разговора. Шниттке предупреждал его: назад пути нет.
Шниттке вновь повел машину по шоссе.
— Операция в основном разработана. На вашу личную подготовку уйдет месяц, самое большее — полтора. Готовиться будете в глубочайшей тайне. Мы привлечем к этому делу лишь двух-трех самых верных людей, и то после разговора с ними вот здесь, — Шниттке показал головой на сиденье. — Ничего не поделаешь, на сей раз дело идет о слишком большом. Нельзя ни в коем случае допустить, чтобы об этом пронюхали наши коллеги по НАТО. Мы поговорим с ними тогда, когда все уже будет в наших руках, — и на другом языке. Словом, вы же умный человек, понимаете сами… И если с вами — упаси бог! — случится несчастье — мы на войне, надо считаться и с такой возможностью, — так вот, если попадетесь, придется умереть под чужой фамилией.
У Алстера едва заметно дрогнули губы. Он не любил упоминаний о смерти.
— А что за фамилия?
— Захаров, Ефим Сидорович Захаров. Документы настоящие — можете быть совершенно спокойны. Родом вы будете из милой вашему сердцу Латвии.
Это показалось Алстеру хорошим предзнаменованием.
— Латвийские горы, латвийские долы… В груди оживает свободы дух, — иронически посмеиваясь, процитировал он по-латышски. — В общем, неплохо. Латвию я знаю как свои пять пальцев.
— Но действовать придется в другом месте. Южносибирск — знаете?..
Так Адольф Алстер снова оказался на советской земле.
Сойдя с поезда в Южносибирске, Ефим Сидорович Захаров в нерешительности остановился на перроне.
— Есть тут… эта самая… камера хранения? — схватил он за рукав проходившего мимо железнодорожника.
— А как же… Вон, видите — хвост.
Захаров, бормоча про себя ругательства, поднял старый вместительный чемодан и встал в очередь. Ждать пришлось недолго. Приемщица — веселая девушка с простым русским лицом — работала быстро. В камере хранения было душно. Волосы девушки растрепались, на переносице выступили светлые капельки пота, но она все принимала и принимала узлы, чемоданы, корзинки, нисколько не теряя жизнерадостности.
Подошла очередь Захарова.
— Ого, тяжелый! — покачала головой приемщица, принимая его чемодан. — Уж не золото ли? — пошутила она.
— Может, и золото. Ставь себе на место. Люди стоят, ждут, а ей все смешки.
Лицо девушки сразу потускнело.
— На чью фамилию выписывать?
— Пиши: Захаров…
Захаров взял квитанцию, шевеля губами, дважды прочитал написанное и аккуратно положил ее в бумажник. Потом сунул бумажник обратно в карман пиджака, застегнул двумя английскими булавками и, мерно размахивая руками, зашагал в сторону трамвайной остановки.
Вскоре Захаров вошел в вестибюль гостиницы.
— Номерок мне, — попросил он дежурную. — Отдельный… Инвалид я, припадки бывают, — пояснил он. — Вот от врача справочка.
Он помахал бумажкой перед ее носом.
— Нет сейчас свободных номеров.
— Ах, так! Нет! — Захаров придвинулся к ней. — Инвалиду войны нет! А жалобная книга есть?
Дежурная поморщилась. Ох, эти инвалиды! Еще в самом деле запишет. А потом иди, разбирайся, кто прав, кто виноват.
— Ладно, ладно, не кричите! Не таких видели… Надолго вам?
— Долго-недолго, а комната нужна.
— Что же я вам, сделаю ее, если нет! — Дежурная глянула на таблицу номеров. — Нет сейчас ничего. К обеду только будет.
— Вот это другой разговор, — сразу успокоившись, сказал Захаров. — А то заладила: нет да нет… До обеда, так и быть, обожду. Сама же должна понимать: инвалид. Припадки опять же.
— Заполните вот эту бумажку. Паспорт дайте, командировку.
Захаров подал ей документы, заполнил листок прибытия. Потом сказал:
— Пойду по делам. Но к обеду чтоб комната была…
Дежурная, покачивая головой, посмотрела ему вслед.
Ну и настырный человек! Она глянула в командировочное удостоверение: "Выдано Захарову Е.С. правлением рижской артели "Бытовик"… командируется в г. Южносибирск. Срок командировки…"
Инвалид, припадочный… А по виду не скажешь: здоровый мужчина… Да что там вид! Вот и ее Николай тоже на вид крепкий, как дуб, а сердце у него никудышное — шутка сказать, три ранения… Ох, война, война, как она людей покалечила!
Ей вдруг стало жалко этого командировочного инвалида. Ехал человек от самой Риги, трясся в вагоне, поди, целую неделю, спал на вокзалах… Пусть уж отдохнет в отдельном номере. Вот из двадцать третьего после обеда уезжают…
Адрес агента по кличке "Анна" Захаров знал на память. Знал он и как к нему пройти, не возбуждая излишнего любопытства прохожих своими вопросами. Вообще город он изучил отлично: недаром в течение целого месяца изо дня в день штудировал подробнейший план Южносибирска, пока все черточки, линии и кружочки отчетливо не отпечатались в его памяти. Правда, план не давал представления о живом облике города. По нему трудно было судить, например, о том, какие деревья растут в скверике возле горисполкома или в какой цвет выкрашено здание больницы. Но зато Захаров прекрасно знал, что скверик этот имеет четыре выхода, что высота его ограды со стороны проспекта составляет 1,8 метра, а под больницей проходит старая, заброшенная канализационная труба, которая кончается у пустынного обрывистого берега реки. Знал он и много других подобных деталей, о которых понятия не имели даже многие старожилы Южносибирска.
По пути Захаров решил, что будет не лишним проверить через соседей, все ли в порядке у "Анны".
Не доходя нескольких домов до высокого, сколоченного из плотно пригнанных друг к другу досок забора, за которым, как он знал, проживал агент, Захаров приметил старушку, сидевшую на скамеечке возле ворот, и направился к ней.
— Здравствуйте, мамаша, — вежливо поздоровался он. — Не сдаете ли, случаем, комнату для одинокого?
— Нет, сынок, не сдаем.
Захаров вздохнул.
— Вот беда! В гостинице мест нет. Частной квартиры не сыщешь. Хоть посреди улицы ложись… А соседи ваши тоже не сдают? Неужели ни у кого местечка не найдется?
— Если только у Ефремовых попытать, — с сомнением сказала старушка. — Вон тот домище здоровый, за оградой… Не сдадут, поди. Привыкли жить одни, как сурки, со своими часами… А то зайди, кто их знает! В прошлом году одного пустили. Недолго, правда, он у них прожил. Зайди, сынок, авось и тебя пустят.
— Попробую, мамаша. Спасибо вам.
Теперь Захаров был совершенно спокоен. "Анна" — это и был Василий Тимофеевич Ефремов, хозяин дома. Значит, он на месте и с ним ничего не случилось.
"Живут одни, как сурки, со своими часами…" Захаров усмехнулся. Он знал Ефремова еще со времен войны по школе шпионов в оккупированном белорусском городе Бобруйске, где некоторое время был руководителем практики, и очень хорошо помнил его странное влечение к часам.
Ефремов весь преображался, когда видел часы еще незнакомой ему марки. В глазах появлялся лихорадочный блеск, большие
