Пока я пребывал в своих печальных размышлениях, вторая высокая договаривающаяся сторона тоже не теряла времени. Нахмурив брови от напряжения, все трое, очевидно, перебирали своих образованных знакомых. Одна из кандидатур, похоже, показалась им подходящей: все обратили лица ко мне и принялись наперебой расхваливать этот вариант. Я не понял ни слова.
Интернациональное слово первым пришло на ум аятолле, чья седая борода, похоже, была не только данью возрасту. Он заставил всех замолчать и четко произнес:
— Доктор!
Им что, тоже пришел в голову Малек?
— Доктор? — переспросил я.
Называть имя Малек мне не хотелось. Во-первых, такая осведомленность могла показаться странной. Во-вторых, я боялся навести их на мысль, от которой сам уже отказался. Но, кого они имели в виду, уточнить стоило. Малек говорил, что он в Талукане — единственный хирург. Но как сказать «хирург» — а тогда можно было бы не сомневаться, — я не знал.
Оставался язык жестов. Вспарывать на себе пальцем брюхо мне не хотелось — Джессика запрещает мне показывать на своем теле всякие болезни и уродства. Она убеждена — по-моему, это атавизм древних кельтских верований, хотя и у русских есть то же самое, — что этим я навожу эту болезнь или уродство на себя. Поэтому я жестами изобразил, как в меня стреляют, как пуля застревает у меня в левом плече и как потом хирург берет скальпель и достает ее оттуда.
Пантомима публике понравилась, и все снова загалдели. Мы явно говорили об одном и том же человеке. Я тогда решился его назвать.
— Малек?
Все замолчали. Я был прав. Ну, когда счел, что такие обширные знакомства в Талукане подозрительны.
Я изобразил шум вертолета, пальцем показал движение винта и обозначил действие ключевыми словами:
— Вертолет! Душанбе — Талукан. Малек и я — сидеть рядом!
— А-а! — радостно отозвались все трое. — Да, действительно, Малек же вернулся на днях! Так вы летели в одном вертолете? Конечно, вы разговорились, ведь он в совершенстве говорит по-русски!
Так я, по крайней мере, все это переводил для себя. Теперь сомнений, что Малек — тот человек, который нас спасет, ни у кого не оставалось. За ним был послан один из внуков аятоллы — не дофин, постарше. А мне было предложено пройти в лавку и осмотреть другие сокровища. Я так и сделал: мне все равно нужно было что-то показать ребятам и Хабибу, чтобы оправдать свой визит к антиквару.
Мне, как знатоку, была предложена не какая-то там дребедень, а два настоящих шедевра. Первый — аккуратно завернутая в газету фигурка человека, вырезанная из черепахового панциря. Возможно, она действительно была доисторическая, однако ее я отверг. Я и сам мог бы вырезать такую пилочкой для ногтей. Вторым семейным сокровищем была бронзовая, зеленая от патины ящерица с одной уже отвалившейся от тысячелетней коррозии ногой. Я выбрал ящерицу. Первой ценой аятоллы было сто долларов, досталась она мне за десять. Совершенно очевидно, мелочный торг человека, готового выложить, возможно, годовой бюджет их страны за изумруд, моих хозяев не смущал: коммерция есть коммерция.
Малека нашли. Похоже, прямо в операционной: у него под бурнусом был бледно-зеленый халат.
— Здравствуйте! — приветливо сказал он мне по-русски, протягивая обе руки. — Как у вас здесь все проходит? Получается?
— Понемножку! Надеюсь, вы успели зашить больного, прежде чем вас оттуда утащили?
Малек рассмеялся.
— Все в порядке. Я утром вырезал грыжу, вот и вся моя работа. А сейчас просто помогал принимать больных.
Малек расцеловался с присутствующими, как это принято на Востоке. Их объятия с Гадой были особенно теплыми. Малек обернулся ко мне:
— Это начальник, как это сказать?
— Гарнизона.
— Да, гарнизона! — А вы что, знакомы?
Я посвятил Малека в суть наших отношений. Пока еще только съемочных.
— Мы — родственники. Как это? Его младший брат женат на моей сестре, — сообщил Малек.
Это немного меняло дело. По крайней мере, он нас не заложит.
— Мы никак не можем понять друг друга. Пусть командир Гада вам все расскажет.
Беззубый предводитель басмачей начал свой рассказ. Я понял слово «замарод», изумруд, после чего Малек в изумлении посмотрел на меня. Потом снова несколько раз прозвучало слово «песар», сын, и Малек сочувственно закачал головой. Голос Гады стал умоляющим, и Малек положил ему на плечо руку, заставляя замолчать. И приступил к объяснениям.
