– Прекратите! Прекратите! Ради Бога, прекратите! – Дженнингс зажал уши ладонями и горестно качал головой, как отчаявшийся человек. Он провел руками по лбу. – Вы правы, Рейнольдс. Только небо знает, как вы правы. Я отправлюсь к ней завтра, но дело не только в этом. – Он сокрушенно покачал головой. – Как вы можете просить незнакомого вам человека делать выбор между находящейся в безнадежном состоянии женой и единственным сыном? Мое положение невозможно. У меня есть сын...
– Мы знаем все о вашем сыне, доктор Дженнингс, мы не совсем уж так бесчеловечны, – тихо и убежденно проговорил Рейнольдс. – Вчера Брайан был в Познани. Сегодня днем он будет в Штеттине, а завтра утром – в Швеции. Мне только нужно получить по радио подтверждение из Лондона, и мы можем отправляться. Безусловно, в ближайшие сутки.
– Я не верю этому, я не верю этому. – Надежда и недоверие боролись на старом и морщинистом лице, ставшем от этого еще более жалким. – Как вы можете говорить...
– Я ничего не могу доказать и не обязан ничего доказывать, – устало ответил Рейнольдс. – Со всем уважением к вам, сэр, но что, черт побери, случилось с вашим могучим интеллектом? Вы, конечно, знаете, что правительство хочет только одного: чтобы вы снова работали на него. И вы знаете, кроме того, что им известен ваш строптивый характер. И вы знаете, что, если вы вернетесь домой и обнаружите, что ваш сын по-прежнему остается пленником в России, правительство никогда не сможет заставить, вас на него работать, пока вы живы. А это самое последнее, чего бы им хотелось.
Медленно проникался Дженнингс сознанием того, о чем сообщил ему Рейнольдс. И когда проникся, то это отложилось в нем глубоко и прочно. Рейнольдс видел, как новые чувства на глазах завладели душой профессора и тут же отразились на его лице. Видел, как решительность постепенно сменяет беспокойство, печаль и страх, и ему захотелось вдруг рассмеяться вслух от наступившего чувства облегчения, ощущения того, что напряженность в его душе от исхода этой операции была сильнее, чем он предполагал. Дело было сделано. Еще пять минут, еще несколько вопросов, и профессор, окрыленный надеждой увидеть жену и сына в ближайшие несколько дней, готов будет бежать в эту же ночь, сию минуту, так, что его надо, может быть, будет сдерживать. Рейнольдс настойчиво объяснил, что нужно все продумать, и еще важнее сначала получить известие о побеге Брайана. Это немедленно вернуло Дженнингса на землю. Он согласился ожидать дальнейших указаний, повторил несколько раз адрес дома Янчи, пока не заучил его наизусть, согласился никогда не пользоваться этим адресом, только в чрезвычайных обстоятельствах. Полиция могла уже засечь этот дом, насколько понимал Рейнольдс. Профессор обещал продолжать работу и вести себя как обычно.
За то короткое время, что они пробыли вместе, настолько глубоко изменилось его отношение к Рейнольдсу, что он попытался даже убедить его выйти с ним из отеля «Три короны», но Рейнольдс отказался. Было всего половина восьмого, и у него оставалось еще много времени до встречи в кафе «Белый ангел», но он слишком долго уже в этот вечер испытывал судьбу. В любой момент спрятанный в шкафу, связанный охранник мог прийти в себя, начать колотиться в дверь, или проверяющий начальник мог прийти и обнаружить его отсутствие. Он ушел немедленно через окно номера профессора с помощью пары связанных вместе простыней, позволивших ему достаточно низко спуститься, чтобы иметь возможность ухватиться за подоконник окна первого этажа. Еще до того, как Дженнингс поднял вверх простыни и закрыл окно, Рейнольдс уже бесшумно спрыгнул на землю и исчез в темноте и снеге.
* * *
Кафе «Белый ангел» находилось на восточном берегу Дуная, в районе Пешта, напротив острова Святой Маргариты. Рейнольдс вошел в промерзшие двери кафе, когда колокол ближайшей церкви пробил восемь раз. Удары колокола глухо донеслись сквозь снежную пелену.
