Арсенал средств, пригодных для войны, у Самсона был невелик. Кроме мухоморного настоя учёный ничего воинственного не изобрёл, да и берсеркит в своё время был разработан по необходимости. Профессор всегда почитал безнравственным использовать науку в услужение хищным инстинктам человечества.
Но природа жестока, слабый у неё обречён на уничтожение. Слабый – это тот, кто недостаточно вооружён.
Сии азбучные истины известны любому природоведу. А всякому знатоку человеческого общества, каковым мнил себя Фондорин, понятно, что мир людей подвластен закону натуры.
С одним важным различием, сказал себе профессор. Ежели у антилопы нет зубов и когтей, коими она может защититься от льва, и единственный способ её спасения – бегство, то homo sapiens при нужде может вырастить себе и зубы, и когти. Иначе какой же он sapiens?
Главное оружие злой силы, терзающей отчизну, – тайное Знание, которым владеет барон Анкр. Означает ли это, что Знание являет собою зло? Вовсе нет. Знание не может быть ни злым, ни добрым. Оно прекрасно и бесстрастно, как самоё жизнь. В злонамеренных руках оно становится орудием разрушения; в руках добрых – инструментом созидания.
Ergo, страшным преступлением было бы уничтожить лейб-фармацевта, а с ним и Знание. В этом Фондорин, невзирая на постигшее его фиаско, остался неколебим. Нужно захватить Анкра и понудить его раскрыть секрет эликсира.
Вот в чём ошибка предшественного плана. Он смешал две задачи, которые решаются разными средствами.
Очевидно, что Самсону в одиночку и даже с какими-нибудь случайными помощниками пленить барона вряд ли удастся. Анкр слишком силён. Чтоб его похитить, вероятно, понадобится целая воинская операция. А значит, не обойтись без фельдмаршала Кутузова. Светлейший должен узнать, сколь важная фигура – личный аптекарь Бонапарта. У государства на службе много мужей храбрых и опытных в ратном ремесле. Если Михайле Илларионовичу всё объяснить, он может прислать хоть полк, хоть целую дивизию.
Но взять Анкра – полдела. Нужно ещё, чтобы он поделился своею тайной. Не пытать же пленника, понуждая к признанию. Не в средневековье живём. А по своей воле лейб-фармацевт вряд ли откроет секрет, ибо человек он твёрдый и непугливый.
Пусть государство разлучит барона с французским императором (уже одно это переломит ход кампании), а выудить тайну должен Фондорин, призвав себе на помощь науку.
Как заставить человека с твёрдым сердцем (то есть твёрдым мозгом, ибо сердце здесь ни при чём) сделать то, чего он не хочет?
Едва Самсон мысленно проговорил это, как всё ему стало ясно. В тысячный раз подтвердилось: правильно сформулированный вопрос – половина ответа.
Твёрдый мозг нужно размягчить!
Молодой человек так обрадовался озарению, что исполнил довольно хищный танец, виденный им на острове Эспаньола во время кругосветного плавания. Заскакал и запрыгал вокруг стола, будто колдун вокруг костра. По наборному дубовому паркету застучали каблуки.
Ну конечно! Модестин!
Препарат, название которого Самсон произвёл от латинского слова modestia,[35] пока находился в стадии прожекта.
Обретаясь на только что помянутом острове Эспаньола, где власть захватили мулаты и освобождённые рабы, Фондорин заинтересовался поразительным явлением, с которым нигде больше не сталкивался. Чернокожие колдуны умели повергать мозг человека в особенное состояние полупарализованности, когда воля совершенно подавлялась, но все физические возможности тела оставались незатронутыми. Колдун мог повелевать своею жертвой (на местном наречии они назывались «зомби»), как ему заблагорассудится. Скажет: сделай то-то – сделает; прикажет прыгнуть со скалы – прыгнет. Туземцы полагали, что зомби и не люди вовсе, а ожившие мертвецы, в которых поселилась частица души чародея.
Самсон Данилович попробовал найти этому волшебству научное истолкование – и чудо, конечно же, не замедлило разъясниться.
В ходе наблюдений удалось выяснить, что процесс зомбации состоит из двух этапов. На первом колдун подвергает свою жертву так называемому coup de poudre,[36] вводя в открытую ранку некий порошок. Человек от этого впадает в состояние, внешне напоминающее смерть: сердце почти не бьётся, дыхание делается неуловимым. Потому-то окружающим и кажется, что это уже мертвец. Некоторое время спустя колдун пускает в дело другой порошок, от которого «покойник» воскресает, но уже не может пользоваться той частью мозговой коры, что отвечает за свободу выбора. Зомби делает только то, что приказывает ему знахарь. Если не повторять сеансы, через некоторое время дурман рассеивается.
