Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [Странный человек + Гром победы, раздавайся]

— Ну, после своди меня к нему. Ужо вылечу.

В машине на откидных сидели еще двое, в мундирах дворцовой полиции.

— Охранять будетя? Ну-ну.

С кряхтением Григорий важно сел на заднее сиденье. Велел шоферу в кожаном кепи:

— Трогай, милай. Поспешать надоть.

Тот, не ответив, бешено рванул с места — будто от погони.

Марья Прокофьевна крестила удаляющийся автомобиль, ее губы что-то беззвучно шептали.

Вслед бешено мчащемуся «мерседесу» смотрел и Зепп. Из-за этого оба не заметили, как сзади, мягко скрипнув тормозами, остановилось еще одно авто.

— Что Григорий Ефимович, готов? — спросил Марью седоусый старик точно в такой же ливрее, как давешний круглолицый.

— Иван Сазонович? — пролепетала женщина. — Как же это? А кто же тогда…

Она беспомощно показала в сумерки, где еле-еле виднелись задние огни «мерседеса».

— А-а!!! — зарычал-застонал Зепп. — Это измена! Не уберегли!

— Виноват, — удивился камер-лакей. — В каком смысле?

Не поняла весь ужас случившегося и Марья Прокофьевна, хоть вроде и умная женщина.

— Некогда! Уйдут!

Теофельс кинулся к своему «руссобалту», с первого поворота включил мотор. Машина была зверь, даром что с помятым крылом.

Взревела, выпустила облако черного дыма — и погнала вдоль по Гороховой.

— Что, служивые, груститя? — весело молвил Странник. — Чего носы повесили? Теперя все ладно будет.

Ответом ему было молчание.

Впереди сидел один шофер (виднелся кончик длинного загнутого уса); напротив пассажира, спиной к движению, расположился незнакомый камер-лакей — он улыбался неживой, будто приклеенной улыбкой. Чины дворцовой полиции, два крепких молодца, были неподвижны.

— Томно, я чай, во дворце-то? Ништо. Скоро запляшут-запоют. Раньше бы позвали. Эх, гордость, глупость… — Он поглядел в окно. — Эй, ты куды повернул? Не так едем! Навовсе в другу сторону!

Шофер на миг повернул профиль. Лицо было сухое, жесткое. Лицо не прислужника — военного человека, привыкшего отдавать приказы.

— Заткните ему пасть.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — ответил камер-лакей и махнул охранникам. — А ну!

Они разом подсели к Страннику с двух сторон. Один взял его за руки, второй лапищей зажал рот.

Сопротивляться «странный человек» и не думал От ужаса он обмяк. Глаза вылезли. Раздалось глухое мычание.

— Ноги. Брыкаться будет, — приказал шофер через минуту.

Тот, что зажимал рот, нагнулся и ловко стянул щиколотки ремнем.

— Вы от енарала? От Жуковского? — сдавленно прошептал Странник.

Кошачья улыбка, не покидавшая лицо «камер-лакея», стала шире.

— Гляди-ка. Дурак-дурак, а умный. Сообразил.

В руке у круглолицего (он, пожалуй, был страшнее всех) звякнула сталь — это выскочило из кулака лезвие ножа.

— Не сейчас, вахмистр, — сказал шофер. — Сиденье запачкаешь. Надо, чтобы все чисто. У залива. Концы в воду.

Услышав про воду, «странный человек» вышел из оцепенения. Забился, заорал:

— Лю-юди-и-и! Убивают! Бяда-а-а!

Его коротко, профессионально ткнули пальцем под ложечку, и он согнулся пополам, захрипел.

Автомобиль гнал по темным улицам, мимо складов, мимо глухих заборов в сторону Путиловского завода, к заливу.

Сзади донеслись отрывистые звуки клаксона.

— Ваше высокоблагородие, едет кто-то. Свернуть бы.

Машина сделала один поворот, другой. Сигналы не прекратились. Наоборот, фары второго автомобиля стали ближе.

Круглолицый открыл окно, высунулся. Плюхнулся обратно на сиденье.

— Непорядок, ваше высокоблагородие. Я этот «руссобалт» на Гороховой видал. Не иначе «охранные» на хвост сели.

Шофер замысловато, по-барски выматерился. Свет прижавшегося сзади авто, удивительно сильный, залил зеркало заднего вида, слепил глаза.

— Кончать, что ли? — нервно спросил человек с ножом.

Подручные приготовили жертву — хватили за волосы, завернули голову назад, подставляя беззащитное горло.

— Нет, я его лучше в печенку, — сказал убийца. — А то кровянкой окатит.

Странник только шептал молитву, голоса у него уже не было.

Начальник снова выругался.

— Отставить! Не на глазах же у «охранных». У них мотор зверь. Догонят. Выкиньте его к черту. Успеется.

