— В этом месяце, в самом его начале, на новогоднем празднике…
— Да! — вскричал Ливанов знаменитым баритоном. — Были немцы, кажется, два-три человека. Были! До утра сидели, выпили все пиво, водкой запили — и ушли. Да я же их и пригласил! Они подошли после спектакля, проявили, как говорят журналисты, живой интерес к советскому искусству. Я подумал — почему бы не показать им, как советские актеры веселятся в праздник?
— В самом деле они сидели до утра? Оба?
— Их все-таки было двое? Ну, не поручусь, как они сидели… Вам лучше спросить у нашего администратора. Он был распорядителем на балу, церемониймейстером. А мы артисты, наше место в буфете. Так что попрошу к товарищу Неустроеву. У нас, видите ли, администратор такой — Неустроев.
Неустроев встретил Пронина настороженно. Протер круглые очки, встал, ссутулился.
— Товарищ Пронин? Слушаю, слушаю вас внимательно.
— Вы принимали на новогодних посиделках двух немцев — Крауза и Дитмара.
— Не отрицаю.
— Вы не могли бы уточнить время пребывания немцев у вас на празднике?
— В этом есть необходимость? Пожалуйста. У меня все записано. Я, знаете ли, человек дотошный. — Он достал из ящика засаленный гроссбух и принялся листать его тонкими длинными пальцами, как будто считал деньги.
— Вот! Все точно. Крауз и Дитмар. Прибыли в 23.40, убыли в 6.20.
— Ошибка исключена? Хорошо. А длительные отлучки вы отмечаете?
— Что значит — длительные? Здоровью не прикажешь, извините за прямоту.
Неустроев снял нарукавники, аккуратно скрутил их и положил в ящик стола.
— Товарищ Пронин, я готов ответить на все ваши вопросы.
— В другой раз.
Пронин спешил. На бегу он успел посочувствовать Ливанову: правильно говорят, что театр — террариум единомышленников. С такими товарищами, как Неустроев, хлебнешь дерьма.
Пронин поменял планы: визит к Левицкому он отменил. Теперь с Левицким можно было говорить только о костюмах, а эта тема Пронину порядком надоела.
Вечером Пронин ждал гостей — да каких! Два иностранных товарища, с которыми Иван Николаевич собирался обстоятельно поговорить. Со Стерном пришел Железнов.
— Валенки в подъезде отряхивать надо. Ковры из-за тебя не просыхают, ирод! — привычно ворчала на Виктора Агаша.
— Мы и сами не просыхаем! — улыбался Стерну Виктор. — Это современное русское арго. Не просыхает — значит, каждый день поддает. В смысле, квасит. Ну, закладывает за воротник. Киряет. То бишь употребляет спиртные напитки.
— Богат русский язык!
— Особенно много раскудрявых вариантов на три понятия. Деньги, выпивка и… Ну, о третьем вы и так догадываетесь.
— Делать любовь!
Стерн сегодня выглядел собранным, уверенным в себе. Куда подевался сентиментальный мечтатель, которого Пронин пытался разговорить несколько дней назад?
Для почетных гостей Агаша внесла в комнату раскаленный самовар (и где только она ухитрилась его вскипятить?). Стерн и Крауз галантно бросились ей помочь, но отшатнулись от горячих боков адской чайной машины.
— С самоваром лучше Агаши никто не управится, — сказал Пронин. — Не стоит и пытаться. Не волнуйтесь, друзья, не чаем единым я буду вас угощать. Есть бутылка отличного армянского коньяку.
— Мы в этом не сомневались, — Стерн присел на краешек тахты.
— Прошу за стол!
Гости заняли места возле стаканов и рюмок. Они посмеивались, бодрились, но Железнов чувствовал, что это показное веселье, а на душе у Стерна и Крауза скребут кошки.
— Итак, товарищи, мы все угодили в шпионское дело. Это штука липкая и отмыться от нее можно только с бензинчиком. А бензин надолго оставляет отвратительный запах. Это присказка, как у нас говорят. А сказка такая. Дитмара посадили. В общем, ему самое место за решеткой. Молодой человек вел себя в гостях, как распоследняя свинья.
— Свинья? — Стерн удивился такой резкости Пронина.
— Да-да, именно свинья. Да и вам, наши дорогие европейские друзья, опасно будет жить в Москве, да и вообще в Советском Союзе, если вы не сведете меня с матросом. С вашим знакомым матросом. В старину московские купцы, а особенно — купчихи пили чай из блюдец. Так он быстрее остывал. А мы любим суровые стаканы в подстаканниках. В стаканах чай долго остается горячим, обжигающим. Все-таки мы далеко ушли от замоскворецких купцов, этих воротил из «темного царства». А как вам коньяк?
