Марсель Дрюмон был простодушным человеком. Уже двадцать восемь лет он жил в Африке и не имел ни малейшего желания вернуться в Европу. Когда бельгийцы покинули Конго, он остался. Ему предложили заняться радио Бужумбуры, поскольку он имел небольшой опыт в области связи, проработав некоторое время на сортировке почты в Леопольдвиле.
Он прекрасно устроился в Бужумбуре, тем более, что работа не была изнурительной. В целях экономии станция вещала лишь шесть часов в сутки. Музыку и известия.
Имелся и чернокожий начальник, но он видел его тишь раз в году.
Когда ему бывало очень скучно, он выдавал совершенно фантастические новости, что никого не удивляло, поскольку в Бужумбуре имелось не более тысячи приемников. И никто не жаловался.
В то утро он слез со своего велосипеда перед станцией в обычный час. Передавать новости ровно в шесть часов представляло для него вопрос чести.
Оба часовых крепко спали на скамье перед дверью.
Как всегда, он по-дружески попинал их ногой. Один из них открыл глаз и пробормотал неопределенное: «здравствуй, бвана», прежде чем снова заснуть.
Марсель взял ключ под половиком и отпер дверь. По заведенной привычке он включил передатчик, чтобы разогреть его, и поставил на проигрыватель пластинку с бурундийским гимном. Часы показывали 5.50.
Еще полусонный, он зажигал спиртовку, чтобы приготовить себе кофе, когда открылась дверь. Он даже не поднял головы, уверенный, что зашел погреться один из часовых.
— Здравствуй, Марсель.
На этот раз он подпрыгнул и широко раскрыл глаза.
— Что вы здесь делаете, мадам Бриджит? Вы упали с кровати или что?
Однако, она не производила впечатление упавшей с кровати, эта прекрасная Бриджит: безупречный макияж и прическа, тело, обтянутое полотняным платьем, — она не вписывалась в обстановку студии.
— Давно я хотела посмотреть, как здесь все происходит, — заулыбалась она.
Но тон говорил о другом.
Заинтригованный, Марсель посмотрел на нее исподлобья и облизнул губы. Ему в голову пришла шальная мысль. О Бриджит рассказывали всякое. Однако, в нем не было ничего от Дон Жуана...
Она как раз приблизилась к нему и положила свои руки ему на плечи.
— Марсель, хотите доставить мне удовольствие?
— Черт возьми! Конечно.
Он завертелся, пытаясь подняться.
— Я хотела бы, чтобы вы поставили мне пластинку.
— Ах, вот как, ну это просто. (Он подмигнул.) Послушайте, а вы, мадам Бриджит, не хотели бы доставить удовольствие мне?
— Ну разумеется, Марсель.
Она наклонилась и поцеловала его в ухо. Он почувствовал, что она прерывисто дышала и дрожала.
— Черт побери!
Он уже начал лапать ее. Она ловко высвободилась.
— Сначала пластинку, Марсель.
— Какую вы хотите?
— "Иисус, да пребудет моя радость".
Он подскочил.
— Что? Ну да, понял. Но не сейчас. Я должен передать сигнал точного времени, новости и гимн.
— Нет, — спокойно сказала Бриджит. — Сначала мою пластинку.
Он обеспокоенно посмотрел на нее. С ума она сошла, что ли? Будильник показывал 5.59. Профессиональная совесть взяла верх над сластолюбием.
Он выпустил Бриджит и протянул руку к электропроигрывателю.
— Нет, — сказала молодая женщина.
Он почувствовал, как что-то уперлось ему в бок, и опустил глаза. Теперь Бриджит держала в руке не свою сумочку, а огромный черный автоматический пистолет. Сбитый с толку, он взорвался:
— Нет, но вы с ума сошли!
— Не двигайтесь, Марсель, или я буду вынуждена вас убить. И поставьте мне сейчас же эту пластинку.
Он забормотал.
— Нет, но, но... вы...
Бриджит повторила:
— Пластинку. Марсель, быстро.
— Ах, хорошо, раз так, нет!
Бриджит провела языком по пересохшим губам и бросила безумный взгляд на огромную полку с пластинками. Ей понадобятся часы, если Марсель заерепенится.
Поэтому она взвела курок «кольта» и приставила ствол ко лбу диктора. Тот содрогнулся.
— Марсель, — твердо сказала она, — считаю до трех и стреляю. Затем найду пластинку сама.
— Но...
— Один... Два...
— Она там, на левой полке, сверху.
— Возьмите ее и поставьте на проигрыватель. Он послушно встал, порылся и вернулся с запыленной пластинкой.
Бриджит выхватила ее и прочитала название. Ее грудь наполнила волна радости. Это была она.
