Какаду вскинул брови, мол, допустим, но комментировать не стал.
— Вы с поезда? — продолжал я, полный решимости не дать ему вывести меня из себя. — Давайте я отведу вас куда-нибудь позавтракать?
— В «Макдоналдс»? — усмехнулся профессор. — Или в «Пиццу-Хат»?
— Куда хотите, — не поддался я и на эту провокацию. — Я вас приглашаю, а вы выбираете место.
— Завтракать поздно, обедать рано, — сказал Какаду, усаживаясь в мое директорское кресло на колесиках. — Вы чем собирались заняться?
— Пойти посмотреть очередную квартиру.
— Ну так пойдемте! Какая разница, где общаться?
Чтобы не утомлять профессора и поскорее от него отвязаться, в тот раз я решил начать не с самой дальней, а с ближайшей квартиры. Она рекламировалась как «просторные двухкомнатные апартаменты с ванной, кухней и окнами, выходящими на зеленые лужайки Парк-авеню». Я знал, что если мне не удастся сбить цену, квартира была для меня слишком дорога, но надеялся, что на ней, самой приличной из тех, которые мне предстояло посетить в то утро, профессор от меня и отвяжется.
Я закрыл офис, и отец Джессики неожиданно подхватил меня под руку. То ли для того, чтобы не упасть — мы располагались на втором этаже, откуда небольшая персональная лестница вела прямо к тротуару, — то ли чтобы подчеркнуть неформальный характер прогулки.
— Вы ищете квартиру, чтобы жить там с моей дочерью? — без обиняков спросил Какаду.
— Да, — просто ответил я.
— А чем плоха та, где вы живете сейчас?
Это, как я уже заметил, была его обычная тактика: нападение — тут же обходный маневр, опять удар — и снова заход с фланга.
— Она слишком мала для двоих. И далеко от офиса.
— А почему бы вам не продолжать жить там одному?
Я уже давно не был мальчишкой.
— Потому что мы с Джессикой решили жить вместе, — сказал я, высвобождая руку.
— Скорее!
Профессор ринулся под мигающий светофор, чтобы успеть пересечь Парк-авеню. Мне пришлось бегом последовать за ним.
— Вы хотите жениться на моей дочери? — продолжил допрос профессор Фергюсон, оказавшись в безопасности на тротуаре.
— Если вы не против.
Я сказал это в шутку, но его реакция оказалась вполне серьезной.
— Вы прекрасно знаете, что я против.
— Я могу узнать, почему?
— Почему-почему? Против!
— Вы ведь не хотите вдаваться в подробности не потому, что боитесь меня обидеть. Давайте выкладывайте! Я хочу быть уверенным, что вы сами это знаете.
Ответного наступления Какаду не ожидал.
— Давайте я скажу, какого мужа я хотел бы для своей дочери, и вы мне скажете, отвечаете вы этому образу или нет? Идет?
— Ну, если вы по-другому объяснить не сумеете…
— Это должен быть человек нашего круга, — начал профессор. — Из хорошей традиционной американской семьи. Выпускник престижного университета. Работающий в крупной фирме, в которой человек старательный и способный быстро сделает карьеру. Моя-то дочь принесет все это с собой в тот брак, который будет ее достоин.
Я не собирался слагать оружие.
— Если не ошибаюсь, лет пятьдесят назад вас как жениха могли бы отвергнуть по тем же критериям. Ирландец, в Америке без году неделя. Католик, как итальяшки или полячишки. Я, кстати, католик.
— Но на этом сходство и заканчивается.
Ну, хорошо!
— Скажите, профессор, Джессика — ваша родная дочь?
По опешившему виду Какаду я понял, что перехватил инициативу.
— Как вы можете такое спрашивать? Разумеется, родная. И единственная.
— Знаете, чего бы я как отец мог желать для своей родной и единственной дочери?
— Того же самого, уверяю вас, — пробурчал профессор.
— Нет! Я бы хотел, чтобы она встретила человека, с которым захотела бы прожить всю свою жизнь, с которым хотела бы иметь детей. И тогда не важно, кто он, откуда и чем занимается.
Мы пришли: угол Парк-авеню и 80-й.
— Мы пришли, — сказал я. Какаду все равно так и не нашел, что сказать.
— Я не пойду с вами смотреть квартиру, — сказал он. — Давайте договорим здесь. Вы знаете, чем отличается отец от мужа?
— Хм… Муж может быть другим, а отец — нет. Как говорил ваш любимый Джойс, родители — это необходимое зло.
— Неправильно. При чем здесь Джойс? — Какаду было потерял равновесие, но тут же вновь обрел его. — То есть, по сути, правильно. Отца не выбирают, а мужа — да. И выбирает его тот, кто опытнее, у кого глаза не затуманены романтической дымкой. Тот, кто уже знает жизнь.
