десятки бойцов, бежали обратно. Только отсутствие у немцев резервов и бронетехники не позволило им нанести контрудар.
Командир полка, немолодой подполковник, глазами, полными ужаса, оглядел присутствовавших на командном пункте офицеров, будто спрашивая «Что делать, братцы?» Когда его взгляд остановился на Савельеве, его лицо стало светло-пепельным. Савельев спросил:
— Разрешите в бой, товарищ подполковник?
Комполка не сразу понял вопрос, с минуту находясь в оцепенении. Савельев, снимая с гвоздя автомат, прокричал:
— Товарищ, подполковник! Разрешите остановить людей?!
— Да, сынок. — Командир схватил Савельева за руку, будто за последнюю соломинку. — Иди, дорогой, сделай что сможешь.
Савельев рванул навстречу отступавшим. Не добежав метров тридцать, он дал первую очередь из ППШ вверх, а затем по земле перед бегущими, как бы очертя линию, за которую им переступать нельзя, за которой тоже смерть, но уже от его автомата. Люди поняли и остановились.
— Ложись! — прокричал Савельев. — Командиры — ко мне! — Он показал в сторону кустарника, куда следовало прибыть оставшимся в живых офицерам.
Подбежали раненный в руку командир первого батальона, капитан, два ротных и три командира взводов. Савельев, оглядев всех, жестко спросил:
— Все меня знают?
Люди утвердительно кивнули, не проронив ни слова.
— Даю десять минут собрать личный состав и навести порядок. Ровно через пятнадцать минут двумя колонами начинаем обходить левую и правую сопки вон теми лощинами. — Он показал в сторону кустарников, протянувшихся по лощинам в сторону холмов, охватывая их клещами. — Левую колону поведет комбат один, правую — я. Товарищ капитан, распределите людей. Ротным и взводным проверить оружие и боеприпасы. Недостающее взять у убитых. Комбата перевязать. Атака по моему сигналу зеленой ракетой. Исполнять!
Люди безмолвно и в точности выполнили его приказ. Поредевшие роты втянулись в лощины и стали с флангов обходить высоты. Командир полка, наблюдая в бинокль за действием Савельева, понял его маневр и попросил штаб дивизии поддержать атаку огнем. В этот раз артиллеристы не подкачали. Дивизионные 76-мм орудия обработали верхушки высот, а 122-мм корпусные гаубицы крушили немцев за холмами. Савельев хорошо понимал, что артиллерия вторично долго работать не станет, минут пятнадцать, не более. Именно столько времени он и отпустил на приведение батальонов в порядок. Как только закончился артналет, Савельев пустил зеленую ракету, дав сигнал к атаке.
Бойцы рванули вперед и, обойдя сопки, ворвались во вторую линию обороны, быстро очищая ее от ошеломленных немцев. Поставленные на высоты по приказу Савельева батальонные минометы осыпали минами отходящего противника. Комполка ввел в бой третий батальон, ринувшийся в образовавшийся прорыв и погнавший немцев далеко от сопок. Прибывшие на полковой командный пункт командиры дивизии и корпуса быстро оценили обстановку. Во второй половине дня в прорыв ввели механизированную бригаду и всю стрелковую дивизию, отбросив к полуночи фашистов на сорок километров. Через день командование фронтом расширило прорыв, отогнав противника еще на семьдесят верст.
К вечеру того незабываемого дня Савельев, сдав командование начальнику штаба батальона, шатаясь от усталости, голодный, грязный, в рваной гимнастерке, вернулся на командный пункт полка. Он растерялся от присутствия трех генералов и целой кучи полковников, среди которых узнал и начальника отдела контрразведки армии.
— Вот он, наш герой! — Командир полка радостно представил Савельева.
Генерал-майор, командир корпуса, достав из поданной адъютантом красной коробочки орден Красной Звезды, приколол его на грязную гимнастерку особиста.
— Спасибо, капитан. Мне искренне жаль, что армейская разведка лишилась такого офицера. Подполковник, — генерал приказал командиру полка, — немедленно составьте наградные документы на Савельева, я подпишу и заберу с собой.
Поздравляя Савельева, начальник отдела контрразведки «Смерш» армии заметил с намеком:
— Вы бы, капитан, вот так же напористее выявляли бы дезертиров, предателей, изменников Родины и вражеских диверсантов. Пользы от вас было бы гораздо больше.
В своем рапорте Савельев никого не обвинил, скрыл факт бегства командиров и бойцов с поля боя, не осудил действия артиллерийских командиров при первом артналете, дал высокую оценку действиям командования полка и батальонов. Его начальству это не понравилось, зато отношение к нему в полку изменилось. Офицеры считали за честь пожать руку необычного особиста…
— Хорошо вас понимаю, товарищ подполковник. — Снигирев закурил с разрешения начальника. — Мне, кадровому пограничнику, много пришлось насмотреться на художества особистов, особенно тех, кто тянул чекистскую лямку с двадцатых — тридцатых годов. Как правило, грубые, циничные, наглые, жестокие, лживые, уверенные в своей безнаказанности, злопамятные — в большинстве своем они оказались совершенно неприспособленными в сорок третьем работать в новых условиях, в новой военной контрразведке «Смерш». Малограмотные, они понятия не имели о структуре, целях и задачах, методах работы абвера и СД, не представляли себе сути контрразведывательной работы, продолжая, как заведенные, клепать дела на командиров и красноармейцев. Подсчитает ли кто-нибудь когда-нибудь, сколько же дивизий они сняли с фронта и отправили на расстрел и в лагеря?
Савельев закурил. «Снигирев, видимо, искренен, не похож он на провокатора», — подумал он.
— Спасибо, Иван Иванович, за понимание. Бурляев, к сожалению, похоже, из тех, о ком вы говорили. Но что делать, кому-то в главке он нужен здесь. — Савельев улыбнулся и подмигнул Снигиреву. — Будем работать с тем материалом, который нам отгрузили. Ну а теперь о деле.
В тот день Бауру было особенно плохо. После утренней перевязки поднялась температура, пот лился ручьем, нательная рубаха, кальсоны и постельное белье промокли насквозь. Ни переодеться, ни перестелить постель он не мог, еще не мог вставать. Почему-то не приходил Миш. Баур позвал санитарку, кое-как объяснил, что мокрому ему совсем плохо, что он не может переодеться. Санитарка выслушала жалобы и, не проронив ни слова, удалилась, принеся вскоре чистое нательное и постельное белье. Положила его на тумбочку и ушла. Она не обслуживала тех военнопленных высокопоставленных генералов, к которым прикомандировали ординарцев. Баур был в отчаянии и до обеда так и провалялся в мокром белье в мокрой постели.
Около часу пополудни явился, прихрамывая, Миш. Вид он имел, мягко говоря, неформальный. Усталое, помятое лицо было все в ссадинах и царапинах. На лбу красовалась шишка, а под правым глазом висел приличный синяк. Миш поздоровался, присел на соседнюю пустую постель, сжал кисти рук, положив их между ног, и, словно нашкодивший ребенок, опустил плечи и голову.
— Что с вами, Миш? Вас что, в бетономешалке держали? — попробовал пошутить Баур.
Миш, словно очнувшись от дурного сна, без слов поднял Баура, раздел его, обтер влажным и сухим полотенцами, переодел в чистое, перестелил постель и, уложив вновь, уселся в прежней позе. Баур не узнал сдавленного и дребезжавшего голоса Миша.
— Сегодня меня допрашивали, господин группенфюрер. Всю ночь и