— О'кей, Марсель, — сказала она. — Прокрутите ее.
Бельгиец заломил руки:
— Мадам Бриджит, меня выгонят. Что со мной станет?
— Да нет, — радостно сказала она. — Это революция. И новое правительство, они мои друзья. Я скажу им, что вы оказали мне услугу.
— А, если это революция, тогда другое дело.
Он включил проигрыватель и подключил внутренний громкоговоритель. В комнате раздались первые ноты религиозного гимна.
Бриджит не заглядывала в церковь со времени первого причастия, но ее глаза наполнились слезами перед Марселем, застывшим от уважения. Он и не предполагал, что она может испытывать такое религиозное чувство.
Они молча слушали пластинку. На последних нотах Бриджит приказала:
— Проиграйте еще раз.
Марсель бросил взгляд на «кольт» и повиновался.
Все это не сулило ничего хорошего. Что касается Бриджит, она твердо решила не рисковать. Гимн будет звучать до тех пор, пока она не убедится, что те, кто должен его слышать, услышали. С этими черномазыми никогда не знаешь...
Марсель прокашлялся:
— Мадам Бриджит, я не хотел бы ввязываться в ваши дела. Вы не хотите меня связать?
Он протянул ей моток электропровода. Она охотно согласилась, устав держать тяжелый пистолет. Привязав Марселя к стулу, она положила оружие на стол и отключила внутренний громкоговоритель. Затем, плеснув кофе в чашку, переставила пластинку, которая уже заканчивалась, и удобно уселась. Она прикинула, что через два часа революционные силы поймут сообщение. Капитан Нбо, возможно, и не выиграет революции, но продержится достаточно долго, чтобы спасти жизнь Малко.
Уже два месяца капитан Нбо просыпался каждое утро около шести часов. Быстро одевшись, он включал радио и раздраженно выключал его в 6.10. Затем вновь засыпал до десяти часов.
В этот день он не заснул. Радио Бужумбуры наконец передавало долгожданный мотив. Это означало, что королевские коммандос захватили радиостанцию и шли на город. Ему оставалось лишь выполнить свою часть плана: захватить Президентский дворец, нейтрализовать полицию и освободить политических заключенных.
Он проверил магазин своего «кольта» и спустился разбудить своего подчиненного, у которого не было средств, чтобы позволить себе транзистор, так как ему не платили уже шесть месяцев.
За полчаса оба офицера собрали сотню верных десантников для путча. Во дворе казармы их осчастливили торжественной речью:
"Соратники, — обратился Нбо на суахили, — режиму, узурпации приходит конец. Сегодня вечером наш мвами[13] H'Tape... повелитель коров и барабанов, господин земли и богов, владыка рек и пастбищ... будет в своем дворце. Ваше жалованье будет повышено, и все вы получите повышение. Предателей ждет заслуженная кара".
Небольшая группа разделилась на три части, и колонны вышли на пустынные улицы Бужумбуры. Нбо оставил за собой взятие дворца и арест комиссара Никоро. Он яро ненавидел его, поскольку полицейский был из племени уту, а он — тутси. Он намеревался немедленно отвести его на спортивную площадку и расстрелять так же, как и руководителей профсоюзного движения в декабре. Пословица племени тутси говорила: мертвая змея больше не кусает...
Для Малко революция началась крутой перебранкой в коридоре. Главный надзиратель отказывался выдать своих заключенных «революционному» сержанту, который хотел их освободить.
После длительных споров надзиратель потребовал подписать расписку. Слух о мятеже уже распространился, хотя в городе не было сделано ни единого выстрела, и Белый Дом забурлил. Заключенные перекликались друг с другом, вопили, выкрикивали лозунги.
Одевшись, Малко и Кудерк слушали, прижавшись к двери, решив дорого продать свои жизни, если Никоро вернется к власти.
Часы показывали уже восемь, и Малко прислушивался к малейшему шуму.
Неожиданно в тюрьме начал орать какой-то тип. Кудерк подал знак Малко и прислушался. Речь оборвалась воплем, который потряс Белый Дом. Веселый Кудерк повернулся к Малко.
— Все в порядке. Они нас освобождают, именем революционного правительства.
В замке повернулся ключ. Со связкой ключей, отобранных у главного надзирателя, здоровенный десантник открывал все камеры. Немного ошеломленные, Малко и Кудерк оказались в коридоре. Неожиданно какой-то отвратительно грязный негр, почти голый, с бритым черепом, покрытым коркой, бросился на Малко и до хруста сжал его в своих объятиях: это был один из парий камеры Восемь, которого Малко кормил своими объедками, благодаря щедрости Бриджит. Тот, вероятно, был обязан ему жизнью.
