А Пронину снились телеграфные коды — то в виде экзотических животных, то в виде цветов и деревьев. И вставало перед ним насмешливое лицо майора Роджерса.
* * *
Роджерса Пронин принимал в комнате для отдыха следующим утром.
— А мы взяли Самодина, — не без ехидства начал Пронин. — Спасибо вам за сотрудничество. Вы надежно нас сориентировали.
— Что ж, если съедена ладья — к чему жалеть пешку? Самодин так Самодин. У вас в последнее время много трофеев. Не возгордитесь, Пронин. Правда, история не даст вам много времени для гордыни…
— По-прежнему пугаете нас немцами? Вы становитесь однообразным, друг мой. Об этом мне интереснее с Дитмаром поговорить. Мы можем и на троих сообразить — я, вы и Дитмар. Пожалуй, для начала сообразим на троих в другой компании.
Пронин поднял телефонную трубку, произнес, к удивлению Роджерса, какую-то непонятную фразу и загадочно улыбнулся. В ту же минуту в кабинет вошли Железнов и Самодин.
— У вас был превосходный агент, господин Роджерс. Он надежно врос в советскую жизнь, не вызывал подозрений. Одна теща чего стоит — боевой товарищ! У него не было досадных слабостей вроде пьянства. Посмотрите на него, это же настоящий атлет! Он даже босиком по снегу едва от меня не убежал. Одно слово — механик.
Самодин улыбнулся. За ночь он успел отдохнуть и выглядел почти свежим.
— Крепкого корня человек! Вы ведь и машину водите, не так ли, гражданин Самодин Аркадий Палыч? Мы проверяли, у вас за плечами курсы шоферов. Как вам показался автомобиль портного Левицкого? Надеюсь, шофер содержит его в должном порядке?
Самодин пожал плечами. Он не был разговорчив — и это еще одно немалое достоинство для секретного агента!
— Для нас эти телеграфные коды — вопрос проформы. Все равно нам придется их менять. Моя работа признана успешной: мы с товарищами разоблачили одного из лучших шпионов Европы. Разорили несколько шпионских гнезд, наловили агентов полну коробушку. Так что от ваших кодов моя судьба не зависит. А вот ваша… Есть мнение, что вас, гражданин Самодин, следует расстрелять. Так считают мои старшие товарищи. Вы эти коды уже не сумеете продать никому из своих хозяев, это я вам гарантирую. А я их у вас покупаю. Если мы договоримся — старшие товарищи обязательно прислушаются к моему мнению, когда мы будем обсуждать вопрос вашего наказания, Самодин. Цена кодов — ваша жизнь. А вы молодой еще человек, да еще и с завидным здоровьем…
— Разве такие вопросы решает не суд? — спросил Роджерс язвительно.
— Суд решает вопросы, а мы даем суду ответы. Так было и так будет всегда. Потому что интересы государства для народа важнее, чем капризы какой-то бабы. Этой, как ее там, Фемиды.
— Мы опросим десять, двадцать свидетелей — начиная со Стерна. И все равно найдем коды. Только время потеряем. Найдем — а вы уже будете ни при чем. Жалко мне вас, — сказал Железнов. Эту фразу они с Прониным заранее отрепетировали.
Роджерс покачал головой, улыбнулся:
— Я бы вам помог. Я бы и себе помог. Но лучше подожду. Время, дорогие товарищи, сейчас работает не на вас…
Самодин смотрел ему в рот и молчал.
* * *
Стерна содержали в самой обыкновенной камере — здесь не было того комфорта и уюта, который, по замыслу Пронина, полагался Роджерсу. Вот Пронин и решил пообщаться со Стерном в угрюмой тюремной атмосфере.
— Иван Николаич! — Стерн встал ему навстречу. — Я ждал вас. Три дня ждал. Нет, не дня — суток… Здесь время меряешь на сутки, не на дни. Я одинокий. Абсолютно одинокий. Нервы на взводе, как у вас говорят. Я знал, что если кто-то про меня не забудет — то это вы.
— А вы стали лучше говорить по-русски. В этом смысле одиночество пошло вам на пользу.
— Здесь, на Лубянке, я даже думаю по-русски. Иногда.
— Да, у здешних подвалов есть магическая сила. Года через три вы даже сумеете выучить испанский язык — причем без учебников, самоучителей и преподавателей. Волшебная аура!
— А у нас появились новые квартиранты. Про Роджерса вы, кажется, слыхали. Теперь к нему добавился Самодин.
— Само? Са-мо-дин? Не помню такого. А, это тот рабочий из города Ногинска? Аркашка? Да, мы встречались.
— Когда и где? Расскажите, пожалуйста, с подробностями.
— Мы встречались два раза. Нас познакомил Роджерс. Мы встречались где-то за городом. Под Ногинском. Мы видели настоящий колхоз! Это очень интересно — самый настоящий колхоз! Роджерс только познакомил нас и уехал. А Самодин рассказывал, что он нашел двух дураков для поджога фабрики. Он так и сказал — двух дураков. Они должны были поджечь ткацкую фабрику, когда начнется война с Германией.
