— Но, разумеется, — сказал он потом, — когда Стелла Роуд была убита, вы сразу поняли, кто это сделал. Вы все знали.
— Да, — ответил Филдинг. — Я знал, что ее убил Роуд.
Филдинг налил бренди себе и протянул бокал Смайли.
Внешне он полностью овладел собой. Он снова сел и в задумчивости посмотрел на собеседника.
— У меня нет денег, — произнес он после паузы. — Совсем нет. Никто не знает об этом, кроме директора. То есть всем известно, конечно, что я на мели, но они не представляют, до какой степени. Много лет назад я совершил ужасную глупость. У меня возникли крупные неприятности. Это было во время войны, когда найти учителей было очень сложно. Я не только возглавлял корпус, а практически руководил школой. Мы это делали вместе с Д’Арси. Директор только надзирал за нами. Это случилось на каникулах. Меня тогда послали на север, чтобы читать лекции в летной школе ВВС. И я вышел за известные рамки правил поведения. То есть нарушил их, и очень грубо. Меня чуть не посадили. Тогда явился Д’Арси в своем пальто сельского джентльмена и изложил мне условия директора. «Мы берем тебя на поруки, ты возвращаешься в Карн, наш дорогой друг, и мы навсегда обо всем забудем. Продолжай возглавлять корпус, наш дорогой друг, и учить детей. Никакой огласки не будет. Мы верим, что с тобой такое больше не повторится, наш дорогой друг, а нам до зарезу нужны преподаватели. Но мы сможем нанять тебя только на временную работу». Я согласился и с тех пор так и остаюсь на птичьих правах. В должности временного преподавателя. То есть каждый декабрь я вынужден идти к нашему милому Д’Арси с протянутой рукой и просить продлить со мной контракт. И, разумеется, у меня нет пенсионного обеспечения. Мне придется идти в репетиторы или в подготовительную школу. Есть одна такая в Сомерсете, где готовы меня взять. В четверг я встречаюсь в Лондоне с их директором. Это своего рода свалка для вышедших в тираж учителей. Директор, разумеется, все знает, потому что мне пришлось обратиться к нему за рекомендацией.
— Вот почему вы никому не могли ничего рассказать? Из-за Перкинса?
— Отчасти да. Это вызвало бы слишком много вопросов. Я сделал это ради Тима, как вы понимаете. Совету попечителей не слишком понравилась бы такая… необычная привязанность. Со стороны это ведь выглядит не очень-то привлекательно. Но это была уже не та привязанность, что прежде, Смайли. Уже совсем не та. Вы никогда не слышали, как он играл на виолончели. Он, конечно, отнюдь не был гением, но порой играл настолько красиво, с таким безыскусным вдохновением, крывшимся за внешней простотой, что это неописуемо ласкало слух. А ведь на вид он был неловким, нескладным пареньком, вот почему его игра становилась таким откровением. Мне действительно жаль, что вы не слышали его соло.
— И вы не хотели втягивать его в это дело. Если бы вы пошли в полицию, жизнь Тима тоже была бы исковеркана.
Филдинг кивнул:
— Во всем Карне он был единственным, кого я любил.
— Любили? — переспросил Смайли.
— Да, Господи Боже мой. Любил, — ответил Филдинг внезапно совершенно упавшим голосом. — А почему бы и нет?
— Родители желали, чтобы он продолжил образование в Сандхерсте, но мне хотелось оставить его в Карне еще на пару семестров, а потом, быть может, нашлась бы стипендия для серьезного обучения музыке. Для этого я и назначил его старостой корпуса: думал, его родители не будут против продолжения учебы в Карне, видя, как отлично идут у него здесь дела. Хотя староста из него вышел никакой, — добавил Филдинг после паузы.
— И что же конкретно вы увидели в том портфеле, когда открыли его вечером, чтобы взглянуть на экзаменационную работу Тима? — спросил Смайли.
— Полотнище прозрачного целлофана… Это, вероятно, был один из тех легких одноразовых плащей-дождевиков с капюшоном. Пару старых перчаток и пару самодельных калош.
— Самодельных?
— Да. Как мне показалось, это были срезанные нижние части высоких резиновых сапог.
— И это все?
— Нет. Еще там лежал обрезок тяжелого кабеля. Думаю, из числа образцов, которые демонстрируют ученикам по время уроков. Сначала мне показалось естественным, что он носил с собой такую одежду при нынешней погоде. И только после убийства сообразил, как он всем этим воспользовался.
— А вы поняли, почему он это сделал? — спросил Смайли.
Филдинг ответил не сразу.