— Как, например, вы?
— Да.
— Или мать Джессики?
Какаду притворно застонал.
— Женщина скорее способна сделать для своей дочери правильный выбор, — продолжал наступление я. — Мы же с вами, как я понимаю, традиционной ориентации, нам не оценить тех критериев.
— Охмурить двух женщин ничуть не сложнее, чем охмурить одну, — заявил мой оппонент.
— А вы бы возражали, если бы я захотел жениться на Пэгги?
Этого профессор не ожидал.
— Я серьезно вас спрашиваю! Я люблю Пэгги так же сильно, как Джессику, хотя и по-другому. Вы разрешаете мне жениться на Пэгги?
Какаду чувствовал, что этот вопрос для меня — не просто аргумент в споре. Я действительно был бы счастлив жить дальше рядом с матерью Джессики. Про секс не могу сказать определенно, хотя Пэгги выглядела очень молодо и привлекательность отнюдь не потеряла. По родству душ — точно! Да и что скрывать, как женщина она мне тоже очень нравилась.
— Вы же сейчас не серьезно говорите? — начал сопротивляться Какаду.
— А вам-то что? Вы в разводе, живете с молодой женой. Почему Пэгги не может сделать то же самое?
— Ну… Потому что это неприлично!
— Неприлично выйти замуж за человека, который на девять лет моложе? У вас с Линдой какая разница в возрасте?
Вопрос был риторическим — лет двадцать пять.
— Ну, знаете… Если выбирать между этими двумя вариантами, я бы предпочел, чтобы вы реализовали свои, не знаю уж какие, планы с Пэгги, чем с Джессикой. Она бы вас скорее раскусила.
Я протянул ему руку:
— Профессор Фергюсон, я благодарю вас за совет. Я обещаю вам поразмыслить над всем этим. А сейчас извините, меня ждут наверху.
Какаду руку не принял, а, обняв меня, прижал к себе как-то боком.
— Вот она, горячая латинская кровь! Пойдемте смотреть квартиру. Какой этаж?
Нет, не уйдет этот вампир, пока не насосется моей крови!
Квартиру на седьмом этаже сдавал владелец — бледный, едва переставляющий ноги старик с тяжелыми темными мешками под глазами. Его звали, как множество людей в самых разных странах мира, мистер Гордон. Уступая уговорам детей, он собирался переселяться в дом престарелых. Они с женой, умершей два месяца назад, прожили в этой квартире пятьдесят пять лет. Теперь ему уже было трудно управляться в ней одному, но он не хотел сдавать ее через риэлторов, кому попало. Более того, мистер Гордон собирался забрать личные вещи, но оставить здесь мебель, которую все равно девать было некуда. И опять же, он хотел, чтобы за их с Ребеккой столом сидели, а на их с Ребеккой кровати спали симпатичные, приятные ему люди. Все это он успел рассказать мне накануне по телефону минут за двадцать неторопливого, с трудом рождающего фразы старческого разговора.
Мистер Гордон сунул мне в ладонь вялую, едва ответившую на пожатие руку и вопросительно посмотрел на моего спутника.
— Это профессор Фергюсон, отец моей невесты, — представил его я. Я не собирался сдавать позиции.
— Ну, пока еще ничего не решено, — пробормотал отказывающийся капитулировать Какаду.
Старик его не слышал. Он повернулся и, сделав нам приглашающий жест рукой, шаркающей походкой пошел внутрь квартиры. Это был чудесный, теплый, живой дом, с картинами и фотографиями на стенах, с электрическим камином, несколькими консолями с вазочками и статуэтками, с тяжелой скатертью на круглом обеденном столе под абажуром «тиффани», с небольшими восточными ковриками, разбросанными по начищенному паркетному полу. Картины — не репродукции и не копии — были, разумеется, не кисти известных художников, но не банальные и подобранные со вкусом. С фотографий — а я не переставал задавать мистеру Гордону вопросы по поводу различных предметов — смотрели его бородатый житомирский дед-булочник в белом фартуке, его мать в окружении своих одиннадцати детей, отец Ребекки в военной форме, воевавший в Первую мировую в русской армии, но чаще всего его жена. Одна, в шляпках и без, в обнимку с ним, в бассейне с их двумя дочерьми — жизнерадостная брюнетка с крупными чертами лица и пышными волосами.
Из гостиной мы прошли на кухню, потом в ванную. Еще одна дверь вела в спальню, большую часть которой занимала массивная деревянная кровать под балдахином.
— Бекки хотела, чтобы у нас была кровать с балдахином, — с извиняющейся улыбкой сказал старик. — Как у ее родителей.