Всё это было необычайно интересно. За некоторую не столь великую плату Самсон раздобыл оба порошка. Анализ первого обнаружил присутствие тетродотоксина – парализующего яда, который Фондорину уже встречался в виде секреции японской рыбы фугу. Второй оказался перетёртым корнем растения Datura stramonium, которое произрастает в Индии и центральной Америке. Аскеты садху и амазонские шаманы используют его в различных обрядах как сильное галлюцинаторное средство, но нигде кроме Эспаньолы датурин не совмещают с тетродотоксином. Воздействие двух этих субстанций и порождает зомбацию.
Практический ум Самсона сразу попытался извлечь из колдовского изобретения какую-нибудь общественную пользу. Например, оно отлично бы подошло для усмирения нрава у неисправимых злодеев. Уж, во всяком случае, это милосердней смертной казни. Фондорин захватил оба порошка с собою (они и сейчас лежали в саке), но вывести на их основе медицински корректный препарат пока ещё не собрался – слишком много было других увлекательных дел. Куда торопиться? Вся жизнь впереди. И вот время приспело.
Модестин может быть жидким или порошкообразным, тогда его удобно подмешать в питьё. Ещё эффективнее сделать его газообразным. Это позволит ввести препарат назально – вдуть Анкру через ноздри во время сна. А потом, когда формула эликсира раскроется, барона нужно будет вернуть в нормальное состояние. Столь острому уму необходима свобода.
Между прочим, стоит подумать, передавать ли секрет эликсира государству. Хоть оно и своё, российское, а тоже злодеев хватает. Неизвестно, как они распорядятся таким могучим средством. Не вышло бы хуже, чем с Бонапартом…
Это, однако, были материи философические, их профессор решил оставить на потом. Пока же предстояло исполнять работу кропотливую, техническую. На Эспаньоле, где жизнь дешева, чернокожих колдунов нисколько не смущала высокая смертность среди кандидатов в зомби. Три четверти несчастных жертв обычно не доживали до второго этапа зомбации, «воскресения» вслед за «пороховым ударом» не происходило. Применительно к выдающемуся учёному Анкру (к тому же человеку весьма немолодому) столь малая вероятность успеха была совершенно неудовлетворительной. Подвергнуть жизнь и здоровье гения хоть какому-то риску представлялось профессору преступлением.
Из сего вытекало, что главной целью предстоящей работы будет не синтез модестина, а его очистка.
И Фондорин с наслаждением занялся любимым делом.
Профессор давно уже открыл в себе удивительную особенность: будучи поглощён лабораторными изысканиями, он переставал замечать течение времени. Мог не спать, не есть, не пить и замечал смену суток лишь по освещению – когда приходилось зажигать или гасить лампы. Здесь же, в склепе, не было и этого.
Воздух поступал в тайник через узкую бойницу, прорубленную в нише стены. Там находилось оконце, спрятанное в завитках лепнины фасада. Если становилось душно, Самсон на минуту отрывался от стола и открывал раму. Если тянуло дымом или дуло – снова закрывал. Кажется, по временам во дворе было светло, а по временам темно, но поручиться в том он не смог бы.
День или два спустя, когда подходила к концу третья фаза очистки, Самсон с неудовольствием почувствовал, как что-то мешает ему полностью сконцентрироваться на процессе. Назойливые звуки, длившиеся уже некоторое время, доносились через оконце, на ту пору открытое. Значит, нужно его захлопнуть.
Досеменив до ниши, Фондорин выглянул наружу. В прежние разы, когда он подходил к окошку, двор и улица всегда были пусты. Ныне же у парадного входа галдела ватага каких-то субъектов, частью одетых в мундиры разных полков неприятельской армии, частью в статском платье. Вся пёстрая компания профессору была не видна, но, судя по производимому гаму, насчитывала с дюжину человек. Он хотел закрыть створку, чтобы не слышать шума, но тут во двор через распахнутые ворота въехало открытое ландо, в котором, подбоченясь, восседал смуглый черноусый молодец в зелёном гусарском доломане и золотой архиерейской митре, лихо сдвинутой набок. К нему льнула свежая, сильно нарумяненная брюнетка, одетая в великолепное бальное платье с глубоким декольте; белые её плечи и тонкую шею прикрывала шёлковая шаль.