— Понимаете, Роуд здесь — нечто вроде подопытной морской свинки, — начал объяснять он после некоторого колебания. — Первый преподаватель, пришедший в Карн из общественной школы. А ведь большинство из нас — сами выпускники Карна. Продолжаем там же, где начинали. Роуд был из другого теста, и Карн совершенно заворожил его. Само название служит синонимом качества, а Роуд обожал качественные вещи. Его жена разительно отличалась от него в этом смысле. Для нее существовали другие ценности, и я не смею утверждать, что они были хуже или лучше наших. По утрам в субботу я часто наблюдал за Роудом во время службы в аббатстве. Ведь наставники корпусов сидят по краям скамей, как вы знаете, рядом с центральным проходом. И я видел выражение его лица, когда мимо сначала шествовал хор в белых и алых облачениях, директор в мантии доктора наук, а следом за ним — члены совета попечителей и патронов школы. И Роуд пьянел — буквально пьянел от гордости, что попал в такую школу. Мы подобны крепкому вину, которое легко ударяет в головы выпускникам обычных школ, понимаете ли. И его наверняка обижало то, что Стелла не хотела разделять этих чувств. Ее поведение обращало на себя внимание. В тот вечер, когда они ужинали у меня, незадолго до ее смерти, между ними даже произошла ссора. Я никому об этом не стал рассказывать, но так и было. В тот день директор избрал для проповеди тему «Спешите делать добро», и Роуд без конца вспоминал об этом за ужином. Подействовало вино — он не умеет пить, и бокала порой достаточно, чтобы он пустился в неуместные рассуждения. Вот и тогда он, возможно, хвалебно отзывался о самой проповеди и о красноречии нашего директора. А Стелла никогда не посещала аббатства, предпочитая затрапезный молельный дом рядом с вокзалом. Он же не уставал восторгаться красотой службы в аббатстве, ее исполненной достоинства торжественностью. Она молчала и терпеливо слушала, но, когда он закончил, рассмеялась и сказала: «Бедняга Стэн. Для меня ты все равно остаешься тем же простаком Стэном». Признаться, никогда прежде я не видел, чтобы он так разозлился на нее. Он стал белее мела.
Филдинг отбросил со лба седую прядь и, снова немного рисуясь, продолжал:
— Я ведь тоже наблюдал за ней. Во время трапез. Не только у себя дома, но и повсюду, куда мы оба получали приглашение. Мне было интересно следить, как она делает самые простые вещи. Например, ест яблоко. Она ножом снимала кожуру по кругу одной лентой. А потом разрезала очищенный фрукт на равные дольки, прежде чем взяться за еду. В такие минуты она могла показаться женой простого шахтера. При этом она прекрасно видела, как поступают другие, но до нее словно не доходило, что нужно им подражать. Меня это даже восхищало. Вам такое тоже по душе я полагаю? Но в Карне никто больше не оценил бы подобного поведения. И прежде всего оно претило Роуду, ее мужу. Он тоже наблюдал за ней и, как я думаю, с каждым днем все больше ненавидел за упрямую самостоятельность и непохожесть на остальных. И он начал видеть в ней препятствие на пути к успеху, единственный фактор, который способен помешать ему сделать блестящую карьеру. А когда он пришел к такому выводу, что ему оставалось делать? Развестись с ней он не мог — это сильно повредило бы ему. Роуд знал, как в Карне воспринимают разводы. Мы все-таки стоим на крепком религиозном фундаменте, следует помнить об этом. И тогда он убил ее. Он спланировал подлое преступление. Причем, обладая умом пусть не крупного, но ученого, подкинул полиции все необходимые улики. Сфабрикованные улики, которые указывали на несуществующего убийцу. Но только в дело вмешался случай — Тим Перкинс неожиданно получил шестьдесят один балл. Невероятно высокую для себя оценку. Значит, он смошенничал. Причем сделал это, когда бумаги временно оказались в его распоряжении. Так размышлял своим умишком Роуд. Тим открывал портфель, решил он, а значит, видел плащ, калоши, перчатки. И кабель. Вот почему Роуду пришлось расправиться и с ним тоже.
С неожиданной для своего состояния энергией Филдинг встал с кресла и налил еще бренди. Его лицо раскраснелось от почти радостного возбуждения.
Смайли поднялся.
— Когда, вы сказали, вас ждать в Лондоне? В четверг? Я не ошибаюсь?
— Да. Я заказал ужин с директором той школы в одном ужасном клубе на Пэлл-Мэлл. Я почему-то всегда попадаю в самые неприятные из них, а вы? Но, боюсь, теперь эта встреча не будет иметь никакого смысла. Когда станут известны все подробности, мне не даст работу даже простая подготовительная школа.
