— Вы не коллекционируете записи? — Та отрицательно покачала головой, а Тарков продолжал: — А я коллекционер. Музыка, книги и ещё африканские маски. У меня приличная коллекция африканских деревяшек. Есть из Конго, с Берега Слоновой Кости, Сьерра-Леоне. Я ещё студентом был на практике в Африке…
— А я вот нигде, кроме дачи, не была, — заявила Катя. Ей явно был скучен этот разговор.
— Ну, у вас ещё всё впереди…
Катя заявила, что она хочет погулять. Сергей счёл своим долгом её проводить. Тарков увязался было за ними, но Катя явно дала ему почувствовать, что хочет остаться с Сергеем. Стараясь не показывать обиды, Игорь подчёркнуто-вежливо распрощался.
— Терпеть не могу таких… — вырвалось у Кати, когда Игорь сел в такси. — Он любит африканское искусство. Никого и ничего он не любит, кроме собственной персоны.
— Ну, вы чересчур строги…
— Нет, я таких на расстоянии вижу насквозь…
Сергею показалось, что в этом неожиданном припадке раздражительности есть что-то от лично пережитого. Но расспрашивать он её не стал. Они медленно прошли несколько кварталов по опустевшему Комсомольскому проспекту.
— Знаете что, Сергей, — прервала молчание Катя. — Я бы не отказалась выпить кофейку. У вас не найдётся?
Сергей сказал, что, конечно, найдётся.
— Тогда, может быть, вы пригласите меня к себе в гости?
— Мой дом к вашим услугам, мадам, — шутливо ответил Сергей.
— Прекрасно. Хотя ничего прекрасного нет. Я знаю, что веду себя ужасно. Но ничего не могу с собой поделать.
Дома Рублёв открыл бутылку «Гурджаани». Кофе Катя вызвалась сделать сама.
— Я люблю крепкий, с солью, — заявила она, зажигая плиту. — Я и на работе всех приучила. У нас в комнате прекрасная немецкая кофеварка.
Пока она возилась на кухне, Сергей разлил вино, сделал сандвичи. Его немного смущала её инициативность. Но он отгонял эти мысли, ведь главное, что она рядом, что он слышит её весёлый голос, любуется её стремительными, красивыми движениями.
— А у вас здесь очень уютно, — сказала она, входя в комнату с «туркой», над узким горлом которой шапкой возвышалась дымящаяся пена. — Просто не верится, что это квартира холостяка.
— Я когда-то учился в суворовском училище, — ответил Сергей. — Бывало, старшина заправку коек по натянутому шнурку проверял.
Разлив кофе но чашечкам, Катя уселась напротив в кресле.
— А меня никто к порядку не приучал. Да и кому? Папа вечно занят, мама занята. Можно сказать, — засмеялась она, — я продукт собственного воспитания.
— И как, довольны результатом?
— Не совсем. Чего-то я в жизни не поняла. Вам Гоша, наверное, говорил, что я замужем? Это было моё первое самостоятельное решение. И неудачное. А вы не пытались?
— Нет.
— Почему?
— Я же говорил, что решения принимаю медленно и трудно. Наверное, поэтому.
— Вы не производите впечатление тугодума. В вас есть спокойствие и уверенность в себе.
— По-моему, — улыбнулся Сергей, — вы тоже не страдаете недостатком решительности?
Она покачала головой.
— Нет. На самом деле я не уверена в себе. Но боюсь это показывать. Придумала себе маску решительной женщины. Но, кажется, я чересчур откровенна. Давайте выпьем.
Сергей предложил потанцевать. Касаясь её, он чувствовал, как медленно тает его сдержанность. Он точно не помнил, как случилось, что они поцеловались. Потом, задыхаясь от волнения, не могли долго оторваться друг от друга.
Пластинка крутилась на одной ноте. За окном с шипением проносились последние троллейбусы и машины. Ветер колыхал занавески сквозь открытую балконную дверь.
Первой опомнилась Катя.
— Что же это происходит? — С трудом переводя дыхание, она оттолкнула его. — Я, кажется, сошла с ума…
— По-моему, со мной творится тоже что-то неладное, — хрипло выговорил он.
Она поправила упавшие на глаза пряди волос.
— Мне пора идти…
— Не уходи… — попросил он.
Она посмотрела на него.
— Я, кажется, совсем потеряла голову. Я ждала твоего звонка каждый день.
— Если бы я знал!..
— Я хотела позвонить сама, но не решилась.
— Ты ведь не уйдёшь?
Она опустилась на тахту, глядя перед собой. Сергей сел рядом. Молчание длилось целую томительную минуту.
— Наверное, нет, — шёпотом выговорила она и уткнулась ему в грудь.
