Ознакомительная версия.
— Тогда я не понимаю женской логики, — пробормотал Дронго.
— Он прекрасный парень, добрый, интеллигентный, любящий меня, — задумчиво произнесла Лона, — но этого мало. В нем нет какой-то искры, какого-то невероятного огня, который есть в тебе. Если хочешь, я могу даже вывести такую формулу. Он идеальный муж, ты идеальный любовник.
— Спасибо. Надеюсь, ты не имеешь в виду только физические свойства моего организма? — немного огорченно спросил он.
— Нет, — рассмеялась она, поднимая голову. — Иди ко мне, — попросила Лона, вытягиваясь на постели. И уже когда они были снова вместе, прошептала ему: — Ты не такой, как все, не похожий на остальных. В тебе какой-то непонятный сплав интеллекта и почти детского озорства. Словно ты постоянно придумываешь какие-то игры для самого себя и для окружающих тебя людей. Жить с тобой долго было бы невероятно тяжело, любить тебя можно вечно. Ты просто очень отличаешься от всех остальных.
— Я буду считать это комплиментом.
— Считай как хочешь.
Они были вместе уже пять часов, позабыв обо всем на свете, о времени, об окружающем их пространстве, о людях вокруг них… И в этот момент в дверь постучали.
Она тревожно взглянула на него, чуть нахмурившись. Он оглянулся на дверь. Стук повторился. «Надеюсь, это не Цапля», — подумал он, спешно поднимаясь с постели. Накинул рубашку, быстро надел брюки, застегнул пуговицы и шагнул к дверям. Лона осталась лежать на кровати.
— Кто там? — спросил Дронго.
Он хорошо помнил, когда впервые возник разговор о его легенде. В Управлении уголовного розыска МВД СССР обсуждался вопрос о внезапно возросшем количестве преступных авторитетов, о появлении большого количества воров в законе, никем нигде не выдвигаемых и не подтверждаемых в своем высоком звании, как того требовали суровые нравы воровского мира, на крупных сходках авторитетов.
Позднее пришла информация, что некоторые из преступников просто покупают себе это звание, по-своему справедливо считая, что за подобный «титул» для придания большого авторитета в среде других заключенных можно отвалить и требуемую сумму. Именно тогда начальник управления впервые задумчиво посмотрел на Кирьякова, словно предчувствуя всю его дальнейшую судьбу.
Андрей Кирьяков вырос в детском доме, он был сиротой, родители погибли во время печально знаменитого ашхабадского землетрясения сорок восьмого года, когда ему было всего шесть месяцев. Свалившаяся балка чудом не расколола детскую кроватку, и спасатели нашли Андрея лишь на второй день. На его счастье, рядом в комнате в непострадавшей тумбочке лежали его документы, метрика, паспорта родителей. Только много лет спустя Андрей узнал, что его отец Федор Кирьяков был заместителем начальника уголовного розыска города Ашхабада. И, узнав, точно определил для себя место в жизни. После окончания училища, куда обычно отправляли воспитанников детских домов, была суровая школа армии. Ему пришлось даже принимать участие в чехословацких событиях шестьдесят восьмого года, когда их, уже почти готовых «дембелей», бросили в составе танкового полка на подавление первых ростков оппозиционного свободомыслия в «братской» и дружественной стране. Он на всю жизнь запомнил, как проклинали их люди, стоявшие по обочинам дорог, как свистели мальчишки, обрушивая град камней на их тяжелые машины, как отказывались указывать им путь случайные прохожие, попадавшиеся на проселочных дорогах. И как иногда они стреляли, тоже запомнил.
Потом, уже кандидатом в члены партии, имея за плечами двухлетнюю службу в армии и рекомендации комсомольского начальства, он пробился в Московский государственный университет на юридический факультет. И хотя учиться было достаточно сложно, а зарабатывать на жизнь приходилось ночным бдением у ворот разных магазинов, тем не менее первые три года он умел достаточно спокойно обходить суровые рифы студенческих сессий, в положенный срок сдавая все рефераты, зачеты и экзамены.
На четвертом курсе произошел небольшой сбой, он не смог вовремя сдать гражданское право. Причем не повезло почти фатально. Его и так не любил преподаватель гражданского права, старый фронтовик Изотов, а тут, на его «счастье», попался один из трех последних билетов, которые он просто не успел выучить. В результате Изотов, конечно, срезал молодого человека, пообещав, что юриста из Кирьякова не получится.