Взгляд Пронина поскучнел. Сколько еще таких мероприятий готовил Роджерс? Через Дитмара, через Стерна… Поджоги, взрывы, — все это Пронину осточертело. Но место встречи в колхозе — это информация полезная, новая. Самодин об этом молчал, хотя мы его часов шесть расспрашивали о шпионских «малинах». «В Вопняровской малине они остановились» — так, кажется, поет Утесов? Москва не Одесса. Ногинск не Вопняровка.
— У нас неплохо топят, и в камере душновато. Предлагаю вам развеяться, Стерн. Поедете вместе с нами в колхоз? Заметьте, я не приказываю, не выкручиваю вам руки.
И снова помчались к Ногинску «эмка» и грузовик. Кирий и Железнов облепили Стерна на заднем сиденье. Стерн был существом безобидным в смысле потасовок, но все-таки ему связали руки. Не доезжая до города, они свернули на разбитую и узкую проселочную дорогу. В колхозе их уже ждали местный милиционер и секретарь партийной ячейки.
— Жаров Серафим Павлович, для вас — просто товарищ Жаров. А это наш участковый, товарищ Садыхов.
Пронин с грустью посмотрел на партийного секретаря. Ему было лет тридцать, не больше, а тонкие русые волосы уже обильно поседели, лоб изрезали морщины. Решительный взгляд умных синих глаз. Впалые щеки. Если Роджерс прав и вот-вот начнется война, такие первыми шагнут под пули. Жизни не пожалеют, но остановят врага. Жаров показался Пронину героем, обреченным на скорую гибель.
— Вот там, за курятниками. Грязновато тут, но иначе не пройдешь, — сказал Стерн.
— Там у нас мастерские. И плотницкий склад.
— Именно, — кивнул Стерн. — Мы встречались именно там.
В тесной холодной комнате стояли заиндевелые деревянные ящики. Пронин сразу заметил, что два ящика недавно отодвигали. Виктор поскрипел досками, чертыхнулся, сдвинул ящики — и все увидели обыкновенную дощатую стену. Железнов пнул по стене сапогом. Стена не шелохнулась, но звук был странный, с металлическим отливом.
— Вы не видели здесь тайника? — спросил Пронин Стерна. Англичанин энергично покачал головой:
— Не видал.
Железнов, покряхтывая, надавил на стену. Доски не поддавались.
— А ну, Виктор, — пробасил Кирий, — подвинься-ка.
Кирий легко вырвал две доски и вытащил из углубления небольшой, но увесистый сейф.
— Сено-солома! — Двухметровый чекист расплылся в улыбке.
— Вот здесь, господин Стерн, Самодин и держал телеграфные коды. Ваш первый и последний шпионский трофей…
Овалов уже час как перешел на боржоми. В квартире на Котельнической имелся немалый запас этой волшебной воды. А Пронин муравьиными глотками потягивал коньяк.
— И что, там действительно были коды?
— Были, куда им деться. Роджерс колебался — кому нести добычу. В Лондон или в Берлин. Выжидал. Да и пути мы ему хорошо перекрыли с самого начала. Тут и Райхман постарался. Для английской разведки это был крупнейший провал за всю довоенную эпоху. Коды мы вернули государству. Их, конечно, все равно пришлось менять. Но меня тогда наградили. Я бы и тебя спас, только не успел. В Прибалтику меня направили. Надолго.
— Медная пуговица! — Овалов открыл очередную бутылку боржоми, намазал ломоть бородинского хлеба Агашиным фасолевым паштетом.
— До медной пуговицы были еще месяцы работы. Я внедрялся, вживался. Знакомился с настоящими коммунистами. Сам превращался в настоящего фашиста. Было дело… Не успел я тебя тогда спасти. Берия предупреждал — долго прятать под сукно доносы они не могли. Так что выходит, что победил я Роджерса, но последний удар он нанес по моему лучшему другу… Ты прости меня, Лев Сергеич. А я себе этого никогда не прощу.
А Овалов и не думал обижаться. Какие обиды, когда Пронин раньше всех начал войну? Его интересовала история, которую только что рассказал Пронин!
— А Стерн оказался шпионом?
Пронин презрительно махнул рукой:
— Что Стерн? Мелкий деятель на побегушках. Мы Роджерса взяли! Он и Стерном, и Дитмаром, как марионетками, вертел. Не говоря уж про наших шельмецов вроде Аркашки Самодина. Донос-то на тебя сам Роджерс сочинял. Всю свою мудрость приложил.
Грузная фигура Пронина нависала над Оваловым. На стене шевелилась округлая тень майора. В руке Пронин держал полупустую рюмку. Смуглый коньяк покачивался в хрустале. А в глазах у Пронина где-то глубоко стояли слезы. Замерли и не могли вытечь: плакать-то он давненько разучился.