Глава четвёртая
Важное поручение
В посольстве одной ближневосточной страны давался приём по случаю национального праздника. Узкий переулок был забит машинами всех современных марок. Рядом с тяжёлыми, солидными «чайками» теснились маленькие «Пежо-404», «татры», «вольво», изящные «мерседесы», длинные чёрные «кадиллаки» — степенные и чопорные, как метрдотели из дорогих ресторанов. В холле, у лестницы, ведущей в зал, гостей встречал сам посол, полный, смуглый человек в тёмных роговых очках и в смокинге из тёмной, тончайшей шерсти. Он постоянно улыбался и, отвешивая поклоны, пожимал руки все прибывающим гостям, среди которых были представители почта всех стран, имеющих свои посольства или представительства в Москве. С теми, кого посол хорошо знал, он перебрасывался вежливо-шутливыми фразами, при этом его тёмные восточные глаза были печальны, хотя белые, по-видимому, искусственные зубы сверкали в заученной улыбке. Рядом стояла его супруга, маленькая, хрупкая женщина, очень молодая, с точёным кукольным личиком и гладко зачёсанными, отливающими вороньим крылом, жёсткими волосами. — На тонкой длинной шее поблёскивало бриллиантовое колье, на узких запястьях позванивали золотые браслеты; из-под длинного белого платья выглядывали узенькие носки лакированных туфелек. Она протягивала гостям узенькую крохотную ладонь и улыбалась, хоть и заученно, но так искусно, что улыбку её можно было принять за искреннюю и сердечную.
Наверху в огромном зале с лепными потолками и высокими зашторенными окнами гудела толпа гостей. Было шумно, хотя кондиционеры работали на полную мощность. Дамы, в большинстве своём сильно декольтированные, обмахивались платочками. Особенно страдало от духоты несколько пожилых генералов — рослых, тучных, с розовыми лысинами, с широкими колодками орденов и медалей на мундирах. Они беседовали у открытого окна, откуда тянул прохладный ветерок. Пожалуй, лучше всех себя чувствовали африканцы в своих свободных цветных одеждах да индусы в белых чалмах и белых хлопчатобумажных кителях.
Сновали с подносами официанты в белых смокингах и белых перчатках, разносили виски и джин, минеральную воду и фруктовые соки.
В соседнем зале, поменьше, были накрыты длинные столы на сто пятьдесят персон; сверкали хрустальные рюмки и бокалы, громоздились горы фруктов, нежно розовела на тарелках лососина, слезилась в баночках икра…
Страна была богатой, она поставляла нефть всему миру, и приём обещал быть пышным…
…Павел Рудник сидел за рулём «Волги» и со скучающим видом просматривал газету. «Трудящиеся «Трёхгорки» стали на трудовую вахту»… «Динамовцы выполнили план досрочно», «Высокий урожай овощей»… Рудник поморщился: каждый день одно и то же — выполнили, перевыполнили, даже почитать нечего. Несколько подразвлёк его спортивный комментарий. Борис Федосов из Англии сообщал подробности международного матча по футболу. Пробежав комментарий, Рудник взглянул на часы, было половина восьмого. «Хозяин», как он про себя называл представителя посольства ГДР в Москве Рихарда Штрассера, личным шофёром которого Рудник был, наверняка прибудет не скоро. Часа через полтора-два — не раньше. Рудник вынул красивую шариковую ручку и принялся за кроссворд. «Предмет мебельного гарнитура» — по вертикали. Семь букв — «сервант» — сообразил Рудник. Быстро отгадал он и государство в Латинской Америке, и оперу Чайковского, но застрял на «птице из отряда куликов». Отложил газету и стал раздумывать чем бы заняться. Пойти потрепаться с другими шофёрами, что ли…
«Машину представителя посольства ГДР», — раздался хриплый голос в динамике. И Рудник не сразу догадался, что это вызывают его. Неужели «хозяин» уже собирается домой? Но ведь приём только начался… Рудник включил зажигание и, с трудом выбравшись из тесного каре машин, подал «Волгу» к подъезду посольского особняка.
В дверях посольства стоял Штрассер — тучный, взмокший, жадно глотающий ртом свежий воздух. Рядом с ним молодой человек в тёмно-синем костюме прижимал рукой щеку.
— Пауль, — сказал Штрассер, — отвези молодого человека в аптеку. Товарищ вышел у нас из строя…
— Слушаюсь, — бодро откликнулся Рудник.
Штрассер в прошлом был офицером, и Рудник считал, что военный стиль должен ему импонировать. Он открыл перед молодым человеком дверцу и тот, по-прежнему держась за щеку, сел на заднее сиденье.
— Когда прикажете подать машину? — спросил Рудник.