Контраст между внешним миром перед вращающимися дверями и внутренней обстановкой был резкий и полный. Один шаг через порог – и снег, холод, промозглая тьма и молчаливая пустота безжизненных улиц Будапешта волшебным образом превращались в тепло, яркий свет, веселье, взрывы смеха, разноголосье. Здесь, в битком набитом, прокуренном зале маленького кафе, мужчины и женщины находили выход своему естественному стремлению к общению и желанию отрешиться от железных реальностей внешнего мира. Сначала удивленный Рейнольдс просто обомлел от всего этого шума и гама, от этого оазиса света и тепла в мрачной серости полицейского государства. Но он сразу же сообразил, что коммунисты – неплохие психологи – должны с неизбежностью не только разрешать существование подобных мест, но и положительно поощрять их. Если люди хотят собираться в компании, общаться друг с другом, невзирая на все запреты, они так и делают, то намного лучше для самого государства, чтобы они собирались открыто, пили кофе, вино, портер под внимательным взглядом некоторых доверенных слуг государства, чем они то же самое будут делать тайно, по углам, вынашивать заговоры против режима. Отличные предохранительные отдушины, сухо подумал Рейнольдс. Он остановился на миг у входа и не спеша двинулся вперед. Два стола возле входа были сплошь заняты русскими солдатами, которые пели, смеялись и стучали от удовольствия стаканами по столам. Они довольно безобидны, решил Рейнольдс. Именно поэтому кафе было избрано для встречи. Никто не станет искать западного шпиона в питейном заведении для русских солдат. Это были первые русские, каких видел в своей жизни Рейнольдс, и он счел за лучшее не болтаться вблизи них.
Поэтому прошел в глубь кафе и увидел ее почти сразу, сидевшую в одиночестве за маленьким столиком на двоих. Одета она была в перехваченное поясом пальто с капюшоном, описанном управляющим отеля, но сейчас капюшон был откинут, пальто у шеи расстегнуто. Их взгляды встретились, но она не подала и виду, что узнала его. Рейнольдс сразу же оценил ее осторожность. Поблизости было с полдюжины столов, за которыми пустовало несколько свободных мест. Он остановился в раздумье, за каким из них устроиться, чтобы сидящие не обратили на него внимания. Потом он подошел к столу Юлии:
– Позволите сесть за ваш столик?..
Она взглянула на него, подчеркнуто показав взглядом на маленький пустой столик в углу, опять посмотрев на него, и демонстративно отвернулась, ничего не сказав.
Рейнольдс услышал сдавленное фырканье за спиной, когда садился. Столик он при этом подвинул поближе к ней. Усевшись, спросил шепотом:
– Что-то не так?
– За мной следят. – Она повернулась к нему с враждебным и неприветливым видом.
Клянусь небом, подумал Рейнольдс, она знает, как себя вести.
– Он здесь? – спросил он, и она еле заметно кивнула. – Где?
– На скамейке у двери, возле солдат.
Рейнольдс даже не пытался взглянуть в ту сторону.
– Опишите его.
– Среднего роста, в коричневом плаще, без шляпы, узкое лицо с черными усиками. – Она выглядела все еще неприветливо, и этот вид резко контрастировал с ее словами.
– Мы должны избавиться от него, но не здесь, на улице. Выходите первой, я следом. – Он протянул руку, потрепал легонько ее плечо, наклонился и осклабился. – Я пытаюсь вас подцепить. Вроде бы я сделал вам непристойное предложение. Как вы отреагируете?.. – сказал он громко.
– Вот так. – Она размахнулась свободной рукой и внезапно дала Рейнольдсу такую громкую пощечину, что на миг все в кафе перестали шуметь.
Все поглядели в их сторону, а Юлия, схватив сумку и перчатки, встала и быстро пошла к выходу, не глядя по сторонам. Как по команде, снова послышались смех и разговоры. Рейнольдс знал, что смеялись над ним. Он поднял руку и потрогал пылающую от пощечины щеку. Молодая девушка, раздраженно подумал он, разыграла сцену с излишней натуральностью. Поморщившись, он покачнулся на месте, и как раз вовремя, чтобы увидеть опустевшую крутящуюся дверь, в которую только что вышла девушка, и человека в коричневом плаще, спокойно поднявшегося со своего места у двери, бросившего предварительно на стол мелочь. Коричневый плащ последовал за девушкой, не дав крутящейся двери даже остановиться. Рейнольдс тоже был на ногах; приняв обиженный вид, он демонстративно подчеркивал своим уходом, что не желает оставаться там, где его опозорили. Он знал, что все глядят на него. Он поднял воротник пальто, и опустил поля шляпы, и опять услышал смешки в свой адрес. Когда он подошел к двери, крепкий русский солдат с раскрасневшимся от смеха и выпивки лицом поднялся, что-то сказал Рейнольдсу, похлопав того по спине достаточно сильно, чтобы Рейнольдс ускорил шаг, и согнулся пополам от смеха над своей собственной остротой. Чужой для русских, незнакомый с русскими обычаями, Рейнольдс не имел понятия, как в таких случаях он должен реагировать: испугаться или разозлиться. Он сдержался, ограничившись гримасой, которая выражала нечто среднее между овечьей улыбкой и волчьим оскалом, сделал шаг в сторону и поспешил выйти из кафе.
