы мне не доверяете, У меня много недостатков, но есть одно достоинство: я никогда не вру! (Бедная моя душа, гореть ей в аду вместе с Алленом Даллесом!) Если я уж перешел Рубикон и пошел на риск, то иду со своими друзьями до конца с открытым забралом. Держу пари, что это ваш человек.
– Клянусь, что нет! – играл он так же искренне, как и я, нам бы обоим в Королевский Шекспировский. – Уверяю вас, что мы не знаем этого человека!
– Откуда же он узнал об “Эрике” – не отставал я.
– Все это нам вместе предстоит распутать…
– О’кей! Не будем спорить! Допустим, я устанавливаю этого человека, но он отказывается от контактов со мной. Что делать?
– Возвращайтесь в Лондон, Мы задействуем другие силы.
– А если меня хватает полиция?
– Это уже слишком. За что?
– Не знаю. Но что мне делать в этом случае?
– Строго придерживайтесь легенды, звоните в Лондон по телефону, который я вам дал. Скажете, что это телефон вашей фирмы. Вы чем-то недовольны?
– Скажем прямо, что не очень вы беспокоитесь о моей безопасности.
– Не стоит преувеличивать степень риска. Что вы еще хотите от нас?
– Мне нужны деньги, и немалые… – Я нежно улыбнулся. – Сколько вы мне даете на всю командировку?
– Мы оплатим все ваши расходы, – он усмехнулся. – За вычетом трат на “гленливет” и негритянок.
– Хорошая работа требует качественных напитков и таких же ласк.
– Только не входите в штопор. Вчера я еле-еле уговорил хозяина не вызывать полицию. А насчет безопасности вы глубоко ошибаетесь: для нас это святое дело! – Повеяло знакомым ветерком из Центра.
– Извините, Рэй, за вчерашнее. Я доставил вам массу неудобств. К тому же вы не ночевали дома…
– Я предупредил жену, – быстро перебил он меня, чувствуя, что я выпущу из своего ядовитого рта какую-нибудь гадость.
Мудрейший Рэй смотрел вперед, я же вчера совершенно забыл о Кэти, даже ни разу о ней не вспомнил, словно она и не существовала. И когда под вечер я явился домой, по квартире бродили свинцовые тучи.
– Извини, Кэти, что не мог тебе позвонить. Я напился и провел ночь у приятелей… (О, Совесть Эпохи!)
Только покаяние спасает грешника, кайся, мой друг, кайся, тут не придумаешь внезапный вылет в Шотландию для закупки радиоламп. Кэти пожала плечами, я подошел и обнял ее, но она мягко увернулась и вышла в другую комнату.
О, знакомые сцены! У всех они разворачиваются по своему сценарию! Римма любила мажор, героическую симфонию, во время которой летели на лестничную площадку мои пиджаки и галстуки. Тут же пахло сдержанностью и уникальной английской недоговоренностью: угрюмое, словно чугунная сковородка, молчание, торжественно-спокойный ритуал собирания чемодана, прощальный взгляд сквозь горестно мигающие ресницы (кроме раздражения, ничто не шевельнулось у меня в груди), поворот, медленный стук каблучков по паркету в надежде, что я брошусь вслед с песней “Вернись, я все прощу тебе, вернись!” – тут я уже люто ненавидел Кэти, но последовал вниз до самого такси, лепеча нечто вроде “что за глупости? стоит ли ссориться из-за пустяков?”.
Такси отчалило от тротуара, мигнуло на повороте красным светом тормозных фонарей, и я остался в одиночестве, расстроенный и опечаленный, хотя лишь минуту назад только и мечтал о том, чтобы она ушла и попала под колеса.
– Какая очаровательная у вас жена!
За спиной стояла миссис Лейн с зонтиком в руках, ей и псу уже не гулялось, так и жгло любопытство – в кратер вулкана полезли бы, чтобы проникнуть в тайны моего семейного счастья.
– Спасибо, миссис Лейн. Надеюсь, вы в полном порядке? – я улыбнулся и, почти перескочив через препятствие, улизнул в дом.
На следующее утро хорошо отдохнувшее тело Алекса уже колыхалось на мягких сиденьях авиалайнера Лондон – Женева, а чуть позже в экспрессе Женева – Монтре.
Монтре, открывшийся передо мною из окна поезда, в эти дни межсезонья выглядел совершенно раздетым, словно обобранным до нитки. Там, где обычно лепились цветные, зазывающие кафе и магазины, где рябило в глазах от мелькающих флажков, чаек! парусов, рекламы и человеческих лиц, стояла угрюмая и бесцветная тоска – лишь одинокие фигуры прогуливались по набережной.
Поезд с честным гражданином Австралии (и Югославии) остановился у вокзальчика и выпустил на перрон целый легион лыжников, переливающихся всеми цветами радуги. Гремя лыжами и галдя, они окунулись в слепящие лучи горного солнца и двинулись всем кагалом к лыжной станции.
– Как я мечтаю побывать в Монтре! – говорила Римма. – Как прекрасно написал о нем старик Эрнест!
Тогда в Мекленбурге нашей молодости вдруг издали Хемингуэя, и голодное студенчество, измученное духовной диетой, яростно набросилось на него и заодно на “Анизет де Рикар”, столь же неожиданно (как и все в Мекленбурге) выброшенный на прилавки, – то самое перно, которое распивали все герои потерянного поколения в уютных кафешках на Монмартре.
