– Иисус! – простонал Меткалф. – И как далеко мы сможем на ней улететь?
Мартин помолчал с минуту, потом ответил:
– Миль восемьсот, чуть больше или чуть меньше, со вспомогательными топливными баками.
– Значит, нам удастся добраться до Силезии.
– Возможно.
– И даже если нам удастся благополучно добраться туда и заправиться горючим, дело все равно остается рискованным.
– Не пойму, о чем ты говоришь.
– Еще миль восемьсот. Это совсем недалеко.
– Восемьсот миль до чего? Я-то думал, что Силезия – это наш конечный пункт.
– Нет, – ответил Меткалф. – У меня назначено свидание. Со старой подружкой.
– Послушай, Меткалф, ты что, хочешь задурить мне голову?
– Нет. Тебе придется отвезти нас в Москву.
Часть II
Москва. Август 1991
В Москве уже перевалило за полночь. Он сидел в защищенной от подслушивания комнате на втором этаже Спасо-хауса, изукрашенного, покрытого желтой штукатуркой особняка, находящегося в миле к западу от Кремля и являвшегося резиденцией американского посла в Москве. Спасо-хаус был домом Меткалфа на протяжении четырех лет в 1960-х; он отлично знал его. Нынешний посол, друг Меткалфа, с удовольствием предоставил прославленному Стивену Меткалфу возможность воспользоваться защищенной телефонной линией.
Советник президента по национальной безопасности только что сообщил ему последние разведывательные данные, сигнализирующие об усиливающемся кризисе в Москве; все это выглядело зловеще.
Советский президент Михаил Горбачев, отправившийся в отпуск вместе с семьей на приморскую президентскую виллу в Крыму, был объявлен заложником. Заговорщики – это были Председатель КГБ, министр обороны, руководитель Политбюро, премьер-министр и даже начальник личного штаба Горбачева – объявили чрезвычайное положение. Они распространили ложную информацию, что Горбачев заболел и не способен осуществлять управление. Затем они заказали на фабрике в Пскове двести пятьдесят тысяч пар наручников и напечатали триста тысяч бланков ордеров на арест. Они полностью освободили два этажа в московской Лефортовской тюрьме, чтобы сажать туда своих врагов.
Огромный черный лимузин «ЗИЛ» ждал перед Спасо-хаусом. Меткалф сел рядом со своим старым другом, генералом с тремя звездами. Русский, с кодовым именем Курвеналь, был одет в гражданский костюм. Он кивнул водителю, и автомобиль помчался по заполненным танками улицам.
Генерал заговорил без вступления, в его голосе отчетливо угадывалось напряжение:
– У Горбачева нет никакой возможности связаться с внешним миром. Все его телефонные линии отключены, даже особая линия главнокомандующего.
– Тем хуже, – сказал Меткалф. – Я только что узнал, что заговорщики получили теперь и контроль за ядерным футболом.
Генерал закрыл глаза. Обладание портфелем, в котором содержатся секретнейшие советские ядерные коды, позволит хунте в любой момент, когда им заблагорассудится, пустить в дело весь ядерный арсенал России. Одна только мысль о том, что такая власть попала в руки безумцев, потрясала.
– А Горбачев жив?
– По-видимому, да, – ответил Меткалф.
– Заговорщики хотят перемен, – сказал генерал. – Что ж, они получат перемены. Только не те, на которые рассчитывают. Если…
Меткалф подождал продолжения и, не дождавшись, спросил:
– Если что?
– Если Дирижер все же вмешается. Он единственный, кто может остановить это безумие.
– И они его послушают?
– Больше того. Как руководитель всего военно-промышленного комплекса моей страны, Дирижер, как его называют, держит в руках неограниченную власть.
Меткалф откинулся на спинку сиденья.
– Знаете, это странно, – сказал он. – Мы с вами, как мне кажется, разговариваем друг с другом только в те моменты, когда происходят экстраординарные кризисы. Когда мир оказывается на грани падения в пропасть ядерной войны. Берлинский кризис, связанный со строительством стены, кубинский кризис, когда вы поставили туда ракеты…
– Разве я не был прав, когда говорил, что Хрущев никогда их не запустит?
– Вы никогда не позволяли себе поставить под угрозу интересы своей страны, как и я. Я полагаю, что мы оба действовали как… как…
– Как предохранители в электрической цепи – мне всегда приходило в голову такое сравнение. Мы были необходимы для того, чтобы дом не сгорел дотла.