Он не понимал причины такой неприязни старого преподавателя, пока не узнал, что Лариса Коробова, его сокурсница и староста группы, была племянницей Изотова, дочерью его сестры. Мать девушки видела их несколько раз вместе, и это вызывало определенное беспокойство в семье Коробовых. Отец Ларисы был директором крупнейшего завода, депутатом Моссовета, довольно известным в городе человеком, и мать не хотела, чтобы их дочь связывала свою судьбу с бездомным сиротой, подрабатывающим по ночам сторожем и живущим в общежитии. Свою неприязнь она сумела передать и брату, который считал Андрея выскочкой за его резкие выступления на партийных собраниях. В семидесятые годы, в эпоху Брежнева, студентов-коммунистов в МГУ, да и в другом престижном университете, можно было пересчитать по пальцам.
Райкомы партии по всей стране получали строгую норму на прием в партию служащих, интеллигенции и студентов. Гегемоном считался рабочий класс, который должен был быть представлен в партии наиболее сознательными рабочими. Правда, при этом иногда приходилось закрывать глаза на то обстоятельство, что принимаемый в партию просто не имел понятия о программах и уставе этой организации. Предупрежденные заранее члены бюро райкомов деликатно молчали, не решаясь задавать вопросы вступающему в партию «сознательному» рабочему, чтобы не завалить так необходимый для процентного соотношения план по приему в партию рабочих. А вот гнилым интеллигентикам пощады не давали, тут закаленные в пролетарских дискуссиях партийные бонзы свирепствовали вовсю.
В наиболее престижных высших учебных заведениях Москвы учились, как правило, дети высших партийных и государственных чиновников. Конечно, они попадали сюда сразу после окончания школы и не могли просто в силу своего возраста быть членами партии. А во время учебы вступить в партию для успешной карьеры удавалось немногим. Это было слишком трудно даже при наличии высокопоставленных родственников. Разумеется, потом все вставало на свои места. После окончания высших учебных заведений дети известных родителей попадали на самые престижные места, вступали затем в партию и успешно делали свои карьеры. Но в каждом высшем учебном заведении, почти в каждом институте были места для поступающих по направлениям заводов и колхозов, для людей, отслуживших в армии. Система должна была прикрывать хотя бы собственное лицемерие.
Андрей хорошо помнил, как на их курсе учился таджик Исмаилов, сын заместителя премьер-министра Таджикистана, попавший в МГУ как сын колхозника, имеющий стаж работы в колхозе более двух лет к моменту… окончания школы. Ларчик открывался просто. Предусмотрительный папа отправил своего сына в восьмом классе в колхоз, к брату — председателю, который и усыновил родного племянника, сделав его разнорабочим в четырнадцать лет.
Разумеется, племянник «гостил» почти все время в городе, лишь изредка появляясь в колхозе, но справку из колхоза и сельский аттестат со всеми «пятерками» он предъявил для поступления в МГУ наравне с другими колхозниками и рабочими. Формально ни к чему нельзя было придраться, и молодого «колхозника», сына колхозника, приняли в МГУ на юридический факультет как имеющего два года трудового стажа. Никого не смущало, что у «колхозника» на руках были часы более дорогие, чем у самого ректора МГУ. Лицемерие и ложь были почти нормой в семидесятые годы. Мать Ларисы сделала все, чтобы девушка выкинула из головы эту ненужную блажь с Андреем. Ее отправляли в заграничные турне, что по тем временам было сделать совсем непросто, знакомили с многообещающими молодыми людьми, окончившими МГИМО и МВТУ, делали дорогие подарки. Но девушка по-прежнему не изменяла своей дружбе с так нравившимся ей парнем. Андрей еще дважды сдавал гражданское право и во второй раз сумел проскочить, получив долгожданную тройку. Изотов заболел, а заменивший его молодой преподаватель не знал об истинных мотивах своего старого коллеги.
Встречи с девушкой продолжались, и однажды летом они оказались вдвоем с Ларисой в их московской квартире. Андрей на всю жизнь запомнил это душное жаркое лето семьдесят пятого года. Они только недавно закончили экзаменационную сессию и уже получили распределение, он — на Урал, здесь постарались родители Ларисы, а она была оставлена на кафедре уголовного права.
В этот жаркий день внимание миллионов людей было приковано к телевизорам. В Хельсинки проходил заключительный этап Европейского совещания, и съехавшиеся в столицу Финляндии руководители тридцати пяти государств ставили свои подписи под общей Декларацией. Ожидалось выступление Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, и оживленные советские телекомментаторы готовились освещать эпохальное событие. В этот душный летний день все было так, как случалось миллионы раз до этого. Сначала они слушали музыку, затем пили шампанское, у отца Ларисы была отменная коллекция различных напитков, привезенных им со всех концов света. А затем это произошло.
Ознакомительная версия.
