Сегодня ей впервые было оказано такое высокое доверие. И это, конечно, тоже влияло на ее светлое настроение.
Сделав несколько поворотов, ощутимо набирая скорость, машина проскользнула мимо последних строений города и вышла на широкий асфальт автострады, похожей на черную реку. По берегам этой неподвижной реки зеленела трава, а дальше простирались безбрежные поля кукурузы.
У смотрового стекла машины ластился встречный ветерок; то затихая, то врываясь в открытое окно правой дверки, он приятно освежал лицо и шею Зины.
Шофер оказался веселым, находчивым собеседником: он бывал во многих городах и увлекательно рассказывал о далеком полярном Мурманске, где в летнюю пору, когда почти три месяца длится день, привозные петухи теряют чувство времени и орут в изумлении в неположенные часы.
Не то чтобы очень, но все же чуточку (так она мысленно отмечала) Зине нравился этот спокойный, вежливый юноша. Постепенно и она стала рассказывать о себе, о своей учебе и других делах, а шофер время от времени задавал ей вопросы и улыбался некоторым ее ответам. Если бы Зина была наблюдательной, она заметила бы, как напряженно всматривался шофер в даль дороги и в окружающую степь и как на его лице еле заметно вздрагивали мышцы.
Уже остался позади Хуторок, малое селение у самой дороги, и на дальнем невысоком взгорке четкой синеватой полоской обозначился Старый лес.
Зина продолжала увлеченно болтать, нисколько не подозревая, что слова ее уже не доходят до сознания спутника, что думает он совсем о другом — о близкой и, возможно, смертельной опасности. Он знал, что где-то здесь, в степи, или там, где дорога прорезает лес, предстоит встреча с вооруженным врагом, злобным, отчаянным и беспощадным, и что малейшая оплошность может стоить жизни и ему, и этой беспечной девушке.
Старый лес начинался мелким кустарником, густыми зарослями орешника и береста; дальше, вплотную приближаясь к дороге, поднимался молодой дубняк, а в низине, у самой речонки, буйно разрослась ольха.
Мост через речку был очень узким: двум машинам не разминуться, и тот, кто хотел встретить здесь конструктора Зарубу, расчетливо выбрал позицию.
Шофер увидел на мосту, под старой ольхой, полуторку. Он опустил руку в карман и, нащупав пистолет, незаметно для Зины снял предохранитель. Затем нажал на тормоз, и машина остановилась в десяти метрах от грузовика. В ту же минуту из зарослей ольшаника выбежал человек; подскочив к машине, он рванул правую дверцу и замер в изумлении.
— Ты?!
В поднятой руке Морева Зина увидела пистолет; вскрикнув, она откинулась на спинку сиденья и крепко прижалась плечом к шоферу. Папка лежала у нее на коленях. Морев схватил папку и рванул клапан. Замок не открылся. Морев очень спешил. Чтобы освободить руку, он сунул пистолет в карман пиджака. В этот миг молодой шофер, сначала будто оцепеневший за рулем, оттолкнул от себя Зину и, закрывая ее своим телом, мгновенно оказался на правой стороне сиденья. Дуло его пистолета смотрело в лицо Морева.
— Ложись, гад! — приказал шофер. — Двинешься — буду стрелять...
Морев вздрогнул и покорно опустился на землю, лицом вниз.
На черной полосе асфальта, прорезавшей лес, мелькнула, и скрылась, и снова стремительно выросла из-за пригорка большая машина с высоким кузовом. Это группа оперативных работников спешила на помощь капитану Алексееву.
* * *
Майор Бутенко был уверен, что после отъезда Морева к «больной сестре» тройка шпионов — Вакуленко, «святой Даниил» и парашютист — не станет долго задерживаться и постарается скрыться. Он очень обрадовался, услышав приказание полковника «пригласить гостей».
Старенький «оппель» быстро домчал майора и Цымбалюка к «Металлисту», и они поднялись на лестничную площадку у квартиры Вакуленко.
Здесь они остановились в ожидании; из-за двери слышались приглушенные голоса — женский и спокойный, очень спокойный, басовитый — мужской.
Бутенко рассчитывал, что придется еще некоторое время подежурить здесь, но, против его ожидания, дверь открылась, и на площадку почти одновременно вышли двое. Бутенко даже не вглядывался в их лица. Он сделал шаг и произнес очень мягко:
— Извиняюсь...
Пожилой человек в поношенной черной шляпе, из-под которой поблескивала седина, резко посторонился и сказал:
— Пожалуйста...
Вероятно, уже через секунду он пожалел о собственной вежливости: в грудь «святого Даниила» нацелились два пистолетных дула.
Лейтенант бросился вперед, и другой «квартирант» Вакуленко в испуге поднял руки.