– Но мы с вами оба уже стары. Нас уважают за нашу репутацию, за наш возраст, нашу, как принято говорить, мудрость, хотя лично я всегда говорю, что мудрость – это всего лишь результат множества сделанных грубейших ошибок.
– И их осознания, – добавил генерал.
– Возможно. Однако я, видимо, зажился на свете. И для Вашингтона уже не подхожу. Сомневаюсь, что, если бы не мои деньги, я все еще получал бы приглашения в Белый дом.
– Дирижер не сочтет вас слишком старым или неподходящим.
– Я принадлежу прошлому. Я история.
– В России прошлое никогда не остается прошлым, а история никогда не бывает только историей.
Но прежде чем Меткалф смог ответить, лимузин, скрипнув тормозами, остановился. Фары осветили контрольно-пропускной пункт: пирамидки, отмечающие полосу проезда, сигнальные фонари, ряд солдат, одетых в форму.
– Группа «Альфа», – прокомментировал генерал.
– Прикажите им открыть дорогу, – сказал Меткалф. – Вы же генерал.
– Они не из армии. Они – КГБ. Отборная группа боевиков, которая использовалась в Афганистане, в Литве… – Он помолчал и добавил с сожалением: – А теперь здесь, в Москве.
Люди, окружившие лимузин, держали автоматы на изготовку.
– Вылезайте, – приказал командир отряда. – Водитель, и вы, старперы. Живо!
– Помилуй бог, – чуть слышно выдохнул генерал. – У этих людей приказ убивать.
Москва. Ноябрь 1940
С прошлого визита Меткалфа Москва претерпела драматические перемены и в то же время осталась практически прежней. В этом городе немыслимым образом сочетались крайняя запущенность и невероятное великолепие, отчаяние и гордыня. Пока он, покинув роскошный вестибюль гостиницы «Метрополь», дошел до Кузнецкого моста, его неотвязно преследовало зловоние махорки – дешевого русского табака, запах, который он всегда связывал с Россией. И еще он сразу же узнал другой московский аромат – омерзительный кислый запах сырых овчин.
Да, многое оставалось прежним, но очень многое изменилось. Старые одно – и двухэтажные здания были снесены и заменены грандиозными небоскребами, спроектированными, согласно личному вкусу Сталина, в архитектурном стиле свадебного пирога, который иностранцы называли между собой сталинской готикой. Всюду кипело строительство и рылись котлованы. Москва – столица тоталитарной империи – меняла свой облик на более подходящий.
Исчезли конки – трамваи, запряженные лошадьми. Булыжные мостовые были расширены, выровнены и покрыты асфальтом, ибо Москва стремилась войти в автомобильную эпоху. Хотя автомобилей на улицах было совсем немного – попадавшиеся изредка разбитые старые «Рено» и мелькавшие гораздо чаще «эмки», так в России называли легковые машины «ГАЗ М-1», скопированные с «Форда» модели 1933 года. Выкрашенные унылой коричневой краской трамваи все так же громко и мерзко скрежетали по рельсам, и москвичи все так же свисали из открытых дверей, судорожно цепляясь за поручни, но трамваи уже не были так переполнены, как это запомнил Меткалф в свое первое посещение России. Теперь имелись и другие пути, чтобы проехаться по Москве, из которых выделялось новое метро, построенное в течение нескольких последних лет.
Воздух сделался более дымным, чем прежде: теперь копоть извергали и фабрики, и паровозы, и моторы автомобилей. Старинную крутую Тверскую улицу – самый широкий проезд города – переименовали в улицу Горького, в честь писателя, прославлявшего революцию. Большинство мелких лавок исчезло, им на смену пришли огромные государственные магазины с затейливо оформленными витринами, но пустыми полками. Продовольствие было скудным, зато пропаганды имелось больше чем достаточно. Повсюду на пути Меткалфу встречались гигантские портреты Сталина или Сталина и Ленина вместе. Здания украшали огромные красные полотнища, гласившие: «Перевыполним пятилетний план!» и «Коммунизм = советская власть + электрификация всей страны!»
И все же из-под странных коммунистических атрибутов упорно пробивалась вечная древняя Москва – сверкали на солнце похожие на луковицы золотые купола старинных русских православных церквей, поражал причудливыми сочетаниями цветов собор Василия Блаженного на Красной площади; рабочие в грязных стеганках, из прорех которых торчали клочья ваты, и крестьянки в мешковатых пальто и с платками на головах торопливо шли по улицам, держа в руках авоськи – сетчатые сумки, сплетенные из тонкой бечевки, – или самодельные фанерные чемоданы.