— Тут дело вот какое! У командира Гада есть сын, Ариф. На самом деле у него было четыре сына. Одного убили русские, второго — люди Хекматияра, третьего — талибы. Остался только младший. Этот сын у командира Гада — последняя надежда. Его жена погибла прошлым летом, а на новую у него нет денег. И не только поэтому — он Арифа очень любит.
Гада сокрушенно замотал головой и показал свои корешки во рту:
— Ариф! Ариф, песарак!
— Дальше дело такое, — Малеку было явно неприятно продолжать. — Ариф, ему двадцать три года, занимался тем, что переправлял через Пяндж, как это…
Я понял, но промолчал.
— Героин! Вы ведь тоже говорите «героин»? Ну, вот! Я знаю, как вы к этому относитесь, но здесь… Здесь и работы для молодежи нет, и вообще… Короче, здесь это нормальная работа. В общем, месяц назад Ариф с большой партией отправился в Таджикистан, но их перехватили на границе. Короче, был бой, у них три человека убили, а Ариф жив остался, только ранили его. Арестовали, товар забрали и отвезли в тюрьму в Душанбе. Теперь суд будет. Самое неприятное, в том бою погиб один пограничник русский. Так что Ариф теперь получит минимум пятнадцать лет, если не пожизненное.
Я смотрел на командира Гада. Вид у него был сокрушенный, и, каждый раз, когда произносилось имя его сына, губы его сжимались в трагической гримасе.
— Это все, что он пока попросил вам сказать, — уточнил Малек. — Ариф — мой, получается, племянник, и я тоже очень хотел бы ему помочь. Гада думает, что ему можете помочь вы, хотя я плохо представляю, как.
— Хорошо, давайте тогда я расскажу остальное. Не знаю, правда, как вы к этому отнесетесь. Вы знаете про такой изумруд «Слеза дракона»?
— Этот камень все знают. Это самый большой изумруд в мире. Но при чем здесь…
— Он мне нужен.
Малек замер и обвел глазами присутствующих.
— Ашке-Аждаха! — качая головой, как бы не веря своим ушам, произнес он.
Остальные участники немой сцены выглядели так. Командир Гада переводил глаза с меня на Малека, как если бы мы сейчас решали, посадить ли его, Гаду, на кол, или вручить ему корону королевства Сикким. Сын хозяина — я так и не знал, как его зовут, — подкладывал дрова в печку, причем в сидячем положении валика на затылке у него образовалось два. Делал он это деловито и беспристрастно: у него не было ни сына в таджикской тюрьме, ни «Слезы дракона» в запрятанном гигантском фантике. Аятолла, перебирающий большие четки из самоцветов, хранил благородную невозмутимость.
— Я не могу вам сказать, зачем мне нужен этот камень, — продолжил я, убедившись, что Малек переварил новость. — Я не торгаш и не спекулянт, и я не воображаю себя раджой. У моей жены есть кольцо с бриллиантом с рисовое зернышко, которое я подарил ей, делая предложение, и это самое дорогое ее украшение. Да и моих денег, наверное, хватит только на футляр, в котором хранится «Слеза дракона». Я взялся за это дело, потому что этот камень может спасти жизнь очень многих людей.
Теперь я был в роли манипулятора, которую обычно играл Бородавочник. Только окажется ли Малек таким же легковерным, как я? Он обернулся к Гаде и сосредоточенным голосом стал задавать ему вопросы. На каждый из них тот отвечал да, «бале». И на последний, заданный с витиеватой изумленной интонацией, Гада, подумав, пожал плечами и тоже сказал «бале».
Малек перевел взгляд на меня. Он еще не решил, кто из нас двоих больше повредился в уме. — А как вы собираетесь вывезти изумруд отсюда?
Я тоже, когда чем-то сильно удивлен, задаю вопрос не по сути, а чисто технический. Но для меня какое-то промежуточное звено отсутствовало, я не въезжал.
— Подождите, мы говорим о «Слезе дракона»?
— А о чем же еще?
— И ваш родственник знает, как его раздобыть?
— Этот псих не только знает. Он готов принести его вам в обмен на освобождение своего сына. Он почему-то думает, что вы сможете это уладить.
Гада психом не был. Он понимал, что такой бесценный камень не могло купить ни частное лицо, ни даже преступный клан. Завести разговор о приобретении «Слезы дракона» могло только государство.
— Он правильно думает, — подтвердил я.
Во взгляде Малека появилось что-то новое, уже не только изумление. Я понял, что теперь уж я точно перешел черту! Отныне я целиком был во власти этих людей. Это они еще смогут предложить правдоподобное оправдание, типа: мы вели эти разговоры, чтобы вывести коварного русского на чистую воду! Для меня отныне путь к отступлению был отрезан.