— Спокойно, господин Данке, — негромко сказал Бутенко, — одно ваше движение, и вы мертвы... Войдите в квартиру.
Задержанные молча переступили порог. Вакуленко бросилась от двери, через прихожую, в глубь просторной комнаты, но Цымбалюк уже стоял перед ней и легко, словно без всякого усилия, взял из ее руки маленький браунинг.
— Садитесь, господа, — приказал Бутенко, по-прежнему держа в руках два пистолета. — Спешить вам уже некуда.
Цымбалюк шагнул к стене и снял трубку телефона.
— Мы находимся «в гостях», — произнес он почти весело, — Просим опергруппу сюда...
* * *
В течение семи дней полковник Павленко не вызывал четверых арестованных шпионов. Он с нетерпением ждал возвращения Горелова. А лейтенант почему-то задерживался в командировке. Но вот, наконец, он прибыл и прямо с аэродрома явился с докладом.
Выслушав Горелова, прочитав его письменный доклад, полковник еще раз ознакомился с протоколами допроса шпионов и вызвал всю четверку одновременно.
Они вошли в сопровождении конвоиров, скрестив за спиной руки.
— Садитесь, — предложил им Павленко. — Надеюсь, вы извините меня, что я вынужден был на целую неделю разъединить вас?
Они молча уселись на поставленные вахтером стулья, не ответив ни словом полковнику, не взглянув друг на друга.
Но взгляды их не были мертвы: словно завороженные, они уставились на отдельный столик, стоявший у окна, на те предметы, которые лежали на столике. Это была целая «коллекция» оружия, ампулы с ядами. Были здесь и два радиопередатчика, взятые на квартире у старика Матюшко и на квартире Вакуленко — Лещинской. Был и топор, которым «святой» зарубил Галю Спасову, и его «библия», и многое другое.
— Итак, — невозмутимо продолжал Павленко, — давайте же сосчитаем, сколько вас здесь?
Они сидели по-прежнему молча, не шелохнувшись.
Алексей Петрович раскурил трубку и взял со стола какую-то бумажку.
— Мне кажется, каждый из вас пребывает в нескольких лицах. Елена Вакуленко, она же Вакульчук, она же Лариса Лещинская, она же Кларенс — в четырех лицах. И все-таки вы одна, не правда ли, мадам Лещинская? Вы помните Тополи, Вупперталь, Львов 1941 года? Молчите? Я понимаю... вашу забывчивость. Но вот фотографии, которые напомнят вам названные мною города...
Вакуленко — Лещинская взглянула на фотографии и заерзала на стуле. Щеки и губы ее задергались.
— Не буду вас расстраивать, — продолжал Павленко. — Пойдем дальше. Господин Данке, он же Данкель, он же Даниил и, наконец, «святой Даниил» — немецко-фашистский майор, кавалер двух Железных крестов, убийца не только Гали Спасовой, но и многих, многих советских людей во Львове в 1941 году...
Данке не шелохнулся. Сухощавое лицо его было замкнуто и бесстрастно, и только прожилка на виске трепетно билась, выдавая его волнение.
— Далее, — спокойно продолжал Павленко, примечая каждую подробность в поведении арестованных. — Морев, он же Морин, он же Моринс и Моринсон... Довольно скучное танго сочинили для вас и с весьма примитивным шифром на ксилофоне...
— Довольно! — резко воскликнул «святой Даниил», пытаясь подняться со стула.
— Что именно «довольно»? — спросил полковник.
— Вы все знаете... — прошептал Данке и закрыл руками лицо. — Вы все знаете. И эти фотографии... Где, какими путями вы их достали?..
— Это не мы достали, — спокойно ответил ему Павленко. — Ваши обличия сохранил народ, который никогда не простит вам совершенных преступлений. Народ нам всегда поможет и помогает.
— Но если вы действительно все знаете, — воскликнул «святой», — зачем тогда допрашиваете нас?
Полковник улыбнулся:
— Ну, что это за допрос по сравнению с гестаповскими допросами! Разве кто-либо тронул вас хоть пальцем?
— Что же вы хотите? — глухо проговорил Данке.
— Уточнить одну подробность, — сказал полковник, снова раскуривая трубку. — Где вы, поклонник Шопенгауэра и Ницше, «ариец», изучали христианскую православную религию и особенно ее самое реакционное, антигосударственное, антиобщественное ответвление, так называемое «учение» ИПЦ — истинно православной церкви?
— В специальной школе, в Бонне, — вздрогнул и, слов но пересиливая себя, ответил Данке.
— Разве это «учение» обязывает... убивать?
— Нет, но оно является ширмой...
— Для какой цели?
— Цель эта древняя, — потупившись, негромко сказал Данке. — Всемирное господство арийской расы.
