За жестяными бидонами, на самом задке, свесив ноги, пристроились Готовцев и Туманова.
Бидоны глухо стучали, тарахтели колеса, можно было мирно беседовать, не боясь, что старик услышит.
— Через часок я обернусь, — предупредил Готовцев.
— Хорошо. Я выйду вам навстречу.
— Чувствуйте себя как дома, — посоветовал Готовцев. — Главное, не думайте, что вы на оккупированной территории. Хуже всего, когда станешь об этом думать. Сразу какая-то робость охватывает, начинаешь озираться, кажется, что за тобой следят… Я всегда стараюсь не думать.
— Постараюсь и я, — заверила его Юля и поинтересовалась, кивнув в сторону старика: — А он?
— А что он? Ерунда. Его дело — сторона. Он из ближней деревни, работает по наряду от управы. Две недели отработает — и домой! Кого ему не доводилось возить за эти годы! Привык…
Разведчица посмотрела по сторонам.
— Я тут сойду, — сказала она.
— Уже? — удивился Готовцев. — Еще далеко до шестого.
— А мне безразлично, — ответила Юля.
Готовцев крикнул:
— Демьяныч, а Демьяныч!
— Ась? — отозвался возчик.
— Остановись!
— Можно,—нехотя ответил старик и остановил лошадь. Та покосила глазом, всхрапнула, почесала голову об оглоблю.
Готовцев и Туманова спрыгнули на дорогу.
— Сестренка хочет грибков поискать, — объяснил Готовцев.
Старик усмехнулся:
— Какие сейчас грибки! Рановато грибкам…
Туманова прикусила губу и в душе ругнула Готовцева. Надо же было такое ляпнуть! Сказал бы уж лучше цветы рвать.
Готовцев тоже сообразил, что ляпнул. Но делать было нечего: он подмигнул и добавил:
—Такая уж она охотница… Ну и пусть побродит. А на обратном пути мы ее прихватим. Только ты не заходи далеко, — предупредил он Туманову.
Старик промолчал и даже не повернулся. Готовцев уселся на свое место и отдал команду:
— Трогай, Демьяныч!
Лошадь дернула и снова затрусила мелкой рысцой.
Юля умышленно сошла здесь. Подвода должна преодолеть небольшой подъем и спуститься в лощинку. За это время можно будет никем не замеченной свернуть в нужную сторону и добраться до шестого километра.
Строго и тихо было в лесу. Его тишину и покой нарушал лишь нежный пересвист птиц. Сквозь кроны деревьев проглядывало глубокое солнечное небо.
Туманова оставила здесь вчера много своих меток: зарубки на стволах, надломанную березку, трухлявое бревнышко…
Прежде чем подойти к тайнику, где она вчера спрятала свой вещевой мешок, Юля обошла лес вокруг этого места и, лишь убедившись, что ей ничто не угрожает, опустилась в яму, образованную корнями поваленной бурей сосны.
Вынув блокнот, она набросала телеграмму, зашифровала ее. Положила около себя взведенный пистолет, развернула рацию, надела наушники и начала настраиваться.
Она сидела в яме, опираясь спиной о могучее сплетение корней сосны, похожее на осьминога. Отстучав свои позывные и не уловив позывных армейского радиоцентра, она прослушала перекличку с полярниками по радиотелефону, несколько песенок, переданных авиамаяком, настроилась было на «Последние известия», но тут раздались знакомые позывные сигналы.
Юля прибавила громкость, обменялась приветствием с дежурным оператором и начала передачу.
Спокойно выстукивала разведчица знакомые знаки и вдруг неожиданно вздрогнула: что-то сильно треснуло. Не отрывая руки от ключа, она вытянула шею и застыла: на нее настороженно глядели два испуганных глаза…
В десяти — двенадцати шагах от ямы лежал на земле гитлеровец, прижав грудью автомат. Он не шевелился, не сводил с нее настороженного, неподвижного взгляда.
Кровь бросилась Тумановой в голову. Но она больно прикусила губу, затаила дыхание, выбила ключом условный знак и прервала передачу. Потом незаметно повела рукой под корень, нащупала пистолет и медленно-медленно, будто в ее руке был сосуд с драгоценной влагой, стала поднимать его до уровня ямы.
А гитлеровец по-прежнему не двигался, и его поведение было непонятно. Не могла же знать Туманова, что гитлеровцу было строжайше приказано следить за каждым ее шагом и не обнаруживать себя, но он неосторожно наступил на сухую ветку и упал. Теперь он лежал растерянный, думая в эту минуту не о том, что сейчас предпримет эта женщина, а о том, что сделает с ним его начальник.
Они смотрели молча, как бы пытаясь загипнотизировать друг друга.