Открыли дверцу.

Поняв, что его сейчас выбросят прямо на бешеном ходу, Григорий завыл, стал хвататься за тех, кого только что пытался оттолкнуть.

Его проволокли через колени одного из ряженых и, наподдав ногой, вышвырнули из авто.

Хорошо — зима, вдоль дороги были наметены сугробы. В один из них он головой и зарылся.

Ослеп, оглох.

Зепп выскочил из кабины.

«Мерседес» улепетывал, подпрыгивая на ухабах разбитой мостовой. Через несколько секунд огоньки исчезли.

Из сугроба торчали стянутые ремнем ноги в лаковых сапогах. Сначала слабо шевелились, потом вдруг задергались, будто пытались пойти вприсядку.

Когда Теофельс вытащил спасенного, того били судороги. На сплошь залепленном снегом лице зияла дыра рта.

— А-а-а! — захлебывалась дыра. — В воду не хочу! Вода, она черная! Пуститя-а-а-а!

— Отче, это я, Емельян. Вы целы?

В снежной маске открылись еще два отверстия, поменьше. Они сияли безумием и ужасом.

— Я тебе не отче! Тебе черт батька! Узнал я тебя! Ты у черта на посылках! Изыди, сгинь!

Он пытался отпихнуть Зеппа, кричал что-то бессвязное — про лед, про черную воду, про троекратную смерть. Пришлось крепко обхватить его и ждать, пока минует припадок.

— Ну уж «изыди». Так-таки «сгинь», — приговаривал майор, будто успокаивал ребенка. — Нет тут никакого черта. Тут ангел Господень. Это он вас от смерти спас, сугробчик вот очень кстати приготовил.

(Грамотно сработали ребята из диверсионного — выгрузили объект на полной скорости просто идеально, без членовредительства.)

Григорий окончательно пришел в себя уже в машине, накрытый зепповой шубой.

Растерянно осмотрелся.

— Крутило меня? Вещал? — спросил он слабым голосом. Зубы постукивали. — Гдей-то мы, Емеля?

— Да, у вас был припадок.

— А что вещал? Запомнил ты?

— Что-то про генерала Жуковского. Не то он черт, не то у черта на посылках. Что за люди пытались вас похитить, отче? Зачем?

«Странный человек» заполошился — вспомнил.

— Где они? Где?

— Нет здесь никого. Сбежали. Успокойтесь.

Тогда чудотворец горько, безутешно заплакал.

— Убьют они меня… Что он и что я. Где мне? И мама не спасет… Зарезать меня хотели, Емелюшка. В залив пихнуть, под лёд… Знает Жуковский-енарал чего я страшуся, про что сны вижу… Сегодня у него не вышло, завтра достанет. У его руки длинныя…

— Так это были люди Жуковского? — Зепп покачал головой. — Я вас предупреждал.

— Что делать, Емелюшка, что делать? — всхлипывал Странник. — Пропал я!

— Я скажу вам, что надо сделать.

Не так уж много времени миновало с той минуты, как два авто один за другим умчались по Гороховой от арки дома номер 64, а третье, прибывшее из Царского, осталось на месте.

Марья Прокофьевна была вне себя от тревоги, но камер-лакею (подлинному, не фальшивому) послышалось, что Базаров перед тем, как броситься к машине, крикнул не «это измена», «это смена». Возможно, произошла путаница и за Странником прислали какой-то другой, сменный, экипаж? Когда все нервничают, государыня велит одно, церемониймейстер другое, главный дворецкий третье, чего только не бывает.

Пока Иван Сазонович, человек немолодой, телефонировал в императорский гараж, пока приставленные к дому агенты Охранного выспрашивали, как именно всё произошло, да сколько человек сидело в «мерседесе», да как они выглядели, прошел чуть ли не час. А когда старшему филеру стало окончательно ясно, что случилось ужасное и — никуда не денешься — надо рапортовать начальству, вдруг подъехал «руссобалт» золотопромышленника.

Все кинулись к автомобилю.

Вышел суровый Базаров, открыл дверцу. Помог Страннику выйти.

Тот выглядел еще суровей. Ни на кого не смотрел, на вопросы не отвечал. Взгляд был обращен в черное небо, отблеск электрического света мерцал на влажной от растаявшего снега бороде.

Лишь одно слово бросил он Марье Прокофьевне:

— Странничать.

И та вздрогнула, низко поклонилась, побежала к подъезду.

Святого кудесника почтительно удержали за рукава с двух сторон.

Старший филер искательно спросил:

— Дражайший Григорий Ефимович, всё ли с вами благополучно? Я гляжу, на рубашечке-с воротник оторван?

А камер-лакей взмолился:

— Едемте, сударь! Очень их величество убиваются. И его высочество так-то плохи, так плохи…