походила на гримасу и, словно судорога, искажала лицо.
Иван Иванович поздоровался с Мокшиным, пригласил сесть. Словно не замечая его состояния, поговорил о погоде, о видах на урожай, спросил, как идут дела в тресте столовых и ресторанов.
Постепенно улыбка-судорога исчезла с лица Мокшина, уступая место обычному выражению. И хотя в глубине его глаз по-прежнему таился страх, было ясно: директор несколько успокоился.
"Надо начинать", — подумал Иван Иванович. Он посмотрел на часы.
— Вы уж извините меня, но если по делу, то прошу… Меня, видите ли, могут скоро вызвать к начальнику.
— Тогда я как-нибудь в другой раз, — поспешно сказал Мокшин и поднялся.
— Нет-нет, что вы! Давайте. Если у вас дело долгое, я скажу начальнику, что у меня посетитель — и все!
Мокшину не оставалось ничего другого, как начать разговор, к которому он так стремился и которого так боялся. Он снова сел, точнее, рухнул на стул, отчаянно заскрипевший в знак протеста.
— Собственно, я хотел бы задать вам только один вопрос, — начал он, избегая смотреть в глаза полковнику и безостановочно водя платком по лицу. — Это касается не меня, а… в общем, одного моего хорошего знакомого. Он просил меня узнать вот что: в течение какого срока можно поднять судебное дело против человека, который когда-то сделал преступление? Я и решил, что, пожалуй, лучше всего будет поговорить с вами. Вы человек знающий, опытный, не какой-нибудь молодой специалист. Потом мы с вами как-никак знакомые.
Неуклюжий маневр Мокшина насторожил Ивана Ивановича. Почему он юлит? Что привело его сюда? Надо заставить его высказаться определеннее.
— Это ведь не такой простой вопрос, Иван Васильевич, — покачал головой полковник. — Тут надо знать многое: какое преступление, сколько времени прошло с тех пор. Вот, например, по контрреволюционным преступлениям, совершенным пусть даже очень давно, суд сам решает, судить или не судить. Так что может случиться, что за тяжелое преступление против советской власти осудят и спустя тридцать лет.
— Нет-нет! — вскричал Мокшин. — Это не контрреволюционное преступление! — И тут же он попытался исправить свою оплошность. — Этот… мой знакомый не какой-нибудь антисоветский человек. Просто в прошлом у него случилась беда: убил случайно жену.
— Ай-яй-яй!.. Как же это произошло? — поинтересовался полковник.
— Он колол во дворе лед. Жена неслышно подошла сзади и обняла за плечи. А он быстро обернулся, да так неудачно, что конец лома как ударит ее в висок. Ну, она сразу и кончилась.
Мокшин с шумом вздохнул и замолчал, уставив взгляд в пол. Иван Иванович подождал немного, а затем сказал мягко:
— Дальше что было с вашим знакомым?
— А? — встрепенулся Мокшин. — Дальше? Да-да… Когда он увидел, что жена мертвая, то сразу же подумал: могут его обвинить в убийстве! Ведь никто не видел, как это случилось. Он втащил тогда жену в дом, закрыл дверь на замок и уехал в другой город.
— Удрал, значит?
— Да, удрал…
— А может, против него и дела не возбуждали?
— Нет, возбуждали. Но его не нашли.
— Далеко же он уехал, этот ваш приятель! — усмехнулся полковник. — И напрасно. Останься он на месте, экспертиза, следствие все установили бы. А так, конечно, посчитали убийцей… Он, бедняга, наверное, мучился все эти годы?
— Мучился, — кивнул головой Мокшин. — Ох, как мучился! И до сих пор мучается.
— Давно это было?
— Да вот уже четырнадцать с половиной лет.
— И больше никаких преступлений ваш знакомый не совершил?
— Что вы!
— Если так, то можете его успокоить. По закону против него уже больше нельзя возбудить уголовное дело. И, по-моему, правильно. Ну, совершил когда-то человек случайное убийство, пережил столько, теперь полезный член общества. Что ж его — всю жизнь преследовать?
— Верно, — повеселел Мокшин. — Я тоже так думаю.
— Скажите, а ваш знакомый не член партии? — спросил Иван Иванович.
Мокшин растерялся:
— Да… А что?
— В таком случае пусть обязательно расскажет обо всем секретарю парторганизации.
— Его… его могут исключить.
— Могут. Но вы и вступили в партию нечестным путем, — пошел в открытую Иван Иванович. — Утаили этот несчастный случай с женой, может, еще кое-что…
На Мокшина было жалко смотреть. Он судорожно сжимал в руке мокрый платок, левый глаз у него подергивался, рот то открывался, то закрывался. Он напоминал большую жирную рыбу, выброшенную на берег.
— Вы догадались, что я про себя? — с трудом произнес он. — Конечно… Нетрудно догадаться… Понимаете, Иван Иванович… товарищ полковник… Я тут попал в такой переплет… Да, переплет… Это несчастное убийство… Потом я скрыл еще свое социальное происхождение… Да, скрыл… Вот… Ну и я… Вот…
Иван Иванович уже догадался, что произошло, но молчал. Он не хотел лишать Мокшина последнего шанса доказать, что он еще не полностью потерял право называться честным советским человеком, что еще сохранил остатки гражданского мужества.
— Да… я скажу! Обязан… Я все скажу! Все сказать! — бессвязно бормотал Мокшин, словно уговаривал сам себя.
Наконец он решился:
— Вы знаете, случилась страшная вещь! Меня вербуют шпионы. Вот! Вот!
Он вскочил со стула, трясущимися руками вытащил из бокового кармана пиджака пачку сторублевок и бросил на стол, отдернув руки, словно это были не деньги, а связка ядовитых змей.
— Спокойнее, спокойнее. — Полковник налил стакан воды. — Вот, выпейте… А теперь расскажите подробно, что произошло. И помните: ничего еще не потеряно. Ведь вы сами пришли сюда, сами решили рассказать обо всем.
Мокшин, заикаясь от волнения и то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, рассказал, что потребовал от него вчера его секретарь Семенов.
— У меня уже тогда мелькнуло в голове, что он шпион. Но я надеялся, я думал, что он оставит меня в покое, если я дам ему данные про Остапенко — это ведь не государственная тайна, правда?.. Я поехал к жене, попросил ее. Но она отказалась наотрез. Я ведь не мог ей объяснить толком, в чем дело. Она ничего не знает: ни про мою прежнюю жену, ни про мое прошлое. Всю ночь я не спал, думал, как быть. Всякое лезло в голову: покончить с собой, убить Семенова… Потом решил: дам ему выдуманные данные. Может быть, отвяжется. Во всяком случае, у меня будет время подумать, как поступить дальше.
Может, уеду в другой город или еще что… Сегодня утром я ему передал эти "данные". А он вот эту пачку денег передо мной выложил и потребовал дать расписку.
— И вы дали?
— Дал. Он угрожал, что если я не возьму денег, то немедленно сообщит обо мне, куда следует. Ну, я и написал. Он диктовал, а я писал.
— Что же вы написали?
— Что я получил за оказанные услуги…