— А я уже привык к хорошему советскому коньяку. Еще у вас меня приучили закусывать лимоном, — сказал Крауз, который в отличие от Стерна не краснел и не кусал губы, потому что угрозы Пронина вроде бы не касались его социал-демократической персоны.
— Правильно. А эта традиция пришла к нам от последнего русского царя. Царя сбросили, а лимоны к коньяку — остались. Недурно?
— Неужели от царя? — удивился Железнов, хотя Пронин на его глазах рассказывал эту байку, наверное, в пятидесятый раз.
Пронин налил себе второй стакан ароматного чаю. А вот коньяк он пил такими миниатюрными глотками, что темная жидкость в рюмочке никак не иссякала.
— Да, товарищ Стерн. Есть такая русская пословица: коготок увяз — всей птичке пропасть.
— Как? Вся птичка? — спросил Крауз, и Железнов принялся что-то объяснять ему шепотом.
— Но эта пословица слишком максималистична. Если коготок увяз в трясине шпионажа — приходите к нам, расскажите все по совести. И мы тогда с удовольствием продекламируем уже не народную пословицу, а стихи Пушкина:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны!
— Значит, до весны птичка будет содержаться в местах заключения? — спросил Железнов.
— Весна иногда заглядывает к нам и посреди зимы. Это называется оттепель. Я вам обещаю немедленную весну, если сегодня вечером смогу увидеться с матросом.
Стерн не прикасался ни к стакану, ни к рюмке. Сидел в оцепенении.
— Хотите поговорить со мной наедине? Мы можем перейти в Агашину комнату. Там удобный диван, там пальма растет.
— Я буду говорить. Не надо пальма. Вас интересует мой советский друг, морской доктор? Вам повезло. Он сейчас в Москва.
— Что вы о нем знаете? Адрес, распорядок дня.
— Я не шпион. Я не следил за ним. Ни за кем не следил. Мы просто общался.
Железнов положил перед Стерном лист бумаги, чернильницу и перо. У него все было предусмотрено, у Железнова-то!
— Пишите адрес, товарищ Стерн.
Пронин посмотрел на Железнова одобрительно: вот сегодня все, как по нотам, а то наломали дров в начале нового года…
— И напишите, когда он бывает дома. Хотя вы за ним и не следили. Ориентировочно напишите, — не унимался Железнов.
— Адрес я помню. Большая Татарская улица, дом четырнадцать.
— Хм, помню, в начале двадцатых там работала Землячка. Поскольку больших татар я там никогда не встречал, для меня эта улица — улица Землячки.
— Землячка — это значит, такая же москвичка, как и ты? — спросил Крауз. А сокрушенный Стерн не был настроен на светскую беседу…
— Нет, Фридрих. Землячка — псевдоним одной нашей яростной революционерки. Она дочка богатого купца Залкинда, посвятила себя борьбе. Сейчас она возглавляет комиссию советского контроля при Совнаркоме. Грозная дама, знаете ли. С ней, кстати, знаком мой друг писатель Овалов. А наш поэт Демьян Бедный написал про нее остроумные стихи:
От канцелярщины и спячки,
Чтоб оградить себя вполне,
Портрет товарища Землячки
Повесь, приятель, на стене…
Бродя потом по кабинету,
Молись, что ты пока узнал
Землячку только по портрету:
В сто раз грозней оригинал!
Так оно и есть. Землячка — фурия революции.
— Демьян Бедный — поэт-большевик, член ЦК? — спросил Крауз.
— В прошлом, товарищ Крауз. Бывший большевик, бывший член ЦК. Он склонен к перегибам, как и товарищ Землячка. Однажды в пьеске выставил на осмеяние русских богатырей. Самого Илью Муромца не пожалел! Ну, товарищ Сталин и подверг его товарищеской критике.
— Что же, у вас реставрируется монархия? Снова кресты и золотые погоны?
— Зачем вы так? — обиделся Пронин. — У нас власть большинства. Но не охлократия. Власть большинства в условиях просвещения. Понимаете? И русские богатыри к советской власти куда ближе, чем к царскому режиму с его ростовщиками и фабрикантами. А Демьян поднял руку на народных героев! За это — позор Демьяну. Вот ему и дали пинка из партии. Что не отменяет его заслуг перед революционной поэзией. Ибо — какой-никакой, а талант.
Как говорят в почтенных романах, Пронин встал, всем своим видом показывая, что аудиенция закончена. Крауз уходил улыбаясь, а Стерн прошмыгнул, как вороватая мышь, а на площадке, возле лифта, схватил за пуговицу Железнова и пару минут ему что-то втолковывал. Железнов проводил гостей до подъезда, а потом вернулся к Пронину.