Когда ствол пистолета почти достиг уровня земли, разведчица внезапно вскинула руку, заметила, что гитлеровец прикрыл глаза, и дважды нажала на спусковой крючок.
Она умела стрелять метко.
Гитлеровец вскочил было на ноги, но, взмахнув руками, тут же рухнул.
Туманова выждала несколько секунд.
Вокруг стояла тишина. Она выскочила из ямы и бросилась к убитому.
Да, он был уже мертв.
В это время сзади раздался шум. Девушка быстро оглянулась, но не успела отскочить. Кто-то из кустов налетел с ходу, сбил ее с ног. Лежа, она увидела над собой лицо, заросшее густой рыжей щетиной, и выпученные, как у жабы, глаза. Гитлеровец натужно дышал ей в лицо и сопел, стараясь схватить ее правую руку. Рядом слышались голоса.
Юля изловчилась и, растопырив два пальца, с силой ткнула ими в глазные впадины врага.
— У-у-у… — простонал гитлеровец и невольно потянулся руками к лицу.
Туманова с силой пнула его коленкой в низ живота. Тот утробно крякнул и отвалился. Она быстро вскочила. Так быстро, точно внутри нее развернулась сильная стальная пружина… но тут же вновь свалилась, сбитая с ног чьим-то тяжелым кулаком.
Она не могла больше сопротивляться. Силы ее иссякли. Она вся дрожала, дыхание вырывалось со свистом.
Два дюжих солдата завернули ей за спину руки и надели наручники. Потом приподняли и усадили рядом с гитлеровцем.
Она видела, как совсем еще молодой эсэсовец, в чине оберштурмфюрера СС, разглядывал ее рацию. У него было нежное, как у девушки, лицо с тонкими и мягкими линиями.
Грудь Тумановой вздымалась часто и порывисто. Было такое ощущение, словно внутри все горит. В висках звонко и четко выстукивали молоточки.
Но страха не было. Она ощутила его раньше, когда увидела перед собой два пристальных глаза. Потом он ушел куда-то, исчез. Его вытеснила горячка борьбы.
Эсэсовец, окончив осмотр рации, положил ее в вещевой мешок, где хранились пожитки Тумановой, и сказал что-то солдату. Тот, вынув из кармана металлический свисток, резко и протяжно свистнул.
Откуда-то издалека, подобно эху, отозвался такой же, но только покороче, а затем рявкнула сирена автомашины.
Юля поняла: это — конец.
Полковник Бакланов и капитан Дмитриевский уже минут десять находились в закрытом кузове трехтонного «зиса», где размещался походный армейский радиоцентр.
Незадолго до их прихода от Тумановой был принят сигнал: «Мне грозит опасность», — затем передача оборвалась. Полковнику и капитану немедленно доложили об этом по телефону. Теперь они взволнованно и молча стояли возле оператора, не теряя надежды, что разведчица снова выйдет в эфир. Но она не откликалась.
Оператор сидел у рации, вслушивался и изредка отстукивал свои позывные.
В машину вошел шифровальщик и подал полковнику листок бумаги. Это была радиограмма, принятая от Тумановой. Бакланов прочел: «Работаю из леса. Только что вернулась из города. Нашла брата. Вечером он передаст меня Степану. Все…» И дальше сигнал: «Мне грозит опасность».
Усталое и осунувшееся лицо Бакланова ничего, казалось, не выражало. Он посмотрел на мгновенно побледневшего Дмитриевского и почти неслышно сказал:
— Спокойно, капитан! Спокойно…
Начальник радиостанции подошел поближе к Бакланову:
— Товарищ гвардии полковник, я начинаю подозревать…
— Подите вы, ради бога, со своими подозрениями! — оборвал его Бакланов и вышел из машины.
Начальник радиостанции оторопело посмотрел на капитана и недоуменно пожал плечами.
До двенадцати часов дня беспрерывно и далее до десяти минут каждого нечетного часа вызывала армейская радиостанция Туманову.
Ответа не было.
Начальник гестапо гауптштурмфюрер СС Штауфер сидел за столом. Перед ним стоял молодой, с нежным девичьим лицом оберштурмфюрер СС Мрозек, руководивший арестом Тумановой.
Первый был разъярен, лицо у него покрылось красными пятнами, а Мрозек с бледным, как снег, лицом стоял, вытянув руки по швам, стараясь унять дрожь в ногах.
— Вы… Вы!… Я не могу даже подобрать достаточно сильных слов! — выкрикивал Штауфер визгливым голосом. — Вы классический дурак, Мрозек! Вы сумасшедший! Вы опасный человек! Вы помните, что я вам приказал?
— Так точно, господин гауптштурмфюрер! — выдавил из себя Мрозек.
Штауфер злорадно усмехнулся, и его длинное, острое лицо с мелкими, подвижными морщинками еще больше обострилось в брезгливой улыбке.
